Вино и мужчины — моя атмосфера,
Привет, эмигранты! Свободный Париж!»—
пропела Наташка. «Глупый Лимончиков…»
«Бросай своего писателя, Наташка! — сказала та цыганка (румынка), зашелестев золотой юбкой. — Ты молодая и красивая. Что тебе сидеть с ним в Марэ в подслеповатой квартирке. Были бы у него хотя бы деньги. Гуляй, Наташка, чтоб было что вспомнить!»
«Правильно, Мариула!» Аккуратная Нинка, в этот вечер заставившая богатого самца пригласить ее на икру и шампанское в «Санкт-Петербург», появилась в кадре загорелая и в белом пиджаке. «Я только что приехала из Биарритц. Надо ехать, Наталья, кто бы, куда бы, когда бы ни звал! Надо ездить и быть там, где они. Иначе так ничего и не увидишь и просидишь в Марэ или хуй там его знает где… с Лимоновым…»
Я прыгнул в фильм и развернулся, чтобы дать Нинке в ухо. Но в последний момент пересилил страсть и, оставшись цивилизованным, опустил руку. «Ты чему ее учишь, пизда! Не сравнивай ее с собой. В отличие от тебя у Наташки есть по меньшей мере два крупных таланта: голос и резкий, мужской стиль в прозе! У нее другая дорога в жизни! Что есть у тебя, женщина с маленькой головкой, в твои 34 года? Сына, единственный объект, созданный тобой, ты бросила. Хоть один человек есть в мире, которому ты действительно нужна? Ты, а не твоя пизда? Еще лет пять, и рожа твоя сморщится, жопа усохнет, и тебя перестанут звать в Биарритцы… И что тогда ты будешь делать? Жить ведь придется еще долго, еще лет сорок минимум. Вернешься к честному Жаку или запьешь? Ездить она, блядь, хочет. Что вы все носитесь, как охуевшие, по планете со своими пёздами? Не только у вас есть пёзды…»
Нинка не обратила на мою речь ни малейшего внимания, я был, оказывается, никому, кроме Наташки, не видим и не слышен. Румынка же Мариула, продолжила соблазнение тигра: «Наталья! Сейчас придет мой приятель, принц, с друзьями! Поедем к ним в отель, а? Две тысячи за раз дают!»
Однажды, вспомнил я, Наташка явилась в пять утра с двумя тысячами франков, полученными, как она тогда объяснила, в благодарность за песни. Может, не за русские песни, а за раз? Может быть, я на самом деле живу с проституткой, и она умело водит меня за нос? Ебаные пиздострадатели принцы, шейхи, нефтяные магнаты из Техаса и торговцы оружием, домогающиеся пизды за любые деньги. Они развращают наших женщин…
Так как я не желал больше лицезреть совещание баб, занятых проблемой, как бы подороже продать свою пизду, я крутанул фильм Наташкиной жизни назад и попал на прелестную сцену…
Восьмилетняя Наташка в сандалетах и коротком платьице с вышивкой, сопровождаемая тучной бабушкой в соломенной шляпе, возвращалась с алуштинского пляжа. Мокрые волосы малышки были гладко зачесаны назад. «Здравствуйте, внучка и бабушка!» — приветствовал я их, вскочив в фильм и выйдя им навстречу из-зa татарского кустарника.
«Чокнутый какой-то…» — прошептала бабушка Наташке. На всякий случай бабушка положила руку на спину внучке, как бы защищая ее от непонятного типа. От моря шли искупавшиеся советские люди. Мужчина, на ногах сандалии, штанины закатаны до колен, нес авоську, полную мусора, и в другой руке футбольный мяч. Мне показалось, что он готов защитить советских внучку и бабушку от подозрительного иностранца. Советского мужчину хлебом не корми, дай ему возможность защитить внучку с бабушкой. Как бывший советский мужчина я отлично знал это, потому, состроив равнодушную физиономию, я отправился в сторону моря и, лишь сделав с полсотни шагов, оглянулся Наташка-девочка, хитро улыбаясь, тоже обернулась и глядела на меня из-под руки бабушки. «Всему свое время. Не забегай вперед!» — раздался гулкий голос с небес. Я испуганно задрал голову вверх, к вершине высокого обелиска, увенчанного крупной красной звездой. «Кто это?»
