Просто так, биологически, как щелкнуть пальцами, включился бы.
— Давай уйдем отсюда, — прошептала женщина. И добавила громко, с агрессивностью: — Мне скучно! Они такие скучные!
Писатель знал, что они скучные. Но он уже был лишен той стихийной агрессивности, имея которую в себе, вдруг вскакивают, выкрикивают: «Мне с вами скучно! Какие вы нудные!» и убегают.
— Тс-сс! — попросил он. — Услышат. Ты хочешь спеть?
— Им? Не хочу им петь!
Ему казалось, что они слышат каждое слово, и ему было стыдно. В конце концов профессорша Мария, жившая тогда с черным любовником, не могла быть отнесена к категории «приличных» людей, заслуживающих эпатажа. И две серые мыши-компьютерщики пригласили писателя из благодарности за написанные им те же, любимые и ею, книги. «Нельзя быть такой экстремисткой!» — хотел он растолковать существу в белом комбинезоне, но забыл о своем намерении, так как от нее вдруг пахнуло на него совсем простыми пудрой и духами. Он заметался по коллекции запахов и вспомнил, что так пахла девушка-маляр из женского общежития, с которой он мальчишкой целовался в незапамятном году. Еще от Наташки пахнуло горячим молодым потом жизни, потом желания, потом тоски и страсти тела, тела, требующего куда больше ласки и внимания и измятия, чем он, существо, погруженное в процессы борьбы социально-иерархической и книжной, ему может дать. Миниатюрное отчаяние защемило вдруг дыхательные пути коротко остриженного супермена, ибо он внезапно «увидел» биопсихологический портрет своей новой подруги.
«Ох и намучаюсь я с ней!» — подумал он с ужасом, но без протеста. Ибо он был все же храбрый и непокоренный писатель, бывший вор. Редкие человеческие экземпляры его всегда восхищали, и он понимал, какой редкий экземпляр ему достался.
— Эй, спой им, пожалуйста… В конце концов они меня пригласили из хороших побуждений.
— Ни хуя! — выругалась она вдруг. — Им скучно с самими собой, вот они и пригласили тебя, как клоуна, их развлекать!
— Такая точка зрения тоже возможна, — согласился он. — Но спой, пожалуйста. Для меня, не для них. Пусть одну песню.
Она стерла слезу и широко запела «Окрасился месяц багрянцем». Героиня песни, завлекшая бывшего любовника в открытое море перед бурей, была, и это всем стало понятно, Наташкой в белом комбинезоне.
— Поедем к моим друзьям, — предложила она.
Ей не хотелось возвращаться в квартиру с текущими кранами, ложиться на матрас и предаваться сексу, который не проникнет даже сквозь кожу, не согреет тела, но останется на поверхности тел.
И ему хотелось оттянуть момент этого секса или, может быть, найти какое-то средство углубить несложную операцию взаимодействия двух половых органов — Наташкиного, подобного большой волосатой запятой, и его — восклицательный знак, основание которого упрятано в волосы.
— Да, поедем!
Она позвонила друзьям. Говоря с друзьями, она сразу же сделалась живой, очень объемной, голос ее зазвучал страстью, задразнился, получил завлекающую глубину. Может быть, у нее даже повысилась температура тела. Писатель, прислушиваясь к голосу от стола, куда он вернулся, дабы поддержать восторги компании по поводу певицы Наташи, вдруг понял, что там, на другом конце провода, есть парни в бугрящихся в паху джинсах или седые мужчины с тонкими руками и глазами факиров. Голос ее дразнился долго. Наконец она закончила разговор и вышла к столу.
— Нам придется остаться у них ночевать. Доехать до них отсюда я еще смогу, но к моменту отъезда я уже буду наверняка слишком пьяная, чтобы вести машину. Ты же не можешь водить, — закончила она снисходительно.
