), — вела себя, являясь, тише, менее агрессивно и, разбросав одежду по полу, обычно сразу же плюхалась в постель. На следующий день, однако, она уверенно нападала, утверждая, что это он виноват в том, что она приходит «поддатая» и на рассвете.
— Мне скучно! — не жаловалась, как прежде, но утверждала преступница. — Утром ты встаешь, я еще сплю. Ты уходишь в другую комнату и закрываешь дверь. В четыре ты включаешь БиБиСи, и я слышу шумные вздохи — ты делаешь гимнастику. Через сорок пять минут ты открываешь дверь и говоришь: «Ну что, пообедаем?» В сущности только во время приготовления и поглощения обеда мы и общаемся. Всего несколько часов. После обеда, если у тебя есть настроение, ты говоришь: «Ну что, пойдем в постель?» Мы никуда не ходим, я ничего не вижу. Разве это жизнь, Лимонов? Я не хочу так больше жить.
Он возражал, что это, да, жизнь, что все другие пары живут точно так же, и хуже.
— А если бы я ходил каждый день на работу, в офис или на завод?.. — спрашивал он риторически.
— Я бы с тобой не жила!
Самым сильным его доводом было утверждение, что он все вечера свободен, и это только потому, что она занята все вечера, они никуда не могут ходить.
— Становись рок-стар, тогда большинство твоих вечеров будет свободно!
— Если я стану рок-стар, мы еще реже будем друг друга видеть!
Писатель редко ходил куда-либо. Большинство вечеров он проводил («Как Бодлер!» — смеясь, защищался писатель) дома, окруженный книгами на трех языках. Ему стала доступна французская литература, и он предпочитал узнавать мысли Жида, Камю, Женэ, сюрреалистов, смаковать высказывания-пощечины Селина или Арто, чем беседовать о пустяках с людьми, которых он на следующее утро не сможет вспомнить. И все же Наташка была права в своем возмущении их жизнью. Ее частью их жизни.
— Мне остопиздело кабаре. Я не хочу работать! Я женщина, и мне хочется покрутить жопой в общественных местах…
— Найди себе другого мужчину, у которого есть деньги. Ты не будешь ходить на работу, и он станет водить тебя в общественные места, где ты будешь крутить жопой…
— Придется… — отвечала она.
Отношения агонизировали… В мае, после очередной стычки, она собрала чемоданы. Однако ночью, накануне запланированного ухода Наташки, они помирились. Она не пошла в кабаре, и они всю ночь нежно делали любовь. Наутро, смущенно оправдавшись перед явившейся за Наташкой и ее чемоданами Аделью, Наташка опять не пошла в кабаре, и они курили гашиш, пили вино и делали любовь…
К одиннадцати утра третьего дня он, движимый силой, встал и ушел к столу. Сел. Последние полгода он больше тупо сидел, глядя на окна учреждения напротив, и не писал. Американского стиля квартира, удобная и просторная, раздражала его, душная своей обыкновенностью… Когда через пару часов Наташка встала, он высунул голову из комнаты, сказал ей «С добрым утром, тайгер!» и опять, как черепаха, втянул голову внутрь. В районе пяти часов он слушал БиБиСи, размахивая гантелями… Все вернулось на круги своя…
Понимая ее и не в силах противиться себе (чувство вины и необходимости сдирало его с постели и швыряло к столу), он время от времени заглядывал в ее дневник, а что она думает о ситуации? Она думала плохо:
«Очень и очень сожалею, что осталась вчера дома. Идиотка… Ему не надо моих переживаний. Я ему ничего не рассказываю. Тем более что и делиться ими неохота. Он все объяснит, разложит по полкам, разобьет вдребезги. Он хуже женщины, для которой прошлого нет. Это хуйня. Для меня прошлое очень много значит. Хотя я прекрасно знаю, что возвращений не бывает… Подумаешь, он сказал, две недели не пила. Вот и подумай. Сам не раз говорил, «какой трезвый, даже противно!»»
«Кто-нибудь пошел бы и купил мне марихуаны. Мне хотелось, чтобы он меня вчера спасал. Своей реальностью, своим существованием рядом. Он слушал БиБиСи».
