– Ну, беги.
Олегу нравился этот юноша, в котором смешались острые татарские глаза и тяжелый славянский нос. Проворный, ласковый и смелый, он возрастал в Олеговом терему, задирая других отроков. Олег не раз вставал за него от нападок и наговоров. Старого б Кобяка так не оборонял, а этого было жалко.
В предбаннике, густо застланном золотой соломой, Олег разделся.
Банщик прошел с обширным ковшом до кадки с холодной водой. Ковш, стукнув, пробил тонкий лед. Олег поежился.
– Ишь, осударь, каково. До Покрова далеко, а студено.
И с размаху хлестнул на груду раскаленных камней. Пар взвизгнул и, зашипев, ударился в потолок. Влажный и горький от дыма воздух резнул по глазам.
Сквозь набежавшие слезы Олег переступил на скамью и лег. Банщик похлестал его шелковистым можжевеловым веником и дал отдышаться.
Крепко запахло сладкой смолой можжевели.
Тело жадно и вдосталь вбирало густое тепло, покрываясь маслянистой испариной. Шрамы и язвы нежно зудели, и банщик бережно растирал их и в который уж раз привычно умилялся:
– Несть, осударь, живого местушка. Все без остатка тельце измучил за нас, грешных.
– Ногу потише! – поморщился Олег. – Вестимо, осударь. Берегу.
– А ведь заживает.
– Видно, будто синевы помене стало.
Князь утешал себя: нога не заживала. Будто яд таился в татарском копье, что опешило Олега в той битве.
– Ой, пень! Одурел, что ль? – обозлился Олег: банщик окатил князя нестерпимо холодной водой.
– Помилуй, осударь, оплошал!
Олег встал, и банщик принялся обтирать его мягкой холстиной и подал ковш трезвого меда, заправленного не хмелем, а мятой.
– Хорошо Марьям меды сытит. Дряхл, а разумен.
– Вельми, осударь.
– На, дохлебай.
В предбанник хлынул холод. Вбежал отрок и пригнулся у порога, силясь разглядеть князя сквозь пар.
– Дверь, дверь-то! – крикнул банщик.
– Ты что? – окликнул Олег. – Где ты, княже? Иди скорей! Татары!
– Чего?
– Татары!
Олег рванулся к двери, банщик, кинувшись наперерез, успел накинуть на его голое тело белую овчину нагольного полушубка.
Мокроволосый, потный Олег выскочил на мороз; облако пара окутало его.
Иней протаял, где пробежали его босые ноги. Он вскочил на городскую стену.
И тотчас десяток черных стрел впился в бревна над его головой. Он отклонился и увидел татар.
Мамаево войско подступало, охватывая город. Из-за холмов наезжали новые сотни, но и тех, которые остановились под стенами, было великое множество.
В осенней мгле пылали полосатые халаты, алели штаны, развевались косматые бороды копий, лохматились пушистые шапки; иные, надетые наружу мехом, казались чудищами на коротких кривых ногах. Позвякивали кованые панцири, похрапывали и взвизгивали лошади, но люди молчали, медленно наползая на город, может быть ожидая лишь вскрика, чтоб стремглав рвануться вперед. Татары смотрели на серые стены города, на темные башни, на суровую приземистую мощь Рязани, будто затаившейся. Татарские лучники увидели голое тело из-под овчины, когда Олег вскочил над стеной, но он хромал, и лучники промахнулись, рассчитывая на ровный шаг. На соборе забили набат.
Чьи-то сильные руки схватили Олега и поволокли вниз, через двор, к терему.
– Очкнись, осударь. Нешь тако по холоду ходют? Заледенел весь.
– Пусти.
– Обрядись сперва.
– Пусти!
Но волосы и борода затвердели на морозе, и тело забила дрожь.
Набат гудел. Народ бежал к стенам. Воины наскоро пристегивали мечи к бедрам. Среди княжеского двора раздували костер и волокли котел: варить смолу на головы осаждающих.
Набат поднял воинов, но их было мало: дружина была в разъезде по волостям и на полюдье.
У оружейника, где Кирилл ночлежил, в избе еще стояла тьма, топилась печь и черный дым полз по потолку в душник.
