Теперь вам остается
доказать, что у вас нет ко мне никакой... в общем, особого чувства.
- Вы чертовка, Ирина! - сказал я, засмеявшись. - Разве что в
доказательство, что у меня нет к вам особых чувств...
Она смеялась вместе со мной. Она была очень хороша в ту минуту. И
была уверена, что я вру о своем равнодушии, а на деле влюблен по уши.
7
Этот день, отмеченный черной краской в календаре моей жизни, начался
отличной погодой. На безоблачном небе Гармодий с Аристогитоном светили
ярко и весело, одно солнце сияло красноватым, другое желто-зеленым,
причудливые краски ложились на холмы и горы, они менялись непрерывно,
зеленое как бы бежало за красным, краснота опережала желтизну. Я любовался
величавым шествием солнц и причудливой сумятицей красок и все больше
понимал, что народ, населяющий эту планету, не может не быть наделен даром
к живописи. Иначе надо обвинить природу в эстетической расточительности -
порождает красоту ни для кого, ни для чего. Вот какие мысли вызвало во мне
прекрасное утро. Возможно, влияло и то, что вулканы в этот день устроили
себе выходной, ни пыли не плавало в воздухе, ни серой не разило. Я сказал
Ирине:
- Такие дни природой предназначены для великих дел. А мы идем
лицезреть низменное пиршество, которое ничего, кроме отвращения, вызвать
не может.
- У нас, не у них, - возразила она. - Ваше рассуждение человеческое,
слишком человеческое, как выразился один древний философ. Понятия
низменного и высокого у разных народов различны, говорю вам как
специалистэтнолог. Вспомните живопись нибов: с какой истовостью и
воодушевлением, с какой гордостью за свою участь шествуют обреченные на
съедение. Здесь человеческого отношения к жизни и в помине нет.
Я не нашел лучшего аргумента, кроме стандартного:
- В таком случае будем сравнивать разные формы чистоты и
справедливости, если они у других народов не похожи на наши. И тогда я
докажу, что наша человеческая, даже слишком человеческая, чистота - чище,
наша справедливость - справедливей.
- Другого от вас и не ожидала! Вы ведь образец морального
совершенства. Но я не верю в абсолютные критерии морали.
Ирина спорила, улыбаясь. Она умела улыбкой смягчить любой ответ. Ее
улыбка говорила: я насмехаюсь над вашими мыслями, но не над вами, я не
могу насмехаться над вами, вы мне по душе. Если улыбка ее мужа, холодная и
высокомерная, отталкивала, как невежливый толчок в грудь, то ее улыбка
была подобна дружелюбно протянутой руке. Она была поступком, а не миной на
лице.
Мы снова поднимались к заброшенному городу. Вскоре мы увидели нибов.
Они неслышно появлялись из кустов, неслышно исчезали. Некоторые невнятно
гудели. Я спросил, о чем их гуд. Мальгрем ответил, что они радуются
присутствию людей на торжестве.
Я забыл упомянуть, что перед дворцом простиралась площадь и на ней
были разбросаны плоские камни разной высоты. Посередине площади они
образовывали правильный треугольник - стенки горна. На остальных восседали
нибы. Нибов все прибывало, они уже не просто сидели, а теснились на
каменных пьедесталах. Нам троим отвели камень неподалеку от горна. С
десяток нибов чистили горн - убирали листья, углубляли дно. А потом при
общем вопле сборища из леса вымчалась группка нибов, они несли на плечах
большую плиту с раскаленными камнями. Носильщики проворно ссыпали свою
ношу в горн, и вся внутренность его запылала белокалильным жаром.
- Раскаленные камни приносят из ближайшего вулкана, -
прокомментировал Мальгрем. - Подбираются к кратеру и длинными черпаками
вытаскивают самые горячие камни. Посмотришь - дух захватывает. Нужна
чрезвычайная ловкость. Иногда гибнут. Обычай тверд - никакой иной жар,
кроме как из вулкана, не подходит для ритуала.
Еще десяток носильщиков примчали новую партию камней, следом - третий
отряд. Горн заполнился доверху. Сборище разразилось ликующим гудом. Из
дворца появились три ниба в ярких одеждах, за ними - группка нибов,
одетых, как и все остальные, в некое подобие штанов из гибких ветвей, в
таких же курточках и с каменными палицами в руках.
- Обреченные, - хмуро сказал о троих разряженных Мальгрем. - Один за
другим будут демонстрировать свою радость.
Двое были старики, третий выглядел молодым. Первый старик выступил
вперед и у самого горна пронзительно загудел. Гуд показался мне унылым, но
лицо старика выражало воодушевление. Вообще лица нибов, чем-то
напоминающие человеческие, а чем-то собачьи, очень выразительно передают
их чувства. Старик воздевал вверх руки, длинные пальцы извивались, как
змейки, он гудел все пронзительней и медленно обходил раскаленный горн.
Завершив круг, он остановился, простер руки в стороны, гуд превратился в
визг. И тогда к нему подошли нибы сопровождения, почтительно взяли под
руки и торжественно повели во дворец.
