Они продолжали подниматься в гору, и когда прямо перед ними возникли стены Гогензальцбурга, Дебора вспомнила, что эта крепость раньше служила тюрьмой, и невольно замедлила шаги. Джэсон смотрел на все вокруг с благоговейным восторгом. Он ждал этой встречи и в то же время чего-то страшился. Констанца пела в одной из месс Моцарта, но, может быть, природа не дала ей и крупицы того таланта, которым так щедро одарила ее мужа?
– Я останусь здесь, Дебора, до тех пор, пока не выясню все до конца.
– А если тебе не удастся обнаружить ничего важного? Если впереди тебя ждет разочарование?
– Пусть так. Но одно из двух: либо я докажу, что его отравили, либо удостоверюсь, что был неправ.
Служанка сразу провела их в гостиную. Джэсон шепнул Деборе:
– Не дай бог, спросить чего не следует.
– Может быть, не надо слишком настаивать, она только испугается, замкнется, и мы ничего не добьемся, а лишь толкнем ее в объятия Губера.
– Я буду обращаться с ней почтительно и не задавать неуместных вопросов.
– Разумеется. Иначе она сочтет тебя нескромным.
Джэсон ходил по гостиной, внимательно ко всему приглядываясь, в надежде, что обстановка дома поможет ему разгадать характер хозяйки. Гостиная с некоторой навязчивостью напоминала о Моцарте, по стенам были развешаны его портреты: Моцарт зрелых лет с задумчивым и печальным лицом; Моцарт подросток и его сестра, играющие в четыре руки, а отец с гордостью наблюдает за ними; портрет Моцарта в придворном костюме габсбургского эрцгерцога, с маленькой позолоченной шпагой на боку. И ни одного портрета, изображающего Констанцу с Моцартом.
Внимание Деборы привлек элегантный, обитый серым бархатом шезлонг, блестящий паркетный пол, прекрасные мраморные подоконники, фарфоровые статуэтки, в строгом порядке расставленные на каминной полке, и то, что, видимо, было главным предметом всей обстановки: шкаф, по форме напоминающий гроб, окруженный двумя рядами зажженных свечей, в котором хранились предметы, видимо, дорогие сердцу хозяйки.
Появление Констанцы заставило их позабыть обо всем. Она вошла медленной величавой походкой, явно рассчитанной на то, чтобы произвести впечатление. На вид она оказалась не так стара, как ожидала Дебора, но и не так привлекательна, как предполагал Джэсон: хрупкая небольшого роста пожилая женщина с бледным лицом. На ней было нарядное белое платье, отделанное кружевами, чересчур, однако, моложавое для ее возраста; пышные рукава и глубокий вырез открывали холеные руки и шею. Наряд подчеркивал все еще стройную фигуру, которой так гордился когда-то Моцарт.
Джэсону Констанца показалась старой, но он вспомнил, что прошло уже тридцать три года после смерти Моцарта. Ей, наверное, было больше шестидесяти, хотя кожа ее по-прежнему оставалась гладкой и без заметных морщин.
Увидев молодых, приятной наружности и хорошо одетых гостей, Констанца улыбнулась, и ее темные глаза оживились.
Джэсон низко поклонился, представил Констанце Дебору и сказал:
– Для нас это большая честь познакомиться с женой господина Моцарта.
Она улыбнулась, словно ей не раз уже приходилось слышать подобные слова, и ответила:
– Будь Вольфганг жив, он был бы рад с вами встретиться. Вы приехали купить какие-нибудь его сочинения? У меня до сих пор хранятся некоторые оригиналы его партитур.
– Нет, мы приехали не за этим.
– Но вы передали мне двадцать пять гульденов.
– Вы не поняли меня, госпожа Моцарт…
– Госпожа Ниссен. Фон Ниссен. Я вышла замуж во второй раз уже много лет назад. В 1809 году.
– Простите. Я был так взволнован встречей с вдовой Моцарта, что…
Она прервала его:
– Если вам не нужны партитуры, так чего же вы тогда хотите?
