Перед этим
она подошла ко мне. Лицо ее кривилось, она еле удерживалась от слез.
- Какой ужас, господин Штилике! - восклицала она. - Такая молодая
женщина! Что будет с нашим другом Джозефом? Он так любил свою жену. Мы все
ее любили, господин Штилике, она того заслуживала.
- Где Виккерс? - спросил я.
- Он улетел на астероиды. Их такое множество вокруг Гармодия и
Аристогитона, еще и трети не исследовано, это теперь главная работа
Джозефа. Я послала радиограмму о несчастье с женой, он скоро прибудет.
- Вы так и сообщили - несчастье с женой?
- Нет, конечно же, нет! Осторожней: Ирина заболела, нужно ваше
присутствие. Такой ужас, господин Штилике, такой ужас!
- Ваш шеф у себя? Мне нужно поговорить с Барнхаузом.
У нее изменилось лицо. Только что оно было полно скорби. Теперь в нем
появилась вражда.
- Придется вам подождать. Барнхауз на Ниобее. Он вылетел туда сразу,
как получил сообщение от Мальгрема о вашем чудовищном приказе. Как вам
могло прийти в голову такое возмутительное решение? Мы будет
протестовать!..
- О моем решении мы поговорим с Барнхаузом, а не с вами! - оборвал я
ее, - Когда он вернется?
- Не раньше, чем завтра к вечеру. - Она демонстративно отвернулась и
шагнула к машине.
После короткого отдыха в гостинице я пошел в больницу. Оба врача
повторили все ту же формулу, которую я слышал весь полет: "Пока изменений
нет". Я больше не мог терпеливо выслушивать это и потребовал точного
растолкования. Врач Базы был категоричней ниобейского врача.
- Она умирает, друг Штилике. "Изменений нет" в данном случае
означает, что угасание жизни продолжается неотвратимо.
- Неужели современное могущество медицины, ваши совершенные лекарства
и методы...
Он прервал меня:
- Их хватает только на то, чтобы задержать умирание. За словами
"изменений нет" стоит все могущество современной медицины. Не требуйте от
нас чудес. Вы хотите к Миядзимо? Идемте вместе.
Врач первый прошел в палату. Изменений не было, он говорил правду.
Ирина по-прежнему лежала на спине, бледная, с закрытыми глазами, с
выпростанными поверх одеяла руками. "Третий день на спине, ни единого
движения, ни единого взгляда, - думал я. - Третий день... Изменений нет -
пока..."
- Уйдемте отсюда, Штилике, - шепотом велел врач.
Я позвонил в космопорт. Планетолет с Барнхаузом вернулся с Ниобеи,
Барнхауз поехал к себе.
Я пошел в управление. Агнесса Плавицкая нервно ходила по приемной.
Она встала передо мной, преграждая путь. Мне было не до шуток и иронии, и
я не собирался ни шутить, ни иронизировать, но невольно сказал не так, как
надо было:
- Ваш начальник не принимает посетителей, друг Агнесса?
Она вспыхнула. Золотые колокольчики в ее ушах зазвенели отчаянно и
жалобно.
- Он ждет вас, господин Штилике. Но он нездоров. Он сильно отравился
на Ниобее. Пожалейте его, господин Штилике. Даже если он... в общем, если
что вам не понравится... все равно, не будьте к нему суровы. Молю вас,
господин Штилике! Ему надо лечь в постель, а он захотел объясниться с
вами.
И колокольчики Агнессы мелодично повторили ее мольбу. Я ничего не
понимал. Она говорила возбужденным шепотом. И если бы она остановилась на
своей непонятной просьбе, я, наверно, от одной растерянности пообещал бы
выполнить все, что она пожелает. Но она добавила:
- Вы теперь должны быть мягче, господин Штилике. Вы так виноваты
перед Джозефом и Питером-Клодом! Разве случилось бы это несчастье, если бы
вы не разрешили Ирине полететь с вами? Вам так хотелось быть с ней, я
понимаю, Ирина очаровательная женщина... Какой урок для всех нас, господин
Штилике, эта трагедия на Ниобее. Но я прошу вас, от всей души прошу... Вы
понимаете меня?