Вот так началась эта игра. «Ты же не можешь». Сладко было ей, наверное, упрекнуть кумира, автора чудесных измышлений в словах, которые звучат так интересно, в том, что он чего-то не может. Впоследствии изыскание дефектов в писателе станет любимейшим занятием Наташки. Уже в Париже, гордая, пьяная и гневная, с размазавшейся помадой на больших губах, она будет кричать ему:
— Как мужчина ты никто! Ты ноль как мужчина! Поэт ты стопроцентный, а как мужчина ты ноль !
И он будет насмешливо думать, наблюдая ее, гологрудую, в одних только красных трусиках, въехавших в попку: «А какая разница — правду она говорит, или нет. Основное, что она злится, и живет с ним, и сердится, и трясет грудью, и пылает ненавистью. Это и есть жизнь. И пока твоя загадка мужчины, который не воспринимает ее всерьез, не разгадана ею, она будет с тобой».
Пройдя меж пальм во дворе и мимо бассейна, они поднялись туда, откуда пел Высоцкий. Их встретили хозяева дома: она — вульгарная полная блондинка, он — ее ебарь — человек, сбежавший с киносъемок советского фильма в Мексике. Здоровый, надутый, как клоп, водкой и жратвой, полупьяный, с каменными бицепсами, накачанными ежедневной строительной работой, с усами полицейского и бесформенным носом русского мужика. Стол: полная противоположность только что оставленному вегетарианскому — с активным преобладанием мяса. Даже их рыба, горой наваленная большими кусками на великанского размера блюде, оказалась похожей на мясо по вкусу и мышечной активности, сообщаемой телу после съедания куска такой рыбы. Гости: именно мужчины моложе писателя, именно того типа, который предсказывал себе писатель, прислушиваясь к дразнящемуся голосу Наташки. Один: темный, высокий, красивый, с черными и острыми усиками. Другой: мастер медленной ебли, блондин. Лысеющий, но еще имеющий чем прикрыть череп. Черты лица, подпухшие под влиянием чередования алкогольного огня с огнем сексуальным. («Кто из них был с ней?» — попытался определить писатель. И решил, что все. В таких компаниях, где много пьют, нравы вольные…) Женщины: Несколько. Вульгарные, разных форм, но с обязательным наличием пухлой размятости, распаренности, несдержанности тела.
Писателя знают все русские. Его осторожно оглядели и посадили рядом с шутоватым мужичком-хозяином. Справа от него колыхались две дамы подряд. Со всеми поцеловавшаяся и вдруг отделившаяся от писателя Наташа села против него, через стол и сразу же выпила полный стакан вина. И, издевательски улыбаясь, поглядела на писателя, которому в этот момент налили стакан водки. Ее взгляд как бы вызывал его на поединок:
«Ну посмотрим, кто кого… Ты, конечно, знаменит, и я решила тебя полюбить, но эта история может кончиться очень плохо для тебя этой же ночью, ты не думаешь?»
— Не поддавайся на провокации! — сказал себе писатель и спокойно выпил стакан водки. Лица присутствующих потеплели.
— Рыбки, рыбки, Эдуард! — посоветовал хозяин.
Все же русские остаются русскими, и мужчина, спокойно принимающий в желудок водку, заслуживает уважения. Первый тест был сдан.
«Ага, видишь», — послал он Наташке уверенный взгляд. И подставил стакан хозяину для новой порции.
Все звали хозяина «Дикий», но никто не объяснил писателю, фамилия это или кличка. Дикий смотрел на писателя добрее других самцов. Посему и писатель наградил Дикого добрым взглядом, он выбрал Дикого в союзники на этот вечер.
— Я слышала, что вы из Харькова? — попыталась завязать светскую беседу ближняя дама с зализанными назад короткими волосами. Черты лица ебального типа. Вполне привлекательная.
— Да.
— А вы не знали такого Виталия Лысенко?
