— Какой ужас! Не подходи ко мне, Лимонов! — и спряталась в ванной.
Так как у них уже было верное, долгоиграющее оружие для борьбы с мышами — Казимир, писатель не стал заниматься грязным бизнесом вынимания мыши из мышеловки, а снес и жертву и гильотину в мусорный бак. Котенку Казимиру было выдано молоко и были открыты купленные уже Наташкой кошачьи консервы, в которые он жадно вгрызся.
Ночь они проспали мирно, не думая о мышах. Во второй половине ночи в постель взобрался котенок и стал бродить по ним, больно втыкая в них маленькие когти. Писатель сердито шлепнул бродягу, за что получил от певицы сонным голосом прочитанное нравоучение:
— Он еще маленький, он не знает, что нужно втягивать когти, когда бродишь по людям. Какой ты грубый, Лимонов, как солдат! Иди сюда маленький!
Наташка нашарила черного в темноте и прижала его к груди. Котенок довольно заурчал.
Самолет, долженствующий перенести его подругу в Лос-Анджелес, отправлялся из Орли в пять. Сфотографировавшись с Казимиром, писатель выполнял функции фотографа, множество раз прижав котенка к себе, расцеловав его, Наташка в сопровождении писателя (он нес чемодан) отправилась на остановку такси, к метро Сен-Поль. Погрузив чемодан в багажник такси, Лимонов поцеловал Наташку и помахал ей, глядящей через заднее стекло удаляющегося автомобиля, рукой. Последние слова Наташки были «Береги Кузю!».
Вернувшись на рю дез'Экуфф, писатель нашел котенка сидящим на пледе, которым покрыт диван, и вылизывающим собственный мокрый хвост. Несколько желтых комков слюны и кошачьего поноса украшали плед. Мышей не было видно или слышно, но от пледа воняло, а получалось, что один котенок уже приносит больше забот и неприятностей, чем стадо мышей. Вздохнув, писатель взял пластиковый пакет и отправился на пляс де Вож, где он видел только что привезенную добрую тонну песка, предназначавшегося для перестройки одного из домов знаменитого архитектурного ансамбля.
Когда он вернулся, поносные пятна дерьма украшали уже и прихожую. Высыпав песок в пластиковый таз, он поймал смешно, одним боком убегающего от него зверька и подтащил его к пледу. Согласно древнейшему методу воспитания детей и зверей наказанием, писатель ткнул котенка черным маленьким носом в его экскременты и прокричал выразительно:
— Нельзя! Нельзя! Нельзя срать на плед! — и шлепнул котенка по тощему крупу. Один, два, три раза. Опять ткнул Казимира носом в дерьмо: — Нельзя срать, где попало… Нельзя! Нужно». — тут писатель сделал паузу, и, перетащив котенка в прихожую, ткнул его носом в песок и насильно посадил его в таз, — срать здесь! Вот твой туалет. Здесь можно какать, писать, блевать — все, что ты хочешь.
Котенок выдал серию недовольных пищаний и выпрыгнул из ящика. Брезгливо отряхивая с лап песок, он ушел к двери, сел неподалеку от поносных луж и стал мыться, вылизывая лапы. Время от времени он неодобрительно поглядывал на писателя, так что тому даже стало стыдно.
— Я извиняюсь, — сказал он, — но это было необходимо, Казимир. Я же не могу объяснить тебе словами, что нельзя гадить, где попало. Посему мне пришлось объяснить тебе это знаками и действиями. Я уверен, что тебе было скорее обидно, чем больно, Казимир. Вы, коты, деретесь между собой так, что только шерсть летит. Мои несколько шлепков не могли принести тебе вреда.
Писатель взял тряпку и стал подтирать кошачье дерьмо. Плед он сорвал с дивана. Налив в ванную горячей воды, насыпал туда стирального порошка и бросил туда же плед. Котенок сидел в углу и исподлобья глядел оттуда. Погрузив руки в ванну, писатель стал стирать плед мадам Юпп. Стирая, он обратился к Казимиру с речью.
