Я упоминаю об этом только для того, чтобы продемонстрировать тесную связь между заинтересованными ведомствами и полное согласие рейхсканцлера с действиями Генмора. 8 марта 1915 года адмирал фон Мюллер писал по этому поводу следующее: Так же как и статс-секретарь, я не одобрил подводной войны. Время для этого было выбрано неудачно, средства недостаточны, редакция текста декларации чрезвычайно небрежна. Поль получил согласие плохо разбиравшегося в этом вопросе рейхсканцлера, а 4 февраля, во время поездки на «Зейдлиц» через вильгельмсгафенскую гавань, уговорил кайзера одобрить установленный текст декларации. Поль действовал нелойяльно по отношению к статс-секретарю, не обсудив с ним предварительно этот текст. Впрочем, он поступил столь же нелойяльно и по отношению ко мне, хотя неизменно советовался со мною по всем важным вопросам. Он хотел во что бы то ни стало выпустить декларацию за своей подписью, а 4 февраля являлось для этого последним сроком, ибо в этот день он уже принял командование флотом Открытого моря и, строго говоря, не являлся более начальником Генмора.
Камень был сдвинут с места и покатился. 18 февраля 1915 года должна была начаться подводная война, которая согласно принятому вопреки моему совету решению Бетмана угрожала гибелью каждому судну, шедшему в Англию или Ирландию.
2
После того как перед лицом всего мира и не без помпы была обнародована преждевременная и неудачная, на мой взгляд, декларация, нам было необходимо удержаться на этой позиции, чтобы предохранить достоинство, а следовательно, и мощь нашей Империи от тяжелого удара, и не дать самоуверенности врагов возрасти в роковых для нас размерах.
12 февраля была отправлена первая американская нота, которая едва ли явилась неожиданностью для ответственных лиц. Тем не менее с этого дня настроение министерства иностранных дел в вопросе о подводной войне, к удивлению Поля, переменилось. Представитель его в главной квартире – Трейтлер впоследствии утверждал, что Поль не понял канцлера, между тем как Поль самым категорическим образом оспаривал возможность недоразумения, так как он точно объяснил канцлеру значение этого мероприятия. Итак, не успела еще появившаяся на свет 4 февраля подводная война проявить признаки жизни, как перепуганные родители поспешили задушить ее.
Я считал, что мы можем рассматривать вопрос об отказе от подводной войны только в том случае, если бы Англия пошла на соответствующие уступки в области морского права. По мнению гражданских ведомств, для этого было достаточно, чтобы она стала на почву Лондонской декларации. Я полагал такой шаг со стороны Англии возможным в том случае, если бы она поставила устранение опасности подводной войны выше выгод, которые она извлекала из нарушения Лондонской декларации. Мы могли бы удовольствоваться таким результатом, ибо хотя соблюдение Лондонской декларации не обещало значительного ослабления морской блокады Германии, признание ее Англией нанесло бы значительный ущерб ее престижу; таким образом, если бы нам даже пришлось временно отказаться от неограниченной морской войны, мы все же достигли бы известного успеха.
Составив ответную ноту, рейхсканцлер не стал ждать согласия ни начальника Генмора, ни моего; напротив, он при поддержке начальника морского кабинета воспротивился требованию Фалькенгайна привлечь нас к этому делу и отправил проект ответа непосредственно кайзеру, находившемуся тогда в Лецене. Вновь назначенный начальник Генмора адмирал Бахман 14 февраля передал кайзеру свои возражения как против подобного образа действий, так и против содержания самого проекта, который раскрывал перед врагами колебания нашей политики, что было весьма опасно.
Вечером 15 февраля начальник Генмора неожиданно получил от кайзера указание начать неограниченную подводную войну не 18 февраля, как это было объявлено раньше, а лишь по получении специального приказа. В тот же день командирам подлодок было предложено щадить нейтральные суда в зоне блокады. Далее, была получена телеграмма начальника кабинета следующего содержания: кайзер желает знать, возможно ли, и если возможно, то в какой степени, поручиться за то, что через 6 недель после начала войны против английской торговли Англия будет вынуждена уступить; в телеграфном ответе на этот запрос должно быть изложено и мое мнение.
