Однако как
из двух личностей, только из двух, образовать одну?
Очнулся я уже на Земле. Врачи и Мальгрем отлично выполнили свое
задание - доставить меня домой живым. Лучший способ сохранить жизнь -
оставить лишь самые слабые ее проявления, чтобы в пути не растратились ее
ничтожные запасы. Во мне, едином из двух, жизнь не возродили, а
законсервировали в тлеющем состоянии. И только на Земле, не очень надеясь
на успех, так врачи сами мне потом объяснили, меня вывели в нормальное
существование. Я раскрыл глаза и взглянул на мир. Мир исчерпывался
больничной палатой и очертаниями двуглавого Арарата в раскрытом окне. Была
весна, в окно врывались томные ароматы цветущих абрикосов, могучий дух
распаренной земли. Я вспоминал себя. Я был на Земле, но сознанием
оставался еще на Платее, маленькой неухоженной планетке в системе двух
грозных звезд - Гармодия и Аристогитона. Я знал о себе, что не то уже
погиб, не то погибаю - обрубком человека. Это было первым, что я вспомнил,
- что я без ног. Я откинул одеяло, с опаской ощупал свое тело - ноги были
на месте. И тогда я отчетливо вспомнил, что это не мои ноги, а ноги
погибшего Виккерса. И еще несколько минут я думал, что к моему туловищу
просто прирастили чужие ноги - радикально подремонтировали.
С трудом я приподнялся на кровати, встал на пол: надо было размять
чужие ноги, ставшие моей неотъемлемой собственностью. Ноги функционировали
прилично - удержали без дрожи туловище, свободно понесли его к окну и
обратно к кровати, так же свободно притопнули, сперва левая, потом правая.
"Хорошие ноги, - мысленно похвалил я, - Пожалуй, даже лучше моих прежних,
те годились лишь на ходьбу, а на прыжки и гимнастические упражнения их не
всегда хватало".
После небольшой прогулки по палате мне захотелось посмотреть на себя.
Зеркала в палате не было. Я подошел к окну, вгляделся в оконное стекло и
чуть не отпрянул в испуге: на меня моим отражением глядел Виккерс. Я снова
приблизил лицо к стеклу и снова увидел его. Только теперь вспомнилось все.
Меня не подремонтировали, меня переменили. Я сам приказал так поступить со
мной. Не на кого пожаловаться - некого винить! Я продолжал вглядываться в
себя: я был Виккерсом, таким же красивым, молодым, темноволосым. Та же его
особая, ироничная, немного кривоватая улыбка пересекала лицо, когда я
захотел улыбнуться. И только одно отличало теперь меня от прежнего
Джозефа-Генри Виккерса: я, нынешний Виккерс, похудел, глаза не вспыхивали,
я был чертовски измучен и вымотан. "Неудивительно, - сказал я себе, - ведь
в обоих моих телесных воплощениях я умер, а от смерти, даже если потом
воскреснешь, устаешь не меньше, чем от тяжкой работы".
Я вернулся в постель, лежал, думал. Кто я? Штилике? Виккерс? Да,
конечно, облик Виккерса, а интеллект? Что господствует ныне во мне - тело
Виккерса или мозг Штилике? Я скоро, быть может, выйду из больницы, буду
ходить по улицам моего родного города. Кем выйду? Кем буду ходить? Как
назову себя прежним знакомым, прежним друзьям? Чуждым им Виккерсом? Или
Штилике? Я буду тем, кем знаю себя, тем, чье детство, отрочество,
взрослость я помню, - личность сохраняется тысячами пережитых событий и
дат. Услужливая память немедля возобновила во мне жизнь Штилике, все
мельчайшие детали той жизни полноценно сохранялись во мне. "А что я помню
о жизни Виккерса?" - спросил я себя. Ничего не вспоминалось и не зналось о
Виккерсе до того момента, когда он вошел в кабинет Барнхауза для встречи
со мной.
"Итак, все ясно, - сказал я себе, - никакой я не Виккерс, я Штилике и
иным быть не могу".
В палату вошел врач и радостно заулыбался, увидев, что я лежу с
открытыми глазами.
- Как чувствуете себя, Виккерс? - сказал он сердечно, - По графику
выздоровления, рассчитанному компьютером, вы должны были пробудиться
завтра. А вы очнулись сегодня. Считаю это очень благоприятным фактом.
Уверен, что быстрое восстановление сил гарантировано. Скажите теперь, чего
бы вы хотели?
Я с минуту придумывал, чего мне хочется. Врач ожидал с той же
доброжелательной и радостной улыбкой. Он гордился, что лечит меня лучше,
чем рассчитал компьютер.
- У меня вроде бы некоторые провалы в памяти,сказал я осторожно. -
Что-то вроде небольшой амнезии. Не сообщите ли, что, собственно, со мной
происходило? Если это возможно...
- Возможно, вполне возможно, - заверил меня врач.
Тот же компьютер предсказал, что психика моя после пробуждения будет
прочной и действенной, скрывать от меня ничего не надо. Итак, операция.
