Тогда Мамай сорвал распустившийся возле ковра жесткий белый цветок и подал его Овдотье:
– Иди по моей Орде, доколе не увянет этот цветок, и тех из своей родни, кого успеешь сыскать за это время, бери без выкупа. Аллах завещал нам проявлять милость к женщинам.
Овдотья, потупившись, с горечью взглянула на цветок, но вдруг лицо ее просветлело:
– Благодарю тебя, царь, – ты сам не ведаешь меру своей щедрости.
Мамай самодовольно улыбнулся: «Глупая женщина».
Овдотья, в сопровождении воинов, не спеша пошла по Орде. Цветок в ее руке был галечник – беленький донской бессмертник.
В этот день пришли два известия.
Олег извещал, что собирает войска, что оружия у него вдосталь, что уговор свой блюдет крепко, но и Мамая просит не забывать своих слов. В ответ ему Мамай отправил гонца и велел передать Олегу только одно слово:
– Помню.
Вторая весть была от Бернабы.
Бернаба встретил в пути черную пехоту из Кафы и возвращается с ней: через три дня они будут у устья реки Воронеж.
Мамай отослал второго гонца в Литву сказать князю Ягайле Ольгердовичу:
– Мамай помнит свое слово, но и ты, великий князь Ягайла, помни свое слово.
Хан не знал, что от самого Сарая среди его воинов идут люди Дмитрия.
Хан не знал, что Дмитриевы пограничные стражи стоят и на реке Воронеже.
А в Московской страже на Воронеже в ту пору были – Родион Жидовинов, Андрей Попович и пятьдесят иных удальцов. Одиннадцать дней они объезжали Орду, едва смогли ее объехать за одиннадцать дней!
В этот, двенадцатый день один из них попался татарскому разъезду еле успел двоих свалить, как остальные стащили его с седла, накинув аркан на шею.
На закате дня, когда тяжелое багровое солнце лениво увязло краем в степной траве, к Мамаю привели Андрея Поповича.
– Наш разъезд поймал. Откуда взялся, не ведаем.
– Откуда взялся?
– Чего откуда? Я на своей земле.
Но день прошел хорошо, давно не было у Орды столь обширных войск, и Мамай засмеялся:
– Ты не московский ли?
– Угадал: московский.
– А ведомо ль моему слуге, Мите Московскому, что я к нему в гости иду?
– А небось ведомо.
– А ведомо ль, что силы со мною двенадцать орд и три царства, а князей со мной тридцать три, кроме христианских. А силы моей семьсот три тысячи. А после того, как ту силу считали, пришли ко мне еще великие орды, тем я числа не знаю.
– Ведомо ль это, не ведаю, но прикажешь – я извещу.
– Вот, ступай извести. Да спроси, может ли слуга мой Митя всех нас употчевать?
Мамай отпустил воина: в силу свою, которой равной на свете нет, он верил, пускай Дмитрий узнает о ней из уст своего же воина – больше веры будет.
Воин спокойно прошел через весь ханский стан, вырвал узду своего коня из рук ханского конюха, влезая в седло, будто ненароком, ткнул пяткой в чье-то татарское лицо, сел и поскакал к северу. Мчался по ночи, чтобы степная трава к утру встала позади, закрыла б след.
А утром Мамай собрал обширный совет князей, мурз и военачальников. Сидя на коврах и на ковыле, они покрыли весь холм. Их великое число наполнило Мамая гордостью.
– Отдохнули мы. Со времени Бату-хана отдыхали. Пора поразмяться. Мы пройдем по Русской земле, как Бату-хан хаживал. Русским золотом обогатеем.
Русские города испепелим, укротим строптивую гордость наших русских слуг!
Он вспомнил о Дмитрии, и сердце его облилось яростью:
– Казним строптивых рабов! Они забыли о великой силе Великой Орды!
Маленький, он прыгал на своем ковре, поворачиваясь на все стороны, чтобы через головы ближних рассмотреть лица дальних своих союзников. Его охватило нетерпение. Он приказал наутро трогаться вверх по Дону этот путь, как стрела, летел к Москве.