— Моя последняя жена почему-то считала, что я не люблю животных, Казимир. Основанием для этого утверждения служило то обстоятельство, что в первые месяцы нашей совместной жизни я пытался избавиться от ее собаки, королевской пуделицы по имени Двося. Она явилась ко мне с Двосей от бывшего мужа, Казимир. Каюсь, я да, уговаривал своего приятеля художника Стасика сбросить в мое отсутствие собаку с шестого этажа или «потерять» ее на прогулке. Сам я не мог этого сделать, Елена не поверила бы мне и не простила бы. Но та собака была безнадежно больна и избалована, Казимир. У нее вылезла шерсть на спине и на брюхе, и оголенные розовые бока отвратительно воняли. У нее болели и гнили где-то в глубине уши. От болезни ушей она и умерла впоследствии… Елена приучила собаку спать вместе с ней в постели, и можешь себе представить, Казимир, как я себя чувствовал в свой медовый месяц, когда вонючая облезлая туша топталась по мне в постели или выла ночи напролет, возя ушами по полу, ей было больно…
Казимир подошел поближе и сел на пороге ванной.
— …Елена угробила пуделицу тем, что избаловала ее. Человеческие существа вообще удивительно эгоистичны, особенно городская разновидность человеческих существ. Они содержат в десятиметровых студиях борзых и немецких овчарок, мучают животных ради своей прихоти. Собака должна бегать, как лошадь. Бегать, охотиться, двигаться, а не разделять с хозяином и его семьей нездоровую клетку. В деревне без собаки не обойтись, и ей там место. В городе собака — узник прихотей человека. Уже не говоря о том, что сукин сын человек по большей части кастрирует бедных животных, дабы избавить себя от лишних хлопот… Я тебя не кастрирую, казимир, даю тебе честное слово…
Я суров, но справедлив… Я считаю, что животное должно сожительствовать с человеком на равных. Если однажды, поселившись в деревне, я заведу себе собаку, я уверен, что она будет уважать меня и любить, хотя я не стану лобызать ее в нос. Ты, Казимир, — кот. Коты более самостоятельные животные… Должен сказать, что я больше уважаю котов, чем собак…
Казимир недовольно направился к тазику с песком, обнюхал его, стал на задние лапы, положил передние на край тазика, подумал, поводил головой, принюхиваясь, влез в тазик. Побродил по песку, устраиваясь… Наконец, сменив несколько мест, пописал.
— Браво, Казимир! — прокомментировал писатель.
Котенок, угрюмый, вылез из тазика, отряхивая с лап песок, пошел в большую комнату. Там он, встав на задние лапы, взялся бодро рвать когтями кресло.
— Нельзя, негодяй! — Писателю пришлось опять шлепнуть котенка по крупу. Испуганный черныш спрятался под диван. — Кресло не принадлежит мне, — оправдался писатель. — Что скажет мадам Юпп? Если бы кресло было мое, терзал бы ты его на здоровье.
Казимир пропищал что-то недовольное из-под дивана.
Писатель ушел и вернулся поздно ночью, пьяный. Еще поворачивая ключ в замке, он услышал приветственный писк. Как обычно бывало с ним ночами, он захотел есть и, налив себе тарелку куриного супа, уселся за стол в прихожей.
— Ну как ты тут без меня справлялся? Много ли мышей поймал? Что происходило? Телефон звонил?
Котенок пискнул и вдруг, подтягиваясь на когтях, полез по штанине. Забравшись на колени, зверь затоптался на них и потянулся мордочкой к тарелке с супом.
— Есть хочешь? Я же оставил тебе полбанки кошачьей пищи? — писатель поглядел на кошачье блюдце. Консервы были не тронуты. Еще вчера он жрал их с невероятным аппетитом уличного кота-бродяги. — Не нравится? — Он пропищал что-то, чего пьяный писатель не понял.
— Может быть, хочешь кусочек курицы? — Писатель отщипнул куриного мяса от ляжки, лежащей в его тарелке, и столкнул Казимира и куриное филе, поместив их на шашечку пола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71