Они могли их даже не услышать. Сколько очередей ты дал, Том?
— Не больше пяти.
— А тот только и успел что одну.
— Скажи, Антонио, здесь очень все было слышно?
— Да нет, не очень, — сказал Антонио. — Ветер не в нашу сторону, и потом, мы отделены рифом. Так что доходило все очень глухо. Но я все-таки слышал.
— Пусть даже они ничего не слыхали, — сказал Томас Хадсон. — Но ведь наверняка они видели, как наша шлюпка сновала взад и вперед, а тут еще шхуна чуть не на боку лежит. Они, скорей всего, решат, что она заминирована. И даже близко к ней не решатся подойти.
— Пожалуй, ты прав, — сказал Вилли.
— Но как по-твоему, выйдут они вообще или нет?
— Я об этом столько же знаю, сколько ты и господь бог. Ты бы должен знать — ведь ты у нас специалист по влезанию в немецкие мозги.
— Да, — сказал Томас Хадсон. — Иногда я это умею. Но сегодня не получается.
— Ничего, получится, — сказал Вилли. — Просто на тебя временное затмение нашло.
— А может, нам правда устроить там ловушку?
— Пока что мы сами в ловушке сидим, — сказал Вилли.
— Отправляйся-ка ты туда, пока светло, и заминируй, что можно.
— Вот это разговор, — сказал Вилли. — Узнаю старого Тома. Я заминирую оба люка, и мертвого фрица заминирую, и поручни на подветренной стороне. Вот видишь, что значит взяться за ум.
— Взрывчатки не жалей. Ее у нас много.
— Я ее так оснащу, что сам Иисус Христос до нее дотронуться не сможет.
— Шлюпка возвращается, — сказал Антонио.
— Возьму с собой Ару и все, что требуется, и сразу к шхуне, — сказал Вилли.
— Смотри только не подорвись сам.
— А ты не думай, о чем не надо, — сказал Вилли. — Ступай, Том, отдохни пока. Тебе ведь всю ночь не спать.
— И тебе тоже.
— Ну, это дудки. Если я тебе понадоблюсь, меня разбудят.
— Я становлюсь на вахту, — сказал Томас Хадсон помощнику. — Когда начнется прилив?
— Он уже начался, но сильный восточный ветер гонит воду из бухты течению наперерез.
— Поставь Хиля к пятидесятимиллиметровкам, а Джорджа отправь отдыхать. И все пусть отдыхают пока, до ночи.
— Может, выпьешь чего-нибудь, Том?
— Нет, не хочу. Что там у тебя сегодня на ужин?
— По куску вареной агухи с испанским соусом, рисом и черными бобами. А вот фруктовых консервов у нас больше нет.
— Кажется, в том списке в Конфитесе значились фруктовые консервы.
— Да, но они были вычеркнуты.
— И сушеных фруктов тоже нет?
— Только абрикосы.
— Замочи их с вечера сегодня, утром дашь людям к завтраку.
— Генри не будет есть с утра сушеные фрукты.
— Ну, ему дашь попозже, когда у него аппетит разыграется. Что, супа у нас еще много?
— Много.
— А со льдом как?
— На неделю должно хватить, если мы не изведем очень много на Питерса. Почему ты не хочешь похоронить его в море, Том?
— Может, и похороним, — сказал Томас Хадсон. — Он всегда говорил, что ему бы хотелось быть похороненным в море.
— Он много чего говорил.
— Да.
— Может, все-таки выпьешь чего-нибудь?
— Ладно, — сказал Томас Хадсон. — Джину у тебя не осталось?
— Твоя бутылка стоит в шкафчике.
— А кокосовая вода есть?
— Найдется.
— Смешай мне джину с кокосовой водой и выжми туда лиман. Если у нас есть лимоны.
— Лимонов у нас много. Питерс где-то прятал бутылку шотландского виски, я могу поискать. Может, ты бы охотнее выпил виски?
— Нет. Поищи и, если найдешь, запри в шкафчик. Еще пригодится.
— Сейчас приготовлю питье и принесу тебе.
— Спасибо. Авось нам повезет и они решатся выйти сегодня.