И каждый день прибывали и отбывали гонцы, присоединялись новые князья и племена. Шли к Мамаю его подданные, шли нанятые. Пришла лихая тоурменская конница на тонконогих, как лани, конях.
Огромное кочевое море медленно ползло вверх по Дону.
Глава 38
ОЛЕГ
Олег прошелся по своему каменному терему. Мягкие сапоги неслышно ступали по пушистым коврам. Снаружи зной, а внутри прохлада и полумрак.
Перед огромной иконой всех святых горела большая голубая лампада. В доме еще пахло ладаном от недавних панихид – у княгини Евфросиньи умерла мать. Умерла ко времени – новый дом всегда мертвец обновляет, но покойница умерла вдали от этих мест, и – кто знает? – очистила ль ее смерть место живым в этих стенах. А может быть, и не умерла б, если б Евфросинья не забыла в новые печи из старых жар перенести.
Он подошел к иконам. Угодники, выписанные византийской кистью, радовали глаз гибким сочетанием линий, слиянием ярких красок в единый узор.
Он смотрел в седые бороды, стекающие по ликам, как струи воды, в изможденные лики великомучеников, в смуглые, нездешние скулы древних христианок, целомудренно закрытых эллинскими покрывалами.
Он ходил один, полный тоски и смятения.
Много лет готовил он поход на Москву. Еще с Титом Козельским они однажды всю ночь разговаривали: сидели на теплой печи, была зима, смотрели, как обмерзло окно, и разговаривали… Много было надежд, и каждая казалась выполнимой: взять и уничтожить желторотого Дмитрия. С той поры минуло много лет. Но мечта осталась.
Он подготовил все. Всю эту зиму переговаривался с Мамаем.
Переговаривался с Ягайлой, многое забыл и уступил ему. Сговорились двинуться воедино, и, казалось, нет в мире силы, равной их совместной силе.
Он отошел от икон, сел у окна за резной ореховый налой, на котором любил читать и временами переписывал греческую «Александрию». Пришла весть, что Мамай кочует по реке Воронежу. Зачем он спешит – не терпится?
Ведь уговорились на сентябрь, а теперь лишь июнь, последние дни светлого, зеленого июня.
Он достал плотный листок бумаги и быстро написал в Литву. Он напомнил Ягайле о сроках и посоветовал готовиться прежде времени. Его охватило сомнение – не задержится ли Ягайла, не случится ли какое препятствие?
Лучше раньше времени собраться вместе. А не заколеблется ли Ягайла, не припадет ли слухом к словам лукавых советников? Он быстро приписал:
«А Дмитрий, едва сведает о Мамаевой силе да о нашем союзе с ним, обезумеет, кинет свою Москву, убежит в дальние места, в Великой ли Новгород, ли на Двину, а мы сядем в Москве, ли во Владимире и, когда хан придет, встретим хана с большими дарами, упросим не рушить городов наших и, как сулился хан, получим ярлыки – ты, государь князь великий Ягайла Ольгердович, возьмешь себе к Вильне свою половину Московской земли, а я к Рязани – другую. А посему надобно нам соединиться до времени, чтобы разом по Дмитриевым следам в княжество его вступить и на стол его сесть».
Он обернул письмо шнуром, запечатал красным воском и недолго подержал в руках прозрачный желтоватый свиток.
Приоткрыв дверь, велел отроку позвать боярина Епифана Кореева. Во дворе ярко сиял день, и в окно были видны ладьи под красными и синими парусами, идущие вниз к Оке.
Боярин вошел, накланялся, остановился у двери.
– Здоров буди, государь.
– Епифан Семенович, в Литву те шлю.
– Дорогу знаю, Ольг Иванович.
– Грамоту сию Ягайле свезть. Да чтоб скоро.
– Сам ведаешь, мешкать не приобык.
– Так с богом, Епифан Семенович.
– А изустного ничего передать не велишь?
– Да коли понадобится, сам скажешь: надо, мол, не мешкать.