— Нет. Насколько я помню, такого не знал. Харьков я, впрочем, покинул, когда мне было двадцать три года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Давай уйдем отсюда, — прошептала женщина. И добавила громко, с агрессивностью: — Мне скучно! Они такие скучные!
Писатель знал, что они скучные. Но он уже был лишен той стихийной агрессивности, имея которую в себе, вдруг вскакивают, выкрикивают: «Мне с вами скучно! Какие вы нудные!» и убегают.
— Тс-сс! — попросил он. — Услышат. Ты хочешь спеть?
— Им? Не хочу им петь!
Ему казалось, что они слышат каждое слово, и ему было стыдно. В конце концов профессорша Мария, жившая тогда с черным любовником, не могла быть отнесена к категории «приличных» людей, заслуживающих эпатажа. И две серые мыши-компьютерщики пригласили писателя из благодарности за написанные им те же, любимые и ею, книги. «Нельзя быть такой экстремисткой!» — хотел он растолковать существу в белом комбинезоне, но забыл о своем намерении, так как от нее вдруг пахнуло на него совсем простыми пудрой и духами. Он заметался по коллекции запахов и вспомнил, что так пахла девушка-маляр из женского общежития, с которой он мальчишкой целовался в незапамятном году. Еще от Наташки пахнуло горячим молодым потом жизни, потом желания, потом тоски и страсти тела, тела, требующего куда больше ласки и внимания и измятия, чем он, существо, погруженное в процессы борьбы социально-иерархической и книжной, ему может дать. Миниатюрное отчаяние защемило вдруг дыхательные пути коротко остриженного супермена, ибо он внезапно «увидел» биопсихологический портрет своей новой подруги.
«Ох и намучаюсь я с ней!» — подумал он с ужасом, но без протеста. Ибо он был все же храбрый и непокоренный писатель, бывший вор. Редкие человеческие экземпляры его всегда восхищали, и он понимал, какой редкий экземпляр ему достался.
— Эй, спой им, пожалуйста… В конце концов они меня пригласили из хороших побуждений.
— Ни хуя! — выругалась она вдруг. — Им скучно с самими собой, вот они и пригласили тебя, как клоуна, их развлекать!
— Такая точка зрения тоже возможна, — согласился он. — Но спой, пожалуйста. Для меня, не для них. Пусть одну песню.
Она стерла слезу и широко запела «Окрасился месяц багрянцем». Героиня песни, завлекшая бывшего любовника в открытое море перед бурей, была, и это всем стало понятно, Наташкой в белом комбинезоне.
— Поедем к моим друзьям, — предложила она.
Ей не хотелось возвращаться в квартиру с текущими кранами, ложиться на матрас и предаваться сексу, который не проникнет даже сквозь кожу, не согреет тела, но останется на поверхности тел.
И ему хотелось оттянуть момент этого секса или, может быть, найти какое-то средство углубить несложную операцию взаимодействия двух половых органов — Наташкиного, подобного большой волосатой запятой, и его — восклицательный знак, основание которого упрятано в волосы.
— Да, поедем!
Она позвонила друзьям. Говоря с друзьями, она сразу же сделалась живой, очень объемной, голос ее зазвучал страстью, задразнился, получил завлекающую глубину. Может быть, у нее даже повысилась температура тела. Писатель, прислушиваясь к голосу от стола, куда он вернулся, дабы поддержать восторги компании по поводу певицы Наташи, вдруг понял, что там, на другом конце провода, есть парни в бугрящихся в паху джинсах или седые мужчины с тонкими руками и глазами факиров. Голос ее дразнился долго. Наконец она закончила разговор и вышла к столу.
— Нам придется остаться у них ночевать. Доехать до них отсюда я еще смогу, но к моменту отъезда я уже буду наверняка слишком пьяная, чтобы вести машину. Ты же не можешь водить, — закончила она снисходительно.