При чрезмерной уступчивости, которую проявила наша отправланная несколько позднее (17 февраля) ответная нота Америке, центр тяжести лежал в требовании, чтобы американское правительство нашло способ заставить уважать Лондонскую декларацию также и Англию; германское правительство охотно сделает выводы из положения, которое возникнет в подобном случае. Другими словами, мы отказались бы тогда от применения подводных лодок не только против нейтральных торговых судов в зоне блокады, но даже против вражеского судоходства. Как уже отмечалось, я не имел принципиальных возражений против того мнения, что наша цель – заставить Англию соблюдать Лондонскую декларацию; сообразно этому в Лецен была отправлена следующая телеграмма: Статс-секретарь и начальник Генмора убеждены, что через 6 недель после объявления новой войны против торговли Англия будет вынуждена уступить, если только нам удастся с самого начала энергично использовать для этого все имеющиеся в нашем распоряжении средства.
Мы долго ломали себе голову над телеграммой начальника морского кабинета и над нашим ответом ему. Мы пришли к убеждению, что 6-недельный срок был поставлен для того, чтобы получить от нас отрицательный ответ, который позволил бы оправдать отступление перед Америкой ссылкой на наше мнение. Я еще помню слова адмирала фон Капелле: На глупый вопрос следует глупый ответ. В самом деле, связывать нас таким ограниченным сроком было несправедливо и противоречило всем военным принципам; с другой стороны, и в самом деле можно было предположить, что сильные и в то же время еще не затрудненные никакими средствами обороны действия даже сравнительно малочисленного подводного флота заставили бы Англию уступить и встать на платформу Лондонской декларации{219}. Здесь мы впервые столкнулись с установлением определенного срока для военных операций; впоследствии этот прием сыграл роковую роль. Я всегда считал его неправильным, однако уже в тот раз, как и позднее, его навязали флоту почти насильно.
Конечно, не исключалось, что, высокомерно недооценив значение подводной войны, Англия упрямо отказалась бы пойти на уступки. В таком случае нам следовало бы продолжить неограниченную подводную войну; такой оборот дела сослужил бы нам наилучшую службу. Но подводная война в таком виде, в каком она началась 18 февраля, а именно с предписания не топить нейтральные суда, заранее была обречена на безрезультатность, ибо английские суда, которые и раньше иногда плавали под нейтральными флагами, теперь стали пользоваться этим приемом вовсю. Вследствие этого злоупотребление нейтральными флагами, которое рекомендовало своим торговым судам британское адмиралтейство, оказалось весьма эффективным. Многие отважные команды подводных лодок пали жертвой этих приказов. Достаточно вспомнить баралонгское убийство.
Мы оставили в силе нашу декларацию о военной зоне и, таким образом, сохранили раздражавшую Америку видимость подводной войны, чтобы утешить германское общественное мнение иллюзией нашей твердости;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Камень был сдвинут с места и покатился. 18 февраля 1915 года должна была начаться подводная война, которая согласно принятому вопреки моему совету решению Бетмана угрожала гибелью каждому судну, шедшему в Англию или Ирландию.
2
После того как перед лицом всего мира и не без помпы была обнародована преждевременная и неудачная, на мой взгляд, декларация, нам было необходимо удержаться на этой позиции, чтобы предохранить достоинство, а следовательно, и мощь нашей Империи от тяжелого удара, и не дать самоуверенности врагов возрасти в роковых для нас размерах.
12 февраля была отправлена первая американская нота, которая едва ли явилась неожиданностью для ответственных лиц. Тем не менее с этого дня настроение министерства иностранных дел в вопросе о подводной войне, к удивлению Поля, переменилось. Представитель его в главной квартире – Трейтлер впоследствии утверждал, что Поль не понял канцлера, между тем как Поль самым категорическим образом оспаривал возможность недоразумения, так как он точно объяснил канцлеру значение этого мероприятия. Итак, не успела еще появившаяся на свет 4 февраля подводная война проявить признаки жизни, как перепуганные родители поспешили задушить ее.
Я считал, что мы можем рассматривать вопрос об отказе от подводной войны только в том случае, если бы Англия пошла на соответствующие уступки в области морского права. По мнению гражданских ведомств, для этого было достаточно, чтобы она стала на почву Лондонской декларации. Я полагал такой шаг со стороны Англии возможным в том случае, если бы она поставила устранение опасности подводной войны выше выгод, которые она извлекала из нарушения Лондонской декларации. Мы могли бы удовольствоваться таким результатом, ибо хотя соблюдение Лондонской декларации не обещало значительного ослабления морской блокады Германии, признание ее Англией нанесло бы значительный ущерб ее престижу; таким образом, если бы нам даже пришлось временно отказаться от неограниченной морской войны, мы все же достигли бы известного успеха.