– Понимаю, государь. Нонче ж выеду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Иди по моей Орде, доколе не увянет этот цветок, и тех из своей родни, кого успеешь сыскать за это время, бери без выкупа. Аллах завещал нам проявлять милость к женщинам.
Овдотья, потупившись, с горечью взглянула на цветок, но вдруг лицо ее просветлело:
– Благодарю тебя, царь, – ты сам не ведаешь меру своей щедрости.
Мамай самодовольно улыбнулся: «Глупая женщина».
Овдотья, в сопровождении воинов, не спеша пошла по Орде. Цветок в ее руке был галечник – беленький донской бессмертник.
В этот день пришли два известия.
Олег извещал, что собирает войска, что оружия у него вдосталь, что уговор свой блюдет крепко, но и Мамая просит не забывать своих слов. В ответ ему Мамай отправил гонца и велел передать Олегу только одно слово:
– Помню.
Вторая весть была от Бернабы.
Бернаба встретил в пути черную пехоту из Кафы и возвращается с ней: через три дня они будут у устья реки Воронеж.
Мамай отослал второго гонца в Литву сказать князю Ягайле Ольгердовичу:
– Мамай помнит свое слово, но и ты, великий князь Ягайла, помни свое слово.
Хан не знал, что от самого Сарая среди его воинов идут люди Дмитрия.
Хан не знал, что Дмитриевы пограничные стражи стоят и на реке Воронеже.
А в Московской страже на Воронеже в ту пору были – Родион Жидовинов, Андрей Попович и пятьдесят иных удальцов. Одиннадцать дней они объезжали Орду, едва смогли ее объехать за одиннадцать дней!
В этот, двенадцатый день один из них попался татарскому разъезду еле успел двоих свалить, как остальные стащили его с седла, накинув аркан на шею.
На закате дня, когда тяжелое багровое солнце лениво увязло краем в степной траве, к Мамаю привели Андрея Поповича.
– Наш разъезд поймал. Откуда взялся, не ведаем.
– Откуда взялся?
– Чего откуда? Я на своей земле.
Но день прошел хорошо, давно не было у Орды столь обширных войск, и Мамай засмеялся:
– Ты не московский ли?
– Угадал: московский.
– А ведомо ль моему слуге, Мите Московскому, что я к нему в гости иду?
– А небось ведомо.
– А ведомо ль, что силы со мною двенадцать орд и три царства, а князей со мной тридцать три, кроме христианских. А силы моей семьсот три тысячи. А после того, как ту силу считали, пришли ко мне еще великие орды, тем я числа не знаю.
– Ведомо ль это, не ведаю, но прикажешь – я извещу.
– Вот, ступай извести. Да спроси, может ли слуга мой Митя всех нас употчевать?
Мамай отпустил воина: в силу свою, которой равной на свете нет, он верил, пускай Дмитрий узнает о ней из уст своего же воина – больше веры будет.
Воин спокойно прошел через весь ханский стан, вырвал узду своего коня из рук ханского конюха, влезая в седло, будто ненароком, ткнул пяткой в чье-то татарское лицо, сел и поскакал к северу. Мчался по ночи, чтобы степная трава к утру встала позади, закрыла б след.
А утром Мамай собрал обширный совет князей, мурз и военачальников. Сидя на коврах и на ковыле, они покрыли весь холм. Их великое число наполнило Мамая гордостью.
– Отдохнули мы. Со времени Бату-хана отдыхали. Пора поразмяться. Мы пройдем по Русской земле, как Бату-хан хаживал. Русским золотом обогатеем.
Русские города испепелим, укротим строптивую гордость наших русских слуг!
Он вспомнил о Дмитрии, и сердце его облилось яростью:
– Казним строптивых рабов! Они забыли о великой силе Великой Орды!
Маленький, он прыгал на своем ковре, поворачиваясь на все стороны, чтобы через головы ближних рассмотреть лица дальних своих союзников. Его охватило нетерпение. Он приказал наутро трогаться вверх по Дону этот путь, как стрела, летел к Москве.