– Мы хотим познакомиться с самым близким Моцарту человеком, – объяснила Дебора.
– Уж не собираетесь ли вы писать еще одну книгу о Вольфганге?
Взгляд Констанцы сделался подозрительным, и Дебора поняла, почему она так долго откладывала встречу.
– Мой муж композитор, – пояснила она, – он приехал пода, чтобы на месте познакомиться с музыкой вашего покойного мужа.
– Неужели вы только за тем приехали сюда из далекой Америки? Американцы, я слышала, отдают предпочтение громкой музыке.
– Мы приехали, чтобы, кроме того, заказать ораторию Бетховену.
– И Бетховен согласился?
– Да, – с гордостью произнесла Дебора. – Он пишет ораторию для бостонского Общества Генделя и Гайдна, которое представляет мой муж.
По всей видимости, на Констанцу это произвело впечатление, и она почти доверительно сказала:
– Ниссен заканчивает биографию Вольфганга. Книга уже почти готова, она будет лучшей биографией Вольфганга, ведь Ниссен писал ее с моих слов.
– Не потому ли, госпожа Ниссен, вы не могли встретиться с нами раньше?
– Мой супруг уезжал в Мюнхен и Мангейм договориться об издании книги, и мы были очень заняты.
Дебора заметила, что Констанца держит в руках небольшую сумочку, расшитую золотым бисером и украшенную изображением красных сердец, которую она нервно теребила.
Дебора выразила восхищение красивой вещицей, и Констанца пояснила:
– Это подарок Вольфганга. Он преподнес мне ее в годовщину нашей свадьбы.
– Мы слышали, что Моцарт был очень щедрым человеком.
– Очень. Я вышла замуж во второй раз лишь потому, чтобы не остаться одной. Хотя я не могу пожаловаться на Ниссена. Почему же вы все-таки приехали из далекой Америки?
– Мы хотели узнать о жизни Моцарта, встретиться с близкими ему людьми, – повторил Джэсон.
Констанца недоверчиво приподняла брови, но промолчала.
– Насколько я понимаю, он был нежной и любящей натурой.
– О, да, он любил, когда его баловали. В особенности, женщины.
– Но люди, с которыми я разговаривал, люди, знавшие его, говорили…
– Никто не знал его лучше меня, – прервала Констанца. – Что же они говорили?
– Говорили, какой это был милый человек, благородный и добрый.
– Он был лучшим из всех музыкантов. Все его любили, – сказала Констанца.
– Все? – переспросила Дебора.
Констанца посмотрела на нее так, словно та позволила себе дерзость.
– Госпожа Ниссен, – сказал Джэсон, – на свете нет человека, которого любили бы все, без исключения.
– А его любили.
– Даже при дворе?
– При императоре Иосифе он был любимцем двора.
– А потом?
– А потом начались эти неприятности во Франции. Даже мне пришлось в 1809 году бежать из Вены от Наполеона. Как раз в тот год, когда я вышла замуж за Ниссена.
– Значит, вы не считаете, что двор в какой-то степени виновен в его смерти?
– Что вы хотите сказать? – Констанца вновь насторожилась.
– Ведь новый император и дворяне позабыли о Моцарте? Проявили к нему полное равнодушие. К концу его жизни.
– Многие позабыли о нем. Но не все. Последние несколько лет жизни с Вольфгангом были самыми тяжелыми для меня. – На лице ее появилось грустное выражение, всем своим видом она хотела показать, как много ей пришлось выстрадать. – Когда он заболел в последний раз, у меня было предчувствие беды. Сколько мучений выпало на мою долю!
– И Сальери тоже о нем позабыл? – спросил Джэсон.
– Сальери болен. А я знаю, что значит болеть. Я тоже долгое время болела. Всю свою жизнь с Вольфгангом я никогда не чувствовала себя здоровой. А когда слег он, это явилось для меня последним ударом. Я едва выжила, – грустно прошептала она.
И живешь уже тридцать три года, подумал Джэсон, и при том имеешь прекрасный вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99