Мерроу – он считал себя превосходным танцором – заявил, что не откажется брать уроки, но только в виде шутки, он надеялся, что преподавать танцы будут милашки из Красного Креста, а возможно, даже девочки из кабаре, специально для него облачившиеся в форму; он и в самом деле побывал на первом уроке. И попал в дурацкое положение. Базз оказался единственным офицером среди собравшихся. Компанию ему составили человек тридцать сконфуженных солдат и сержантов – те действительно хотели научиться танцевать. Обучать будущих танцоров взялась директриса аэроклуба мисс Лобос – замечательная женщина лет пятидесяти пяти, с профилем одной из тех первооткрывательниц, что жили лет сто назад; ее все еще привлекательное лицо дышало железной решимостью, в сильных движениях сквозила подавляемая женственность. Позже я слышал, как мисс Лобос поставила Мерроу на место. Она быстро обнаружила обман и заставила Мерроу демонстрировать солдатам и сержантам замысловатые па. В общежитии, давая выход своему стыду и злости, он ни с того ни с сего с ожесточением обрушился на сержантов, что, впрочем, делал не впервые. Часто, когда речь заходила о войне, Мерроу начинал доказывать, что у всех нижних чинов, а у сержантов особенно, «кишка тонка». Они были в его глазах бандой лодырей, только тем и озабоченных, чтобы уклониться от работы и опасности. Но на этот раз Мерроу превзошел сам себя, особенно если учесть, каким пустяком все это было вызвано, – какая-то отвратительная вспышка ненависти, изливаемой в яростной и грязной ругани, – поток беспочвенных, набивших оскомину обвинений в слабости, несоответствии, увиливании и трусости.
10
Динамик вытащил меня из глубокого сна, проорав с сильным южноамериканским акцентом: «…нимание к…влению внимание к… влению… Всем немедленно отправиться в бомбоубежища… Воздушная тревога… Повторяю…» Я с трудом растолкал Мерроу, но, как только он узнал, в чем дело, то мигом соскочил с койки, и к тому времени, когда из Бертлека послышалось церберовское, в три глотки, завывание сирен, мы оказались на улице. Лучи прожекторов, словно гигантские дубинки, молотили разрозненные облака, откуда-то издалека доносился пульсирующий гул самолетов. Базз где-то подслушал одну вещь. Если двигатели выговаривают: «Для тебя, для тебя, для тебя» – так и знай, летят фрицы. Инженеры из них никудышные, синхронизировать двигатели и то не умеют.
Я высказался за убежище, но Базз заявил: «Надо посмотреть», и мы поднялись по лестнице на большую цистерну для воды на крыше командно-диспетчерской вышки, однако все, что мы отсюда увидели, была все та же игра столбов света.
Шум самолетов, сказал Базз, напомнил ему о том дне, когда он, шестилетний мальчишка, увидел и услышал трехмоторный «форд», пролетевший над их домом в штате Небраска. Именно в тот день, казалось ему, он решил стать летчиком. Гулким голосом рассказывал он, как полюбился ему грохот этого большого самолета.
Мне показалось, что он имеет в виду само небо, и я признался, что еще в детстве страстно его полюбил. Однажды, рассказывал я, когда мне было лет семь, отец упомянул, что новый почтовый самолет линии Филадельфия-Питсбург пролетит над Донкентауном часа в два, и я всю вторую половину дня простоял на террасе дома: я смотрел на облака, на голубые просветы между ними, и мне казалось, что облака движутся с невероятной быстротой, как огромные картофелины, ссыпающиеся с небес; самолет мне так и не удалось увидеть; позже, к концу дня, я несколько раз взглянул прямо на солнце, и потом в моих глазах долго пылало множество черных светил.
С тех пор я стал изучать погоду, и больше всего мне нравилось пристально глядеть на облака и угадывать, на что они похожи и что напоминают.
Вот еще что рассказал я Баззу. Во время своего первого в жизни полета на пассажирской машине, когда мы летели на восток, навстречу утренней заре, я оглянулся и посмотрел, как ночь опускается на долину Миссисипи, потом взглянул вниз, на пелену серой дымки и тумана вперемежку с дымом и копотью, настолько густую, что она казалась самой землей. И далеко впереди нас над этой мнимой твердью я увидел огромный сплющенный диск красноватого солнца, поднимавшегося, казалось, из центра планеты, из тины времени.
Однако Мерроу был нетерпелив, он предпочитал говорить о силе и о скорости; он расшевелил меня, и там же, на цистерне, после отбоя тревоги, я рассказал ему то, что ему хотелось слышать, о состязаниях на Гран-при, о Блерио, Кэртисе, Кальдерере, о торговцах скоростью, об ужасных катастрофах, о всех бесшабашных парнях, чьи фамилии я смог припомнить. Прошло больше часа, прежде чем мы опустились на землю и отправились к себе, освещая путь таинственно светившим ручным фонарем, прикрытым синей бумагой.