Она оказалась довольно сложной. Слишком уж тяжелой была авария, тело
сохранилось в целости, но мозгу нанесли неизлечимые повреждения. В общем,
летальный исход стал неизбежен. Подключение искусственного мозга кое-что
дало, но ведь это паллиатив - искусственный мозг, он для жизни не годится.
Никто еще не ходил, таща за собой на грузовике сооружение, называемое
искусственным мозгом. К счастью, вместе со мной погибал еще один астронавт
и у него как раз тело получило неизлечимые ранения, а мозг сохранился
удовлетворительно. Мне пересадили его мозг, и я возродился к жизни.
- Чей же мозг мне пересадили? - спросил я.
Врач на мгновение замялся.
- Честно говоря, не знаю. В истории болезни имени вашего погибшего
спасителя не назвали. Впрочем, нам известно, что секретный доклад о драме
на Ниобее, а стало быть и о подробностях операции, передан правительству.
Уверен, что, если вы потребуете, вам его покажут, и тогда вы узнаете, чей
важный орган вам пересажен. Впрочем, мне думается, это не так уж
существенно. Главное - вам спасли жизнь, а мы здесь, на Земле, восстановим
ваше здоровье.
Поболтав еще, он оставил меня наедине с моими невеселыми мыслями.
Итак, никакой я не Штилике, я - Виккерс, как записано в истории моей
болезни. У врача и сомнений не появилось, что меня надо называть только
так, а не по-другому. Он и не поинтересовался, чей мозг пересажен в тело
Виккерса, примат тела перед мозгом для него бесспорен. Не был ли он
бесспорен и для Мальгрема с его тамошним врачом, ведь они прямо назвали
меня Виккерсом в истории болезни, вовсе не Штилике? Кто же я теперь для
себя и для окружающих? Что для себя я - Штилике, сомнений нет. Но что для
остального мира я - Виккерс, я уже понимал. Мысли мои метались, я не мог
совместить своей души с телом. Столько писали о раздвоении личности, о
двух душах, противоборствующих в одном интеллекте, - смешные водевили и
кровавые трагедии. Во мне нераздвоенный интеллект не координировался с
телом, я не знал, как надо обозначить такое редкостное явление. И уж во
всяком случае но догадывался, как практически уживусь с такой
раздвоенностью.
Для уяснения того, как мне отныне вести себя, я, выйдя из больницы,
посетил Барнхауза на его квартире. Я спрашивал о нем еще в больнице, мне
сказали, что он назначен на Латону, там развернули большое строительство -
обширная для него возможность применить свои административные дарования.
Дверь мне открыла Агнесса Плавицкая. Она испугалась, увидев меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
из двух личностей, только из двух, образовать одну?
Очнулся я уже на Земле. Врачи и Мальгрем отлично выполнили свое
задание - доставить меня домой живым. Лучший способ сохранить жизнь -
оставить лишь самые слабые ее проявления, чтобы в пути не растратились ее
ничтожные запасы. Во мне, едином из двух, жизнь не возродили, а
законсервировали в тлеющем состоянии. И только на Земле, не очень надеясь
на успех, так врачи сами мне потом объяснили, меня вывели в нормальное
существование. Я раскрыл глаза и взглянул на мир. Мир исчерпывался
больничной палатой и очертаниями двуглавого Арарата в раскрытом окне. Была
весна, в окно врывались томные ароматы цветущих абрикосов, могучий дух
распаренной земли. Я вспоминал себя. Я был на Земле, но сознанием
оставался еще на Платее, маленькой неухоженной планетке в системе двух
грозных звезд - Гармодия и Аристогитона. Я знал о себе, что не то уже
погиб, не то погибаю - обрубком человека. Это было первым, что я вспомнил,
- что я без ног. Я откинул одеяло, с опаской ощупал свое тело - ноги были
на месте. И тогда я отчетливо вспомнил, что это не мои ноги, а ноги
погибшего Виккерса. И еще несколько минут я думал, что к моему туловищу
просто прирастили чужие ноги - радикально подремонтировали.
С трудом я приподнялся на кровати, встал на пол: надо было размять
чужие ноги, ставшие моей неотъемлемой собственностью. Ноги функционировали
прилично - удержали без дрожи туловище, свободно понесли его к окну и
обратно к кровати, так же свободно притопнули, сперва левая, потом правая.
"Хорошие ноги, - мысленно похвалил я, - Пожалуй, даже лучше моих прежних,
те годились лишь на ходьбу, а на прыжки и гимнастические упражнения их не
всегда хватало".
После небольшой прогулки по палате мне захотелось посмотреть на себя.
Зеркала в палате не было. Я подошел к окну, вгляделся в оконное стекло и
чуть не отпрянул в испуге: на меня моим отражением глядел Виккерс. Я снова
приблизил лицо к стеклу и снова увидел его. Только теперь вспомнилось все.
