– Нет, – откликнулась Евдокия, – в собор пойду.
И стояла там среди сотен заплаканных женщин, и, хотя женщины раздвигались, давая ей место, она не пошла вперед, стояла среди них, всплакивала с ними; и эта большая общая скорбь утешила ее. Много она раздала в этот вечер милостыни – хотелось всем помочь, у кого дети, у кого болезни, все остались без опоры, а женщинам тяжело одиночество; время суровое, темное – живешь и непрестанно вдаль глядишь, не вздынется ли пыль в поле, не покажется ль вражья сила… Единым часом живешь, в грядущий день не веришь, улыбаться опасаешься, чтоб судьбу не искушать, чтоб не настлала судьба за эту радость скорбей и бедствий. Тяжесть и страх над всеми. И вот пошли мужья, сыновья и братья скинуть с плеч этот непосильный гнет.
Глава 42
РЯЗАНЬ
По зеленому княжому двору перед Олегом водили высокого каракового коня, чтобы князь вдосталь насмотрелся на новокупку. Расстилая длинный хвост по ногам, чуть вытянув голову, конь ходил вслед за конюшим, и лишь навостренные уши и вздрагивающая холка выдавали, что конь волнуется при виде новых людей.
«Если б малость посветлей!» – думал Олег про коня.
– А до чего же быстр! – радовался конюший.
– Мне на нем не зайцев гонять! – строго ответил Олег. Коня привели с Орды, но, видать, и в Орду он был заведен со стороны.
«Осанист ли?» – обдумывал Олег. Князю казалось, что коню чего-то недостает.
Он решил приглядеться к нему в сбруе.
– Седлай!
Воины, и кое-кто из бояр, и княгиня из высокого окна, и впереди всех княжич Федор, и челядь – все смотрели коня.
– Диковина!
Коня подвели, накрытого красной попоной под зеленым шемаханским седлом. Почувствовав на себе ремни, конь собрался, поднял голову, стал баловать, норовя столкнуть конюшего.
– Н-но!
– На таком не стыдно и в Москву въезжать, – тихо сказал Олег и подумал: «Надо просить Мамая – Москвы б не жег. Пущай с меня возьмет, что стоить будет. Грабить – грабь, а разорять не надо. Так и скажу».
Подъехав, спешился у ворот и отдал повода боярин Афанасий Миронов. Сам вошел на княжой двор.
– Доброго здоровья тебе, государь Ольг Иванович, а от князя Дмитрия поклон.
– Князь письмо мое чел?
– Два дни дожидался, пока позвал. Письмо ему прежде того передали.
– Ну?
– Прихожу, а он по двору ходит, коней оглядывает. Как ты нонче.
– Бежать сбирается?
– Да не видать, чтоб бежал. Суровый ходит.
– Ну?
– Ну, кланяюсь я ему, а сам думаю: негоже, мол, так на конюшне твоего посланца принимать. Кланяюсь ему в полупоклон, а он и не поглядел.
– Ну-ну…
– Поклонись, говорит, твоему князю. Так и сказал: «поклонись твоему князю», а по имени-отчеству не величал. А насчет помоги, говорит, скажи: пущай от Мамая сам пасется, а я, мол, Русь сам обороню, пущай, говорит, твой князь Рязань обороняет, я, мол, его письма не ждал, помоги ему не готовил.
– А он что ж, понял, что я его помощи прошу?
– Да ведь, государь, сам посуди – не ему ж на твою руку опираться!
– Что ж он надумал Орде противиться?
– А как же!
– Противиться?
– Я еще там был, как войска почали собираться.
– И много?
– Валом валят, со всех сторон, через все ворота. Боровицкие и те до ночи не запирают, и оттоле-то ополчения идут?
– Кого ж это он набрал?
– А все русские. Со всея Руси.
Олег задумался.
Рязанские войска собирались к Пронску, а оттуда, выждав время, Олег думал вести их в Дубок. Там, в верховьях Дона, его и встретит Мамай либо он, Олег, встретит Мамая.
В это время во двор вошла небольшая толпа людей. Впереди шел Клим.
Клима Олег согнал с княжого двора за ту ночь, когда убежал Кирилл.