— Не думаю, чтобы решились. Я, как видишь, одной школы с Вилли. Но все может быть.
— Мы для них большой соблазн. Им необходимо какое-нибудь судно.
— Да, Том. Но не дураки же они. Ты бы не мог забираться в их мысли, будь они дураками.
— Ладно. Готовь питье. — Томас Хадсон уже наводил большой бинокль на ближние острова. — Попытаюсь забраться в их мысли еще раз.
Но эта попытка ни к чему не привела. Даже собственные мысли тяжело ворочались у него в голове. Он стал просто смотреть в бинокль. Вот шлюпка заходит за стрелку острова — Ару на корме еще видно, а Вилли уже скрылся с глаз. Вот стая бекасов снялась наконец с отмели и полетела на запад. В полном одиночестве он потягивал из стакана, который ему принес Антонио.
Он думал о том, что обещал себе в этот рейс совсем не пить, даже чего-нибудь прохладного на ночь, чтобы все мысли были только о работе, и ни о чем больше. Он думал о том, что намерен был изнурять себя до того, чтобы засыпать мертвым сном, едва добравшись до койки. Но он не оправдывался перед собой за этот стакан и за нарушенное обещание.
И я изнурял себя, думал он. Изнурял без поблажек. И один раз могу разрешить себе выпить и подумать о чем-нибудь еще, кроме тех, кого мы тут поджидаем. Появятся они этой ночью — у нас все готово для встречи с ними. Не появятся — я сам пойду их искать поутру, как только течением снимет нас с мели.
И он маленькими глотками потягивал холодное, чистое на вкус питье и оглядывал ломаный контур цепи островков впереди, круто загибавшийся к западу. Алкоголь, как всегда, распахнул его память, которую он теперь старался держать наглухо запертой, и, глядя на острова, он вспомнил те дни, когда выходил на ловлю тарпона с Томом-младшим, тогда совсем еще мальчуганом. Только там острова были не такие и протоки гораздо шире.
Фламинго там не встречались никогда, по вообще птицы были почти те же самые, кроме разве золотистой ржанки. Иногда, правда, попадались целые стаи ржанок серого цвета, но в другое время их черные крылья отливали золотом, и он вспомнил, с какой гордостью Том-младший принес домой первую птицу, подстреленную им из его первой одностволки. Как он гладил ее пухлую белую грудку и проводил рукой по красивым черным отметинам под крыльями, а ночью Томас Хадсон вошел к нему в комнату и увидел, что он спит, крепко прижав птицу к груди. Он тогда осторожно высвободил тело птицы, стараясь не разбудить мальчика. Но мальчик не проснулся. Он только сцепил руки вместе и перевернулся на спину.
А Томас Хадсон унес ржанку в кухню, чтобы положить на лед, и у него было такое чувство, будто он во сне ограбил мальчика. Но он тщательно расправил крылышки птицы и положил ее на одну из решетчатых полочек ледника. На следующий день он маслом написал золотистую ржанку для Тома-младшего, и мальчик увез потом картину с собой в школу. Птица была написана на фоне песчаного берега и кокосовых пальм, и он постарался передать на полотне ее быстроту и стремительность.
Потом ему вспомнилось одно утро — они с Томом-младшим жили тогда в летнем туристском лагере. Он проснулся рано, а Том еще спал. Он лежал на спине, скрестив руки, и похож был на надгробное изваяние юного рыцаря. Так он его тогда и нарисовал, взяв за образец надгробие, виденное когда-то в Солсберийском соборе. Он хотел позднее написать по этому рисунку картину, но из суеверия не написал. Не очень-то это помогло, подумал он.
Он поднял глаза на солнце, которое уже клонилось к западу, и в его лучах увидел Тома на «спитфайре». Самолет был совсем крошечным в вышине и сверкал, точно осколок разбитого зеркала. Ему нравилось летать, сказал он себе. А ведь ты правильно рассудил, когда зарекся пить в этом рейсе.
Но обернутый бумагой стакан был еще более чем наполовину полон, и даже лед не растаял в нем.