Меня не подремонтировали, меня переменили. Я сам приказал так поступить со
мной. Не на кого пожаловаться - некого винить! Я продолжал вглядываться в
себя: я был Виккерсом, таким же красивым, молодым, темноволосым. Та же его
особая, ироничная, немного кривоватая улыбка пересекала лицо, когда я
захотел улыбнуться. И только одно отличало теперь меня от прежнего
Джозефа-Генри Виккерса: я, нынешний Виккерс, похудел, глаза не вспыхивали,
я был чертовски измучен и вымотан. "Неудивительно, - сказал я себе, - ведь
в обоих моих телесных воплощениях я умер, а от смерти, даже если потом
воскреснешь, устаешь не меньше, чем от тяжкой работы".
Я вернулся в постель, лежал, думал. Кто я? Штилике? Виккерс? Да,
конечно, облик Виккерса, а интеллект? Что господствует ныне во мне - тело
Виккерса или мозг Штилике? Я скоро, быть может, выйду из больницы, буду
ходить по улицам моего родного города. Кем выйду? Кем буду ходить? Как
назову себя прежним знакомым, прежним друзьям? Чуждым им Виккерсом? Или
Штилике? Я буду тем, кем знаю себя, тем, чье детство, отрочество,
взрослость я помню, - личность сохраняется тысячами пережитых событий и
дат. Услужливая память немедля возобновила во мне жизнь Штилике, все
мельчайшие детали той жизни полноценно сохранялись во мне. "А что я помню
о жизни Виккерса?" - спросил я себя. Ничего не вспоминалось и не зналось о
Виккерсе до того момента, когда он вошел в кабинет Барнхауза для встречи
со мной.
"Итак, все ясно, - сказал я себе, - никакой я не Виккерс, я Штилике и
иным быть не могу".
В палату вошел врач и радостно заулыбался, увидев, что я лежу с
открытыми глазами.
- Как чувствуете себя, Виккерс? - сказал он сердечно, - По графику
выздоровления, рассчитанному компьютером, вы должны были пробудиться
завтра. А вы очнулись сегодня. Считаю это очень благоприятным фактом.
Уверен, что быстрое восстановление сил гарантировано. Скажите теперь, чего
бы вы хотели?
Я с минуту придумывал, чего мне хочется. Врач ожидал с той же
доброжелательной и радостной улыбкой. Он гордился, что лечит меня лучше,
чем рассчитал компьютер.
- У меня вроде бы некоторые провалы в памяти,сказал я осторожно. -
Что-то вроде небольшой амнезии. Не сообщите ли, что, собственно, со мной
происходило? Если это возможно...
- Возможно, вполне возможно, - заверил меня врач.
Тот же компьютер предсказал, что психика моя после пробуждения будет
прочной и действенной, скрывать от меня ничего не надо. Итак, операция.
Она оказалась довольно сложной. Слишком уж тяжелой была авария, тело
сохранилось в целости, но мозгу нанесли неизлечимые повреждения. В общем,
летальный исход стал неизбежен. Подключение искусственного мозга кое-что
дало, но ведь это паллиатив - искусственный мозг, он для жизни не годится.
Никто еще не ходил, таща за собой на грузовике сооружение, называемое
искусственным мозгом. К счастью, вместе со мной погибал еще один астронавт
и у него как раз тело получило неизлечимые ранения, а мозг сохранился
удовлетворительно. Мне пересадили его мозг, и я возродился к жизни.
- Чей же мозг мне пересадили? - спросил я.
Врач на мгновение замялся.
- Честно говоря, не знаю. В истории болезни имени вашего погибшего
спасителя не назвали. Впрочем, нам известно, что секретный доклад о драме
на Ниобее, а стало быть и о подробностях операции, передан правительству.
Уверен, что, если вы потребуете, вам его покажут, и тогда вы узнаете, чей
важный орган вам пересажен. Впрочем, мне думается, это не так уж
существенно. Главное - вам спасли жизнь, а мы здесь, на Земле, восстановим
ваше здоровье.
Поболтав еще, он оставил меня наедине с моими невеселыми мыслями.
Итак, никакой я не Штилике, я - Виккерс, как записано в истории моей
болезни. У врача и сомнений не появилось, что меня надо называть только
так, а не по-другому. Он и не поинтересовался, чей мозг пересажен в тело
Виккерса, примат тела перед мозгом для него бесспорен. Не был ли он
бесспорен и для Мальгрема с его тамошним врачом, ведь они прямо назвали
меня Виккерсом в истории болезни, вовсе не Штилике? Кто же я теперь для
себя и для окружающих? Что для себя я - Штилике, сомнений нет. Но что для
остального мира я - Виккерс, я уже понимал. Мысли мои метались, я не мог
совместить своей души с телом. Столько писали о раздвоении личности, о
двух душах, противоборствующих в одном интеллекте, - смешные водевили и
кровавые трагедии. Во мне нераздвоенный интеллект не координировался с
телом, я не знал, как надо обозначить такое редкостное явление. И уж во
всяком случае но догадывался, как практически уживусь с такой
раздвоенностью.
Для уяснения того, как мне отныне вести себя, я, выйдя из больницы,
посетил Барнхауза на его квартире. Я спрашивал о нем еще в больнице, мне
сказали, что он назначен на Латону, там развернули большое строительство -
обширная для него возможность применить свои административные дарования.
Дверь мне открыла Агнесса Плавицкая. Она испугалась, увидев меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33