«Какая тебе разница. Оставь девочку в покое. Она не поймет тебя сейчас. Как не поняла маленькая Лариса Дворкина, которую ты заманил в подвал конфеткой, развратник, и, стащив с нее трусы, исследовал ее анатомию. Тебе было тридцать лет, а ей — пять. Всему свое время. Сердитая красная звезда замолкла.
«Мне иногда кажется, что маленькие девочки тоже все понимают», — пробормотал я.
Я вновь влез в фильм, когда Наташка училась уже в пятом «А». Я посетил школу, где в этот день был первомайский утренник. Наташка надела поверх формы белый передник, а на гладко зачесанные волосы приколола сзади белый капроновый бант. Выглаженный, свежий алый галстук был аккуратно повязан поверх крахмального кружевного воротничка. Я немедленно затесался в толпу родителей, сидящих и стоящих в физкультурном зале, где происходил утренник. Желая рассмотреть в подробностях церемонию (особенно меня интересовал момент, когда она подойдет отрапортовать к директору школы, проскороговорить обычные гладкие фразы советских пионеров. Как девчонка справится с ролью, не заорет ли вдруг «Я ебала тебя в рот! Столик мадам Юпп он чистит!»), я постепенно продвинулся вперед к самой эстраде. «Видать, иностранец! — зашептались в толпе. — Из Польши или ГДР». Я испуганно вспомнил, что в Париже 1986 года мужчины одеваются несколько иначе, чем в Ленинграде 1970, и решил слинять, пока не арестовали. Пятясь и выбираясь из толпы наряженных родителей, моргнув Наташкиной маме и братишке Сереже по пути, я еще раз внимательно осмотрел нужную мне пионерку. Что-то в ней уже изменилось, я ей уже не доверял, как доверял девочке с медведиком и девочке с бабушкой. Наташка в белом фартуке и пионерском галстуке уже что-то знала. 5-й «А»… — бормотал я, выбираясь из толпы. — Знаем мы этот пятый «А»… Уже небось менструация началась…» Посчитав в уме, решил все же, что рановато. Но и ждать недолго.
Как обычно бывает, переходный возраст оказался самым неуловимым, то являлась на экране все та же, увеличившаяся пионерка, то уже совсем не пионерка. Хулиганка скорее. Погоняв фильм туда и обратно, смирившись с невозможностью поймать момент перевоплощения Наташки с медведиком в руках в Наташку с членом во рту, я навел фокус на зеленую пастораль. У мелкой речки, на фоне летних пышных кустов возвышалась на пятнадцатисантиметровых толстых каблуках Наташка. Торс молодой кобылки был затянут в непонравившиеся мне, узкие, до самых колен, шорты и белую тишот без рукавов, выдававшую большую грудь. Глаза ее уже защищали темные очка Было уже стыдно перед Лимоновым. Слева в пастораль затерлась дрожащая чья-то, высоко поднятая удочка. На одну ногу Наташка оперлась, другую выдвинула вперед, чуть согнув ее в белом колене. Лицо кобылки было спокойным и круглым, как ее колено. И сытым. «Разумеется, — с отвращением прокомментировал я. — Спокойным и сытым его делает хозяин удочки или его друг, «женихи» за кадром.» Впервые за весь фильм «женихи» появились в жизни Наташка. Недовольный ее поведением (Выперлась с «женихами» за город!) я поспешно избавился от девицы на каблуках.
Следующей заинтересовала меня девочка, лижущая мороженое. Она также прятала глаза за темными очками и похабно слизывала мороженое языком снизу вверх, как член. Я неодобрительно покачал головой. На пальцах девчонки находились целых три перстня с массивными камнями — признак дурного вкуса. Невозможно было разглядеть, что это за камни, но я готов был держать пари, что искусственные. Рядом с Наташкой смотрела на плавающих в пруду лебедей другая девчонка и… «жених».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71