Вот так началась эта игра. «Ты же не можешь». Сладко было ей, наверное, упрекнуть кумира, автора чудесных измышлений в словах, которые звучат так интересно, в том, что он чего-то не может. Впоследствии изыскание дефектов в писателе станет любимейшим занятием Наташки. Уже в Париже, гордая, пьяная и гневная, с размазавшейся помадой на больших губах, она будет кричать ему:
— Как мужчина ты никто! Ты ноль как мужчина! Поэт ты стопроцентный, а как мужчина ты ноль !
И он будет насмешливо думать, наблюдая ее, гологрудую, в одних только красных трусиках, въехавших в попку: «А какая разница — правду она говорит, или нет. Основное, что она злится, и живет с ним, и сердится, и трясет грудью, и пылает ненавистью. Это и есть жизнь. И пока твоя загадка мужчины, который не воспринимает ее всерьез, не разгадана ею, она будет с тобой».
Пройдя меж пальм во дворе и мимо бассейна, они поднялись туда, откуда пел Высоцкий. Их встретили хозяева дома: она — вульгарная полная блондинка, он — ее ебарь — человек, сбежавший с киносъемок советского фильма в Мексике. Здоровый, надутый, как клоп, водкой и жратвой, полупьяный, с каменными бицепсами, накачанными ежедневной строительной работой, с усами полицейского и бесформенным носом русского мужика. Стол: полная противоположность только что оставленному вегетарианскому — с активным преобладанием мяса. Даже их рыба, горой наваленная большими кусками на великанского размера блюде, оказалась похожей на мясо по вкусу и мышечной активности, сообщаемой телу после съедания куска такой рыбы. Гости: именно мужчины моложе писателя, именно того типа, который предсказывал себе писатель, прислушиваясь к дразнящемуся голосу Наташки. Один: темный, высокий, красивый, с черными и острыми усиками. Другой: мастер медленной ебли, блондин. Лысеющий, но еще имеющий чем прикрыть череп. Черты лица, подпухшие под влиянием чередования алкогольного огня с огнем сексуальным. («Кто из них был с ней?» — попытался определить писатель. И решил, что все. В таких компаниях, где много пьют, нравы вольные…) Женщины: Несколько. Вульгарные, разных форм, но с обязательным наличием пухлой размятости, распаренности, несдержанности тела.
Писателя знают все русские. Его осторожно оглядели и посадили рядом с шутоватым мужичком-хозяином. Справа от него колыхались две дамы подряд. Со всеми поцеловавшаяся и вдруг отделившаяся от писателя Наташа села против него, через стол и сразу же выпила полный стакан вина. И, издевательски улыбаясь, поглядела на писателя, которому в этот момент налили стакан водки. Ее взгляд как бы вызывал его на поединок:
«Ну посмотрим, кто кого… Ты, конечно, знаменит, и я решила тебя полюбить, но эта история может кончиться очень плохо для тебя этой же ночью, ты не думаешь?»
— Не поддавайся на провокации! — сказал себе писатель и спокойно выпил стакан водки. Лица присутствующих потеплели.
— Рыбки, рыбки, Эдуард! — посоветовал хозяин.
Все же русские остаются русскими, и мужчина, спокойно принимающий в желудок водку, заслуживает уважения. Первый тест был сдан.
«Ага, видишь», — послал он Наташке уверенный взгляд. И подставил стакан хозяину для новой порции.
Все звали хозяина «Дикий», но никто не объяснил писателю, фамилия это или кличка. Дикий смотрел на писателя добрее других самцов. Посему и писатель наградил Дикого добрым взглядом, он выбрал Дикого в союзники на этот вечер.
— Я слышала, что вы из Харькова? — попыталась завязать светскую беседу ближняя дама с зализанными назад короткими волосами. Черты лица ебального типа. Вполне привлекательная.
— Да.
— А вы не знали такого Виталия Лысенко?
— Нет. Насколько я помню, такого не знал. Харьков я, впрочем, покинул, когда мне было двадцать три года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71