Спасибо Питерсу, подумал он. Потом ему вспомнилось еще одно лето на острове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Не больше пяти.
— А тот только и успел что одну.
— Скажи, Антонио, здесь очень все было слышно?
— Да нет, не очень, — сказал Антонио. — Ветер не в нашу сторону, и потом, мы отделены рифом. Так что доходило все очень глухо. Но я все-таки слышал.
— Пусть даже они ничего не слыхали, — сказал Томас Хадсон. — Но ведь наверняка они видели, как наша шлюпка сновала взад и вперед, а тут еще шхуна чуть не на боку лежит. Они, скорей всего, решат, что она заминирована. И даже близко к ней не решатся подойти.
— Пожалуй, ты прав, — сказал Вилли.
— Но как по-твоему, выйдут они вообще или нет?
— Я об этом столько же знаю, сколько ты и господь бог. Ты бы должен знать — ведь ты у нас специалист по влезанию в немецкие мозги.
— Да, — сказал Томас Хадсон. — Иногда я это умею. Но сегодня не получается.
— Ничего, получится, — сказал Вилли. — Просто на тебя временное затмение нашло.
— А может, нам правда устроить там ловушку?
— Пока что мы сами в ловушке сидим, — сказал Вилли.
— Отправляйся-ка ты туда, пока светло, и заминируй, что можно.
— Вот это разговор, — сказал Вилли. — Узнаю старого Тома. Я заминирую оба люка, и мертвого фрица заминирую, и поручни на подветренной стороне. Вот видишь, что значит взяться за ум.
— Взрывчатки не жалей. Ее у нас много.
— Я ее так оснащу, что сам Иисус Христос до нее дотронуться не сможет.
— Шлюпка возвращается, — сказал Антонио.
— Возьму с собой Ару и все, что требуется, и сразу к шхуне, — сказал Вилли.
— Смотри только не подорвись сам.
— А ты не думай, о чем не надо, — сказал Вилли. — Ступай, Том, отдохни пока. Тебе ведь всю ночь не спать.
— И тебе тоже.
— Ну, это дудки. Если я тебе понадоблюсь, меня разбудят.
— Я становлюсь на вахту, — сказал Томас Хадсон помощнику. — Когда начнется прилив?
— Он уже начался, но сильный восточный ветер гонит воду из бухты течению наперерез.
— Поставь Хиля к пятидесятимиллиметровкам, а Джорджа отправь отдыхать. И все пусть отдыхают пока, до ночи.
— Может, выпьешь чего-нибудь, Том?
— Нет, не хочу. Что там у тебя сегодня на ужин?
— По куску вареной агухи с испанским соусом, рисом и черными бобами. А вот фруктовых консервов у нас больше нет.
— Кажется, в том списке в Конфитесе значились фруктовые консервы.
— Да, но они были вычеркнуты.
— И сушеных фруктов тоже нет?
— Только абрикосы.
— Замочи их с вечера сегодня, утром дашь людям к завтраку.
— Генри не будет есть с утра сушеные фрукты.
— Ну, ему дашь попозже, когда у него аппетит разыграется. Что, супа у нас еще много?
— Много.
— А со льдом как?
— На неделю должно хватить, если мы не изведем очень много на Питерса. Почему ты не хочешь похоронить его в море, Том?
— Может, и похороним, — сказал Томас Хадсон. — Он всегда говорил, что ему бы хотелось быть похороненным в море.
— Он много чего говорил.
— Да.
— Может, все-таки выпьешь чего-нибудь?
— Ладно, — сказал Томас Хадсон. — Джину у тебя не осталось?
— Твоя бутылка стоит в шкафчике.
— А кокосовая вода есть?
— Найдется.
— Смешай мне джину с кокосовой водой и выжми туда лиман. Если у нас есть лимоны.
— Лимонов у нас много. Питерс где-то прятал бутылку шотландского виски, я могу поискать. Может, ты бы охотнее выпил виски?
— Нет. Поищи и, если найдешь, запри в шкафчик. Еще пригодится.
— Сейчас приготовлю питье и принесу тебе.
— Спасибо. Авось нам повезет и они решатся выйти сегодня.