- В зале его прикончат, разделают, разложат на каменной жаровне, -
продолжал свой комментарий Мальгрем. - То же проделают и с остальными
двумя, а когда жаровня наполнится доверху, ее вынесут и водрузят на горн.
И начнутся пляски и визг вокруг горна. Будет очень красочно и очень
мерзко, можете мне поверить.
- Какой ужас! - прошептала Ирина. Она побледнела.
Вперед выступил второй старик. И все повторилось: он гудел и пел,
вздымал и простирал руки, обходил по кругу горн, демонстрируя на все
стороны душевное удовлетворение почетной судьбой.
- Посмотрите на молодого, Штилике, - потрясение прошептала Ирина, -
Посмотрите на молодого!
Молодой трясся, лицо перекосило от страха, он затравленно
оглядывался, будто отыскивал, куда скрыться. Его поведение ничем не
напоминало то, что мы видели на картинах во дворце и уже здесь на площади.
И, похоже, это не было очень уж необычным: стража следила за молодым
нибом, словно ожидая сопротивления.
- Он глядит на нас, он умоляет о спасении! - горячо шептала Ирина, -
Боже мой, надо что-то сделать! Роберт, вы здесь все знаете, сделайте
что-нибудь!
- Спасти его невозможно, если не хотим восстания нибов! - сурово
отозвался Мальгрем. - Сидите и не шевелитесь, чтобы не вызвать беду. Я
даже не могу увести вас, это сочтут оскорблением.
- Он смотрит на нас, он умоляет о спасении! - повторяла Ирина. - А мы
ничего не делаем, мы ничего не делаем!
Второго старика увели во дворец. Настала очередь последней жертвы.
Стража двинулась к молодому, чтобы силой вытолкнуть его вперед. И тогда он
рванулся, выскочил на одну из плит горна, отчаянным прыжком перелетел
через раскаленные камни и бросился к нам. Ниб упал на колени перед Ириной,
обхватил ее ноги. Он отчаянно гудел, по лицу лились слезы. Ирина прижала
его к себе. Мальгрем в смятении закричал:
- Немедленно отшвырните его! Ирина, нам всем не сносить головы, если
вы не оставите его! Ирина, умоляю вас!
Она исступленно закричала:
- Не отдам, никому не отдам!
Бесконечно долгую минуту на площади перед дворцом стояла мертвая
тишина, выкрик Ирины на мгновение прервал ее, но не расковал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
доказать, что у вас нет ко мне никакой... в общем, особого чувства.
- Вы чертовка, Ирина! - сказал я, засмеявшись. - Разве что в
доказательство, что у меня нет к вам особых чувств...
Она смеялась вместе со мной. Она была очень хороша в ту минуту. И
была уверена, что я вру о своем равнодушии, а на деле влюблен по уши.
7
Этот день, отмеченный черной краской в календаре моей жизни, начался
отличной погодой. На безоблачном небе Гармодий с Аристогитоном светили
ярко и весело, одно солнце сияло красноватым, другое желто-зеленым,
причудливые краски ложились на холмы и горы, они менялись непрерывно,
зеленое как бы бежало за красным, краснота опережала желтизну. Я любовался
величавым шествием солнц и причудливой сумятицей красок и все больше
понимал, что народ, населяющий эту планету, не может не быть наделен даром
к живописи. Иначе надо обвинить природу в эстетической расточительности -
порождает красоту ни для кого, ни для чего. Вот какие мысли вызвало во мне
прекрасное утро. Возможно, влияло и то, что вулканы в этот день устроили
себе выходной, ни пыли не плавало в воздухе, ни серой не разило. Я сказал
Ирине:
- Такие дни природой предназначены для великих дел. А мы идем
лицезреть низменное пиршество, которое ничего, кроме отвращения, вызвать
не может.
- У нас, не у них, - возразила она. - Ваше рассуждение человеческое,
слишком человеческое, как выразился один древний философ. Понятия
низменного и высокого у разных народов различны, говорю вам как
специалистэтнолог. Вспомните живопись нибов: с какой истовостью и
воодушевлением, с какой гордостью за свою участь шествуют обреченные на
съедение. Здесь человеческого отношения к жизни и в помине нет.
Я не нашел лучшего аргумента, кроме стандартного:
- В таком случае будем сравнивать разные формы чистоты и
справедливости, если они у других народов не похожи на наши. И тогда я
докажу, что наша человеческая, даже слишком человеческая, чистота - чище,
наша справедливость - справедливей.
- Другого от вас и не ожидала! Вы ведь образец морального
совершенства. Но я не верю в абсолютные критерии морали.
Ирина спорила, улыбаясь. Она умела улыбкой смягчить любой ответ. Ее
улыбка говорила: я насмехаюсь над вашими мыслями, но не над вами, я не
могу насмехаться над вами, вы мне по душе. Если улыбка ее мужа, холодная и
высокомерная, отталкивала, как невежливый толчок в грудь, то ее улыбка
была подобна дружелюбно протянутой руке. Она была поступком, а не миной на
лице.