Составив ответную ноту, рейхсканцлер не стал ждать согласия ни начальника Генмора, ни моего; напротив, он при поддержке начальника морского кабинета воспротивился требованию Фалькенгайна привлечь нас к этому делу и отправил проект ответа непосредственно кайзеру, находившемуся тогда в Лецене. Вновь назначенный начальник Генмора адмирал Бахман 14 февраля передал кайзеру свои возражения как против подобного образа действий, так и против содержания самого проекта, который раскрывал перед врагами колебания нашей политики, что было весьма опасно.
Вечером 15 февраля начальник Генмора неожиданно получил от кайзера указание начать неограниченную подводную войну не 18 февраля, как это было объявлено раньше, а лишь по получении специального приказа. В тот же день командирам подлодок было предложено щадить нейтральные суда в зоне блокады. Далее, была получена телеграмма начальника кабинета следующего содержания: кайзер желает знать, возможно ли, и если возможно, то в какой степени, поручиться за то, что через 6 недель после начала войны против английской торговли Англия будет вынуждена уступить; в телеграфном ответе на этот запрос должно быть изложено и мое мнение.
При чрезмерной уступчивости, которую проявила наша отправланная несколько позднее (17 февраля) ответная нота Америке, центр тяжести лежал в требовании, чтобы американское правительство нашло способ заставить уважать Лондонскую декларацию также и Англию; германское правительство охотно сделает выводы из положения, которое возникнет в подобном случае. Другими словами, мы отказались бы тогда от применения подводных лодок не только против нейтральных торговых судов в зоне блокады, но даже против вражеского судоходства. Как уже отмечалось, я не имел принципиальных возражений против того мнения, что наша цель – заставить Англию соблюдать Лондонскую декларацию; сообразно этому в Лецен была отправлена следующая телеграмма: Статс-секретарь и начальник Генмора убеждены, что через 6 недель после объявления новой войны против торговли Англия будет вынуждена уступить, если только нам удастся с самого начала энергично использовать для этого все имеющиеся в нашем распоряжении средства.
Мы долго ломали себе голову над телеграммой начальника морского кабинета и над нашим ответом ему. Мы пришли к убеждению, что 6-недельный срок был поставлен для того, чтобы получить от нас отрицательный ответ, который позволил бы оправдать отступление перед Америкой ссылкой на наше мнение. Я еще помню слова адмирала фон Капелле: На глупый вопрос следует глупый ответ. В самом деле, связывать нас таким ограниченным сроком было несправедливо и противоречило всем военным принципам; с другой стороны, и в самом деле можно было предположить, что сильные и в то же время еще не затрудненные никакими средствами обороны действия даже сравнительно малочисленного подводного флота заставили бы Англию уступить и встать на платформу Лондонской декларации{219}. Здесь мы впервые столкнулись с установлением определенного срока для военных операций; впоследствии этот прием сыграл роковую роль. Я всегда считал его неправильным, однако уже в тот раз, как и позднее, его навязали флоту почти насильно.
Конечно, не исключалось, что, высокомерно недооценив значение подводной войны, Англия упрямо отказалась бы пойти на уступки. В таком случае нам следовало бы продолжить неограниченную подводную войну; такой оборот дела сослужил бы нам наилучшую службу. Но подводная война в таком виде, в каком она началась 18 февраля, а именно с предписания не топить нейтральные суда, заранее была обречена на безрезультатность, ибо английские суда, которые и раньше иногда плавали под нейтральными флагами, теперь стали пользоваться этим приемом вовсю. Вследствие этого злоупотребление нейтральными флагами, которое рекомендовало своим торговым судам британское адмиралтейство, оказалось весьма эффективным. Многие отважные команды подводных лодок пали жертвой этих приказов. Достаточно вспомнить баралонгское убийство.
Мы оставили в силе нашу декларацию о военной зоне и, таким образом, сохранили раздражавшую Америку видимость подводной войны, чтобы утешить германское общественное мнение иллюзией нашей твердости;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124