Когда раздался набатный звон, Кирилл поднял голову:
– Ай пожар?
Оружейник рванул дверь.
– Беда!
Обомлев, женщины замерли у печи. Кирилл выскочил во двор, заглянул через тын на улицу. Набат гудел. Улицей бежал народ.
– Чего там?
– Татары!
– Татары! – крикнул Кирилл и, сбивая встречных, вбежал в избу.
Он захватил из-под изголовья меч и кинулся к городским стенам.
Боковой улочкой на неоседланной белой лошади проскакала княгиня Евфросинья. Сын ее, княжич Федор, и несколько отроков, ведя в поводу коней, обремененных ковровыми сумами с добром, мчались вслед за княгиней вниз по переулочкам к Трубежу.
– Худо: князева спасаются!
Но Олег, уже окованный латами и шлемом, отбивал впереди воинов первый натиск врага.
Рязанцы стояли на стенах, отвечая на стрелы стрелами, кидая вниз бранные слова и тяжелые валуны. Из княжеских подвалов приволокли вязанки копий и мечей. Оружие лежало грудами, и рязане, сбегаясь, хватали его и лезли на стены. Из посадов и слобод стекалась подмога. Бабы порывались выть, но теряли голос, когда видели, как с высоты стен кто-нибудь, пошатнувшись, валился навзничь да так и оставался лежать со стрелой в груди или в ребрах. Убитых бьющиеся сталкивали со стен, чтоб не лежали под ногами на узком верху у бойниц. Раненые выползали, и родня сбегалась к ним, силясь поднять.
Кирилл взбежал на стены и, протиснувшись мимо Олега, притаился за выступом башни.
Враг отсюда виден был весь. Передовые отряды уже лезли на стены, принимая удары, прикрываясь от стрел и от мечей разрисованными щитами, лезли к средней башне, у которой отбивался Олег. Их запасные части стояли наготове.
В алом халате, в пышной белой чалме Мамай ехал вдоль стен на тонконогой серебряной лошади. Несколько мурз трусцой следовали позади него.
«К стенам примеряется, гад», – подумал Кирилл.
– Дай-кось! – Он выхватил у кого-то лук, и первая Кириллова стрела свистнула возле Мамаева уха.
Серебряная лошадь присела, а Мамай, погрозив камчой, отъехал от стен подале.
Стрелы черной струей ударили по венцам возле Кириллова убежища.
– Спас бог!
И еще одна скользнула поверх плеча.
– Спас бог!
Он увидел, как загорелась угловая башня над Глебовскими вратами.
Подожгли, нехристи!
Башню кинулись отливать водой.
Но еще и еще посмоленные стрелы, объятые пламенем, вонзались в дубовый город. Не хватало рук заливать огонь. Большая огненная стрела переметнулась через стену и упала на крышу терема. Сухой тес мгновенно задымился.
Кирилл увидел, как насильно стащили раненого Олега и усадили в седло.
Ворота к Трубежу еще выпускали людей, там татар не было, и чернобородый рязанский воин повел в поводу княжеского коня прочь из боя.
Легкая молодая женщина подбежала к груде мечей и схватила один. Ей крикнули:
– Не тот, Овдоть! На полегче.
Какая-то длиннолицая старуха, стоя на коленях, целилась из лука и посылала вниз стрелу за стрелой; по ее синему сарафану медленно расплывалось черное пятно – кровь.
А набат гудел, и дым застилал небо и разъедал глаза. Все кричали – и татары и рязанцы. Выли и взвизгивали женщины.
«Может, тут свидимся, Анюта?»
Голова татарина, прикрытая щитом, показалась над выступом стены, и женщина, державшая короткий меч, ударила татарина наотмашь. Щит, вырвавшись из рук татарина, откатился к ногам Кирилла.
«А схожа с Анютой!» – подумал он.
Но ее звали Овдотьей, и вскоре стрела сбила Овдотью с ног. Глаза ее лишь на мгновение взглянули на Кирилла, и, отворотясь, она поползла к лестнице, чтобы спуститься вниз.
– Анюта! – крикнул Кирилл и, видно, высунулся из-за бревен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88