— Тут ты за ветром, — сказал он. — Хочешь, я раздвину немного брезент для вентиляции?
— С каких это пор со мной такие нежности?
— Том, мы посоветовались и все решили, что тебе нужно отдохнуть. Ты так себя загонял, никто бы не выдержал. И ты не выдержал.
— Чушь, — сказал Томас Хадсон.
— Может быть, — сказал Генри. — Я говорил им, что, по-моему, ты в форме и можешь еще держаться и дальше. Но другие беспокоятся, и они меня убедили. А ты попробуй разубедить. Но сейчас дай себе все-таки передышку.
— Я себя чувствую как нельзя лучше. И плевать я на все хотел.
— Вот то-то и есть. Ты не желаешь сходить с мостика. Желаешь стоять все вахты подряд у штурвала. И плевать на все хотел.
— Ладно, — сказал Томас Хадсон. — Картина ясная. Но пока что здесь все-таки командую я.
— Я это не в каком-нибудь дурном смысле, честное слово.
— Правильно. Забудь, — сказал Томас Хадсон. — Стану отдыхать. Как прочесывать заросли на острове, знаешь?
— Да уж, надо думать, знаю.
— Вот и займись Мегано.
— Точно. Вилли и Ара уже уехали. А мы, вторая партия, только ждем, когда Антонио пригонит назад шлюпку.
— Как там у Питерса?
— Полдня возился с этой большой рацией. Думает, что теперь как будто наладил.
— Это бы здорово. Если я засну, разбуди меня, как только вернетесь.
— Хорошо, Том. — Генри нагнулся и взял то, что ему подали снизу. Это был высокий стакан с ржавого цвета жидкостью и кусочками льда, обернутый сложенным вдвое бумажным полотенцем и перетянутый резинкой. — Двойной «Томини», — сказал Генри. — Выпей, потом почитай и спи. Стакан можешь поставить вон в одну из ячеек для гранат.
Томас Хадсон отхлебнул из стакана.
— Приятно, — сказал он.
— Тебе всегда нравилось. Все будет хорошо, Том.
— Да уж все, что мы сейчас можем сделать, надо делать как следует.
— Главное — отдохни хорошенько.
— Постараюсь.
Генри сошел вниз, и Томас Хадсон услышал приближающийся стук шлюпочного мотора. Стук затих, послышались голоса, потом снова стук, но уже удаляющийся, Томас Хадсон немного подождал, прислушиваясь. Потом взял стакан и высоко через борт выплеснул его содержимое, а ветер подхватил это и отнес к корме. Томас Хадсон сунул стакан в подходящую по размеру ячейку в тройном стеллаже и ничком растянулся на надувном матраце, обняв его обеими руками.
В этих пальмовых шалашах у них, наверно, были раненые. А может быть, они просто хотели спрятать побольше народу. Но навряд ли. Будь их много, они бы заявились сюда в первую же ночь. Надо было мне самому поехать на берег. Впредь так и буду делать. Хотя Ара и Генри молодцы первый сорт и Вилли тоже молодец. И я должен быть молодцом. Да уж постарайся сегодня вечером, сказал он себе. И устрой им травлю, настоящую и без пощады, не делай ошибок и смотри, чтобы как-нибудь их не прозевать.
VIII
Он почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и он сказал:
— Том, одного мы достали, Вилли и я.
Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним.
Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой у него были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан с водой.
— Посмотрите, что у нас тут есть, — сказал он.
Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже обросли белокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнем дневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож на святого.
— Он не может говорить, — сказал Ара. — Мы с Вилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него к тебе.
— Да, я еще с трапа учуял, — сказал Томас Хадсон. — Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, — обратился он к Питерсу.
Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазами на Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсон услышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую из огней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Он снова поглядел на немца.
— Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи: это очень важно.
Питерс снова заговорил с немцем — мягко и, как показалось Томасу Хадсону, даже ласково.
Немец с трудом выговорил три слова.
— Он говорит, что ничто не важно, — сказал Питерс.
— Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси, не сделать ли ему укол морфия.
Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес три слова.
— Он говорит, теперь ему уже не больно, — сказал Питерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речи ласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку.
— Уймись-ка, Питерс, — сказал Томас Хадсон. — Переводи только то, что я говорю, и переводи точно, слышишь?
— Да, сэр, — сказал Питерс.
— Скажи ему, что я могу заставить его говорить.
Питерс что-то сказал немцу, и тот обратил глаза к Томасу Хадсону. Это были старческие глаза, вставленные в лицо молодого человека, только постаревшее, как стареет топляк, и почти такое же серое.
— Nein, — медленно выговорил немец.
— Он говорит — нет, — перевел Питерс.
— Это я и сам понял, — сказал Томас Хадсон. — Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спроси его, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки не откажется от морфия? Скажи, у нас его много.
Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона и улыбнулся скупой северной улыбкой.
Он что-то почти неслышно сказал Питерсу.
— Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфий лучше поберечь.
Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел:
— Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы ему очень кстати.
— Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, — сказал Томас Хадсон.
Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными, ездившими на Мегано.
— Потише поднимайтесь на борт, — сказал им Томас Хадсон. — И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу, чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили?
— Ничего, — сказал Генри. — Ровнехонько ничего.
— Питерс, — сказал Томас Хадсон. — Говори с ним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдем выпьем.
Внизу он сказал:
— Ну как у тебя с супом, Вилли?
— Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, — сказал Вилли. — Она еще теплая. Сейчас дам ему.
— Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с пряностями? — сказал Томас Хадсон. — Это его еще вернее прикончит. А где куриный бульон?
— Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это же для Генри.
— И правильно, — сказал Генри. — Чего ради нам с ним цацкаться?
— А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа, я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара.
— Они сделали для него укрытие, Том, и у него была хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять. Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на месте? Если так, то это я виноват.
— У него было оружие?
— Нет. Ни оружия, ни личного опознавательного знака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110