Это был перебор. Я еле сдерживал бешенство.
- Не понимаю! И, осмелюсь заметить, не нуждаюсь в вашем прощении,
Агнесса. И буду вести себя так, как велит мой разум, а не вы.
Она отшатнулась от меня, как будто я ее ударил. Колокольчики
зазвенели смятенно и громко.
- Ненавижу вас! - сказала она рыдающим шепотом, - Боже, как ненавижу
вас!
- Агнесса, с кем вы шушукаетесь? - донесся из кабинета голос
Барнхауза. - Когда же придет этот ваш любимец Штилике?
- Уже пришел, - сказал я, отворяя дверь.
Барнхауз восседал за своим просторным, как теннисный корт, столом -
лохматый, краснощекий, широкогубый божок какого-то дикарского племени. Он
возложил на стол могучие руки - пятипалые лопаты на длинных толстых
черенках. Глаза его, слишком маленькие для такого обширного лица и
отороченные воспаленными веками, тускло рдели. Мне показалось, что он
напился.
- Не пьян, не пьян! - ответил он на мою невысказанную мысль, -
Законов не нарушаю, можете мне поверить. И другим не позволю. Надышался
сернистого газа. Мальгрем уговаривал не лезть на вулкан, а я полез. Люблю
пламя. И сернистый газ люблю. Но перебрал. Два дня буду ходить осоловелый!
Да, Штилике, беда у нас с вами. Погиб хороший человек. По нашей с вами
вине погиб. Вы разрешили вести жертву на заклание, я предоставил
транспортные средства... в смысле, планетолет, вы понимаете меня?
- Миядзимо еще не погибла, - сказал я. Мной опять овладевало
бешенство.
- Погибнет, куда она денется! Смерть у нее в головах, в саване, машет
косой, скверная старуха! Долго ли смогут ее отпугивать лекарствами и
облучениями? Не делайте таких глаз, Штилике, нехорошо так выщериваться,
поверьте мне. Я не столь воспитан, как Джозеф, у меня без изящества, но
кое-какие правила хорошего тона вызубрил. Особенно с полномочными
уполномоченными... Сочетание слов, Штилике! Люблю внушительные сочетания -
не просто уполномоченный, а еще и полномочный... Еще бы чрезвычайного
добавить, а? Как в старину - чрезвычайный и полномочный посол!..
- Хватит вздора! - прервал я его болтовню..
Он наслаждался моим нетерпением. Я вспомнил слова Теодора Раздорина:
"Пьет с приятелями и закусывает ими". Я не был приятелем Барнхауза, но
закусить мною он, кажется, намеревался. Отравление сернистым газом бывает
похоже на алкогольное опьянение, я часто видел людей, на которых так
действовали вулканические испарения.
- Какой же вздор, Штилике? Не болтовня, нет! Разве я осмелился бы?..
Уже говорил: я - это я, а вы - это вы. Разница! Ваша слава - это же
великое звание, ваша слава, я же все понимаю, Штилике.
- Слава это не звание, а деяние, - сказал я, мне надо было что-то
сказать.
Барнхауз ухватился за случайную подсказку. Он подстерегал момент,
чтобы, забив мне предварительно голову болтовней, удобно повернуть дело.
- Великолепно сказано, Штилике, великолепно! И как верно! Слава - это
деяние. Итак, поговорим о деяниях.
- Слов излишне много пока...
- Тоже верно - многословие! Все верно у вас, полномочный
уполномоченный. Во все вы мигом воспроникаете! Я правильно выразился? А
почему, Штилике? Безгрешность! Абсолютная беспорочность! Не шутите, не
играете в азартные игры, своей жены нет, чужих жен не отбиваете, хоть
временами и бросаете на погибель. В общем, совершенство. Величественная
статуя самого себя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33