Наказывать не стал: Кирилл был добрый мастер. Но думал о Климе часто и всегда с раздражением. С тех пор Клим обжился в кожевенниках – вспомнил старое ремесло да к старому прибавил то, к чему в Орде присмотрелся, вошел у кожевенников в почет.
Воин, вышедший рязанцам навстречу, сказал боярину Кобяку: хотят, мол, с князем говорить. А Клим со своими стоял, ожидая, поодаль.
– А ну, чего скажут? – рассердился Олег. Клим подошел и поклонился.
– А пришли мы, государь, спросить.
– Спроси.
– Слыхали мы: Московский князь скликает воинства на ордынцев. Рязань послала нас, господин Ольг Иванович, проведать: охочь ли ты и мощен ли идтить в тот поход?
– Куда?
– На ордынцев. Весь двор, полный людей, ушей – гулкий, как набат, двор, – внимал этим словам Клима. Не было при себе меча: рассек бы Клима надвое, и это был бы ответ. Но здесь много ушей, а Москва рядом. Покусывая бороду, Олег отвернулся от Клима; глядя поверх крыш, небрежно ответил:
– Все спросил?
– Ждем твоего слова, государь.
– Рать собирается, оружие запасено, а будем ли биться, поглядим.
Время покажет.
– То-то и оно, государь, – нету времени глядеть. Русь биться будет.
– А татары Рязань спалят. Забыл, как было?
– То-то, что не забыл. Город спалят – другой поставим, а Русь спалят – встанем ли?
– Прикажу – встанете!
– Оружия, говоришь, государь, напас? А будет ли кому нести то оружие?
– Забыл, как Москва нас била?
– Это при Скорнищеве-то? – спросил один из пришедших с Климом. – Мы все помним. За дело били, за русское дело били. Потому и побили нас, что их дело правое.
– Ты что это говоришь?
– Сам слышишь!
Олег обернулся, чтоб кивнуть воинам. Но успел опомниться: если бить, надо втайне. Дмитриево ухо длинно.
– Надо будет – кликну. Идите.
Но рязане стояли.
– Ну?
– Ты сперва скажи! – спокойно настаивал Клим.
– Не вашего ума дело.
– Народ, государь, своим умом живет.
– И что ж у него на уме?
– На Орду просимся, а за Орду нас не жди. Это наше слово.
– А ну-ка, пошли отсель. Так и скажите: за кого поведу, за того пойдут!
– Поглядим, князь.
Тут уж бояре, косясь на Олега, кинулись на ходоков и оттеснили их от Олега.
Бледный, он пошел на крыльцо.
– А что ж, как с конем, государь? – спросил конюший.
С ненавистью Олег посмотрел с крыльца вниз во двор – рязане уходили в ворота. За воротами их ждал еще народ; толкались в толпе женщины. Людей было много.
Стиснув зубы, Олег прохрипел:
– Готовьте коня. Понадобится.
– Какое к нему седло-то прилаживать?
– Черкасское, серебряное. А по золотому потники надо подогнать. Оба надобны.
Только дома, в каменных сводах, как в надежной пещере, он мог затаиться от своего города. Терем стоял высоко, князь смотрел на деревянные вырезные и тяжелые брусья города. Коньки крыш теснились ниже Олеговых окон. Подняв глаза, он смотрел, как небо затягивают прозрачные облака.
– К туману, что ль?
Больная нога заныла. Досадливо он потирал ее, словно боль можно стереть и стряхнуть, как пыль.
А конь уже загремел, топая еще не кованными ногами по круглому помосту темного денника. Люди от крыльца расходились, уже забыв о коне, говоря о дерзостной речи кожевенников, разнося ее по городу, по пригородам, по всему княжеству, по всей Руси.
Клим шел спокойно: в эту ночь, еще не забрезжит заря, они пойдут из Рязани.
– Со всех городов, слыхать, уж сходятся. Не мы первые.
– Поглядим, кто придет первее.
– Мамай-то, сказывают, стоит. Ждет.
– И того увидим.
– Да мы уж видывали!
– Еще поглядим.
Вечером к Олегу пришла весть, что через Пронск проехал московский боярин Тютчев. – Чего ему?
– К Мамаю.
– Видно, Дмитрий послал мира просить! А через Пронск чего?
– Заехал будто с сестрой повидаться.
– А есть сестра?
– Сказывали, искал ее там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88