— Не думаю, чтобы решились. Я, как видишь, одной школы с Вилли. Но все может быть.
— Мы для них большой соблазн. Им необходимо какое-нибудь судно.
— Да, Том. Но не дураки же они. Ты бы не мог забираться в их мысли, будь они дураками.
— Ладно. Готовь питье. — Томас Хадсон уже наводил большой бинокль на ближние острова. — Попытаюсь забраться в их мысли еще раз.
Но эта попытка ни к чему не привела. Даже собственные мысли тяжело ворочались у него в голове. Он стал просто смотреть в бинокль. Вот шлюпка заходит за стрелку острова — Ару на корме еще видно, а Вилли уже скрылся с глаз. Вот стая бекасов снялась наконец с отмели и полетела на запад. В полном одиночестве он потягивал из стакана, который ему принес Антонио.
Он думал о том, что обещал себе в этот рейс совсем не пить, даже чего-нибудь прохладного на ночь, чтобы все мысли были только о работе, и ни о чем больше. Он думал о том, что намерен был изнурять себя до того, чтобы засыпать мертвым сном, едва добравшись до койки. Но он не оправдывался перед собой за этот стакан и за нарушенное обещание.
И я изнурял себя, думал он. Изнурял без поблажек. И один раз могу разрешить себе выпить и подумать о чем-нибудь еще, кроме тех, кого мы тут поджидаем. Появятся они этой ночью — у нас все готово для встречи с ними. Не появятся — я сам пойду их искать поутру, как только течением снимет нас с мели.
И он маленькими глотками потягивал холодное, чистое на вкус питье и оглядывал ломаный контур цепи островков впереди, круто загибавшийся к западу. Алкоголь, как всегда, распахнул его память, которую он теперь старался держать наглухо запертой, и, глядя на острова, он вспомнил те дни, когда выходил на ловлю тарпона с Томом-младшим, тогда совсем еще мальчуганом. Только там острова были не такие и протоки гораздо шире.
Фламинго там не встречались никогда, по вообще птицы были почти те же самые, кроме разве золотистой ржанки. Иногда, правда, попадались целые стаи ржанок серого цвета, но в другое время их черные крылья отливали золотом, и он вспомнил, с какой гордостью Том-младший принес домой первую птицу, подстреленную им из его первой одностволки. Как он гладил ее пухлую белую грудку и проводил рукой по красивым черным отметинам под крыльями, а ночью Томас Хадсон вошел к нему в комнату и увидел, что он спит, крепко прижав птицу к груди. Он тогда осторожно высвободил тело птицы, стараясь не разбудить мальчика. Но мальчик не проснулся. Он только сцепил руки вместе и перевернулся на спину.
А Томас Хадсон унес ржанку в кухню, чтобы положить на лед, и у него было такое чувство, будто он во сне ограбил мальчика. Но он тщательно расправил крылышки птицы и положил ее на одну из решетчатых полочек ледника. На следующий день он маслом написал золотистую ржанку для Тома-младшего, и мальчик увез потом картину с собой в школу. Птица была написана на фоне песчаного берега и кокосовых пальм, и он постарался передать на полотне ее быстроту и стремительность.
Потом ему вспомнилось одно утро — они с Томом-младшим жили тогда в летнем туристском лагере. Он проснулся рано, а Том еще спал. Он лежал на спине, скрестив руки, и похож был на надгробное изваяние юного рыцаря. Так он его тогда и нарисовал, взяв за образец надгробие, виденное когда-то в Солсберийском соборе. Он хотел позднее написать по этому рисунку картину, но из суеверия не написал. Не очень-то это помогло, подумал он.
Он поднял глаза на солнце, которое уже клонилось к западу, и в его лучах увидел Тома на «спитфайре». Самолет был совсем крошечным в вышине и сверкал, точно осколок разбитого зеркала. Ему нравилось летать, сказал он себе. А ведь ты правильно рассудил, когда зарекся пить в этом рейсе.
Но обернутый бумагой стакан был еще более чем наполовину полон, и даже лед не растаял в нем.
Спасибо Питерсу, подумал он. Потом ему вспомнилось еще одно лето на острове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110