Мы снова поднимались к заброшенному городу. Вскоре мы увидели нибов.
Они неслышно появлялись из кустов, неслышно исчезали. Некоторые невнятно
гудели. Я спросил, о чем их гуд. Мальгрем ответил, что они радуются
присутствию людей на торжестве.
Я забыл упомянуть, что перед дворцом простиралась площадь и на ней
были разбросаны плоские камни разной высоты. Посередине площади они
образовывали правильный треугольник - стенки горна. На остальных восседали
нибы. Нибов все прибывало, они уже не просто сидели, а теснились на
каменных пьедесталах. Нам троим отвели камень неподалеку от горна. С
десяток нибов чистили горн - убирали листья, углубляли дно. А потом при
общем вопле сборища из леса вымчалась группка нибов, они несли на плечах
большую плиту с раскаленными камнями. Носильщики проворно ссыпали свою
ношу в горн, и вся внутренность его запылала белокалильным жаром.
- Раскаленные камни приносят из ближайшего вулкана, -
прокомментировал Мальгрем. - Подбираются к кратеру и длинными черпаками
вытаскивают самые горячие камни. Посмотришь - дух захватывает. Нужна
чрезвычайная ловкость. Иногда гибнут. Обычай тверд - никакой иной жар,
кроме как из вулкана, не подходит для ритуала.
Еще десяток носильщиков примчали новую партию камней, следом - третий
отряд. Горн заполнился доверху. Сборище разразилось ликующим гудом. Из
дворца появились три ниба в ярких одеждах, за ними - группка нибов,
одетых, как и все остальные, в некое подобие штанов из гибких ветвей, в
таких же курточках и с каменными палицами в руках.
- Обреченные, - хмуро сказал о троих разряженных Мальгрем. - Один за
другим будут демонстрировать свою радость.
Двое были старики, третий выглядел молодым. Первый старик выступил
вперед и у самого горна пронзительно загудел. Гуд показался мне унылым, но
лицо старика выражало воодушевление. Вообще лица нибов, чем-то
напоминающие человеческие, а чем-то собачьи, очень выразительно передают
их чувства. Старик воздевал вверх руки, длинные пальцы извивались, как
змейки, он гудел все пронзительней и медленно обходил раскаленный горн.
Завершив круг, он остановился, простер руки в стороны, гуд превратился в
визг. И тогда к нему подошли нибы сопровождения, почтительно взяли под
руки и торжественно повели во дворец.
- В зале его прикончат, разделают, разложат на каменной жаровне, -
продолжал свой комментарий Мальгрем. - То же проделают и с остальными
двумя, а когда жаровня наполнится доверху, ее вынесут и водрузят на горн.
И начнутся пляски и визг вокруг горна. Будет очень красочно и очень
мерзко, можете мне поверить.
- Какой ужас! - прошептала Ирина. Она побледнела.
Вперед выступил второй старик. И все повторилось: он гудел и пел,
вздымал и простирал руки, обходил по кругу горн, демонстрируя на все
стороны душевное удовлетворение почетной судьбой.
- Посмотрите на молодого, Штилике, - потрясение прошептала Ирина, -
Посмотрите на молодого!
Молодой трясся, лицо перекосило от страха, он затравленно
оглядывался, будто отыскивал, куда скрыться. Его поведение ничем не
напоминало то, что мы видели на картинах во дворце и уже здесь на площади.
И, похоже, это не было очень уж необычным: стража следила за молодым
нибом, словно ожидая сопротивления.
- Он глядит на нас, он умоляет о спасении! - горячо шептала Ирина, -
Боже мой, надо что-то сделать! Роберт, вы здесь все знаете, сделайте
что-нибудь!
- Спасти его невозможно, если не хотим восстания нибов! - сурово
отозвался Мальгрем. - Сидите и не шевелитесь, чтобы не вызвать беду. Я
даже не могу увести вас, это сочтут оскорблением.
- Он смотрит на нас, он умоляет о спасении! - повторяла Ирина. - А мы
ничего не делаем, мы ничего не делаем!
Второго старика увели во дворец. Настала очередь последней жертвы.
Стража двинулась к молодому, чтобы силой вытолкнуть его вперед. И тогда он
рванулся, выскочил на одну из плит горна, отчаянным прыжком перелетел
через раскаленные камни и бросился к нам. Ниб упал на колени перед Ириной,
обхватил ее ноги. Он отчаянно гудел, по лицу лились слезы. Ирина прижала
его к себе. Мальгрем в смятении закричал:
- Немедленно отшвырните его! Ирина, нам всем не сносить головы, если
вы не оставите его! Ирина, умоляю вас!
Она исступленно закричала:
- Не отдам, никому не отдам!
Бесконечно долгую минуту на площади перед дворцом стояла мертвая
тишина, выкрик Ирины на мгновение прервал ее, но не расковал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33