«Л. ушел на прогулку, послав меня к ебеной матери. На то, что я сказала «Иди с Богом!» Пора бы уже и привыкнуть, что я не оперативный работник. Ему надо жить в армейской казарме, там порядок и все рассчитано до секунд. Я же — существо женского рода, да еще и с менструацией… В принципе ленивая.»
«Пусть он и будет сам, глупо остриженный, с машинками и куриным супом! «Без тебя я бы ходил на парти!» — сказал он мне. Ну, конечно, ходил бы. Ебать-то кого-то надо. А хули же ходить сейчас. Все рядом, тут же…»
«Мы не любим неожиданно… От того, что вдруг бы прикоснулись друг к другу. Все продумано. (Не дай Бог время лишнее потратить… Хотя на мою пизду тратит он его достаточно.) Никогда не было спонтанного, неожиданного. «Пойдем в постель?» Штора задергивается, ноги Раздвигаются…»
«Надоело все. И Лимонов мне надоел».
«Получается: раз не ебемся, то и не любим, то и не ласкаемся, то и не хотим. Но я хочу! Не ебаться! Любить!!! Прижиматься, трогаться, касаться… Ничего этого нет… И все очень скучно и в тягость…»
За вычетом комплимента, что на ее пизду он тратит достаточно времени, он представал из тигриного дневника бесчувственным, по-казарменному организованным несимпатичным суперменом. «Я не такой! — хотелось ему воскликнуть. — Я супермен, но симпатичный. Если бы я был такой, как ты, Наташка, думаешь, разве я прожил бы с тобой, неудобной тигро-женщиной, столько времени?!»
Множество восклицательных знаков украшали страницы дневника тигра. Буквы были резкими и большими. Острые «X», «Ч», «У», «Р» разрезали листы.
В конце июня, через два года и восемь месяцев после знакомства, они разъехались по разным квартирам. Он, грустный, но освобожденный, тотчас же написал в новом своем жилище на чердаке книгу, а Наташка, представленная себе самой, вопреки его ожиданиям, не запила. Она познакомилась где-то с юнцами-музыкантами и работала теперь с ними над несколькими песнями, тексты которых написала сама. В словах ее (если они встречались или говорили по телефону) все чаще мелькали словечки «продюсер», «студия», «запись», «текст», «аранжировка»… Она даже помирилась с Урузбаевым, и полковник чем-то помогал группе, кому-то их представлял.
Однажды, проходя мимо кафе, вблизи метро Сен-Поль, писатель узнал издали красную голову Наташки. Тигр сидел за столом с двумя юнцами, голова одного была выкрашена в зеленый цвет, голова другого — в альбиносно-белый. Отбивая ритм рукой, Наташка что-то скандировала, считывая с листа бумаги, а оба юноши, наклонившись к ней, внимательно слушали.
— Здравствуйте, юноши, здравствуйте, девушки! — сказал писатель, остановившись. После целого дня, проведенного у стола, он вышел на прогулку.
— Познакомься, Лимонов. Это наш менеджер Филипп, а это наш бас Кристи, — гордо представила юнцов Наташка. — Я написала новую песню.
Не желая мешать молодым талантам, писатель дружелюбно удалился. И хотя походка его была уверенной, как шаги статуи Командора в «Дон Жуане», и на лице его прочно сидела маска супермена, и никакому ветру невозможно было эту маску сорвать, ему было отчаянно грустно. Только самый крутой маршрут номер один, до Триумфальной арки и обратно, немного разбавил концентрацию грусти. Он вернулся в свой любимый третий аррондисмант и, поднимаясь по старой грязной лестнице на чердак, шептал накрепко выученную на третьем по счету родном языке фразу… «Надо».
эпилог
Если бы все было так красиво… «Хэппи-энды», подобные только что воспроизведенной сцене в кафе с участием Наташки и трудящихся молодых людей (вовсе, однако, не придуманной), предпочтительно выбираются профессионалами телесценаристами для потребления обывателя, по причине их красивой розовости и грустного оптимизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71