И каждый день прибывали и отбывали гонцы, присоединялись новые князья и племена. Шли к Мамаю его подданные, шли нанятые. Пришла лихая тоурменская конница на тонконогих, как лани, конях.
Огромное кочевое море медленно ползло вверх по Дону.
Глава 38
ОЛЕГ
Олег прошелся по своему каменному терему. Мягкие сапоги неслышно ступали по пушистым коврам. Снаружи зной, а внутри прохлада и полумрак.
Перед огромной иконой всех святых горела большая голубая лампада. В доме еще пахло ладаном от недавних панихид – у княгини Евфросиньи умерла мать. Умерла ко времени – новый дом всегда мертвец обновляет, но покойница умерла вдали от этих мест, и – кто знает? – очистила ль ее смерть место живым в этих стенах. А может быть, и не умерла б, если б Евфросинья не забыла в новые печи из старых жар перенести.
Он подошел к иконам. Угодники, выписанные византийской кистью, радовали глаз гибким сочетанием линий, слиянием ярких красок в единый узор.
Он смотрел в седые бороды, стекающие по ликам, как струи воды, в изможденные лики великомучеников, в смуглые, нездешние скулы древних христианок, целомудренно закрытых эллинскими покрывалами.
Он ходил один, полный тоски и смятения.
Много лет готовил он поход на Москву. Еще с Титом Козельским они однажды всю ночь разговаривали: сидели на теплой печи, была зима, смотрели, как обмерзло окно, и разговаривали… Много было надежд, и каждая казалась выполнимой: взять и уничтожить желторотого Дмитрия. С той поры минуло много лет. Но мечта осталась.
Он подготовил все. Всю эту зиму переговаривался с Мамаем.
Переговаривался с Ягайлой, многое забыл и уступил ему. Сговорились двинуться воедино, и, казалось, нет в мире силы, равной их совместной силе.
Он отошел от икон, сел у окна за резной ореховый налой, на котором любил читать и временами переписывал греческую «Александрию». Пришла весть, что Мамай кочует по реке Воронежу. Зачем он спешит – не терпится?
Ведь уговорились на сентябрь, а теперь лишь июнь, последние дни светлого, зеленого июня.
Он достал плотный листок бумаги и быстро написал в Литву. Он напомнил Ягайле о сроках и посоветовал готовиться прежде времени. Его охватило сомнение – не задержится ли Ягайла, не случится ли какое препятствие?
Лучше раньше времени собраться вместе. А не заколеблется ли Ягайла, не припадет ли слухом к словам лукавых советников? Он быстро приписал:
«А Дмитрий, едва сведает о Мамаевой силе да о нашем союзе с ним, обезумеет, кинет свою Москву, убежит в дальние места, в Великой ли Новгород, ли на Двину, а мы сядем в Москве, ли во Владимире и, когда хан придет, встретим хана с большими дарами, упросим не рушить городов наших и, как сулился хан, получим ярлыки – ты, государь князь великий Ягайла Ольгердович, возьмешь себе к Вильне свою половину Московской земли, а я к Рязани – другую. А посему надобно нам соединиться до времени, чтобы разом по Дмитриевым следам в княжество его вступить и на стол его сесть».
Он обернул письмо шнуром, запечатал красным воском и недолго подержал в руках прозрачный желтоватый свиток.
Приоткрыв дверь, велел отроку позвать боярина Епифана Кореева. Во дворе ярко сиял день, и в окно были видны ладьи под красными и синими парусами, идущие вниз к Оке.
Боярин вошел, накланялся, остановился у двери.
– Здоров буди, государь.
– Епифан Семенович, в Литву те шлю.
– Дорогу знаю, Ольг Иванович.
– Грамоту сию Ягайле свезть. Да чтоб скоро.
– Сам ведаешь, мешкать не приобык.
– Так с богом, Епифан Семенович.
– А изустного ничего передать не велишь?
– Да коли понадобится, сам скажешь: надо, мол, не мешкать.
– Понимаю, государь. Нонче ж выеду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88