11
Во второй половине дня первого апреля с его традиционными шутками, когда мы пробыли на базе ровно месяц, нам показали самолет, на котором нашему экипажу предстояло совершать боевые вылеты. Утром шел дождь, но потом погода улучшилась; небо на западе приобрело нежно-опаловый, с молочным отливом оттенок, аэродром купался в косых лучах солнца. Всю дорогу до зоны рассредоточения Мерроу угрюмо молчал и подозрительно поглядывал по сторонам – он предполагал, что кто-то решил сыграть с ним первоапрельскую шутку. А если нам и правда покажут наш самолет, то им, чего доброго, окажется «Пыхтящий клоп», самая злосчастная машина во всей авиагруппе, уже погубившая семнадцать офицеров. Шофер остановил «джип», и ярдах в двухстах от нас мы увидели «летающую крепость». По кольцевой дороге вокруг аэродрома полз «джип» с желтым сигнальным флажком, за ним двишался гусеничный трактор с новеньким бомбардировщиком Б-17Ф на буксире, – одним из первых не раскрашенных в камуфляжные цвета, что разрешалось новыми приказами; его длинный, суживающийся фюзеляж и огромный киль поблескивали в лучах солнца. Да, самолет что надо!
– Святые кошечки! – воскликнул Макс Брандт, и мы выбрались из «джипа» на край заасфальтированной площадки, покрытой лужами черного масла и смазки, и стали наблюдать, как нашу машину везли к стоянке.
В порыве искреннего восхищения Базз вскинул руки, расправил плечи и принял позу «Дяди Сэма», а Макс заметил:
– Ты что, вообразил себя одним из этих сказочных гигантов?
– Это часть меня самого, – просто ответил Мерроу и показал на самолет.
Однако через несколько минут, когда мы обходили машину со всех сторон, Мерроу стал отождествлять ее с женщиной и уже тогда почти нашел название, впоследствии присвоенное бомбардировщику.
– Ничего себе бюстик, а? – заметил он. – Я только взглянул, а у меня уже… Жду не дождусь, чтобы пощупать.
12
Эту возможность Мерроу получил уже на следующий день, когда мы подняли машину в воздух и совершили учебный полет в боевом строю нашей эскадрильи, командиром которой был тогда некто Гарвайн, впоследствии погибший. Хорнкастл, Вустер и обратно на базу – три часа спокойного полета. Как обожал Мерроу всякие там осмотры и проверки, пока его машина была совсем новенькой! По-моему, самолет стал для него существом, к которому он испытывал совсем не платоническую любовь. В те дни наш командир поддерживал довольно сносные отношения с наземным экипажем, не меньше его влюбленным в машину, особенно с начальником экипажа, вспыльчивым Редом Блеком, таким же похабником, как и сам Мерроу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
10
Динамик вытащил меня из глубокого сна, проорав с сильным южноамериканским акцентом: «…нимание к…влению внимание к… влению… Всем немедленно отправиться в бомбоубежища… Воздушная тревога… Повторяю…» Я с трудом растолкал Мерроу, но, как только он узнал, в чем дело, то мигом соскочил с койки, и к тому времени, когда из Бертлека послышалось церберовское, в три глотки, завывание сирен, мы оказались на улице. Лучи прожекторов, словно гигантские дубинки, молотили разрозненные облака, откуда-то издалека доносился пульсирующий гул самолетов. Базз где-то подслушал одну вещь. Если двигатели выговаривают: «Для тебя, для тебя, для тебя» – так и знай, летят фрицы. Инженеры из них никудышные, синхронизировать двигатели и то не умеют.
Я высказался за убежище, но Базз заявил: «Надо посмотреть», и мы поднялись по лестнице на большую цистерну для воды на крыше командно-диспетчерской вышки, однако все, что мы отсюда увидели, была все та же игра столбов света.
Шум самолетов, сказал Базз, напомнил ему о том дне, когда он, шестилетний мальчишка, увидел и услышал трехмоторный «форд», пролетевший над их домом в штате Небраска. Именно в тот день, казалось ему, он решил стать летчиком. Гулким голосом рассказывал он, как полюбился ему грохот этого большого самолета.
Мне показалось, что он имеет в виду само небо, и я признался, что еще в детстве страстно его полюбил. Однажды, рассказывал я, когда мне было лет семь, отец упомянул, что новый почтовый самолет линии Филадельфия-Питсбург пролетит над Донкентауном часа в два, и я всю вторую половину дня простоял на террасе дома: я смотрел на облака, на голубые просветы между ними, и мне казалось, что облака движутся с невероятной быстротой, как огромные картофелины, ссыпающиеся с небес; самолет мне так и не удалось увидеть; позже, к концу дня, я несколько раз взглянул прямо на солнце, и потом в моих глазах долго пылало множество черных светил.
С тех пор я стал изучать погоду, и больше всего мне нравилось пристально глядеть на облака и угадывать, на что они похожи и что напоминают.
Вот еще что рассказал я Баззу. Во время своего первого в жизни полета на пассажирской машине, когда мы летели на восток, навстречу утренней заре, я оглянулся и посмотрел, как ночь опускается на долину Миссисипи, потом взглянул вниз, на пелену серой дымки и тумана вперемежку с дымом и копотью, настолько густую, что она казалась самой землей. И далеко впереди нас над этой мнимой твердью я увидел огромный сплющенный диск красноватого солнца, поднимавшегося, казалось, из центра планеты, из тины времени.
Однако Мерроу был нетерпелив, он предпочитал говорить о силе и о скорости; он расшевелил меня, и там же, на цистерне, после отбоя тревоги, я рассказал ему то, что ему хотелось слышать, о состязаниях на Гран-при, о Блерио, Кэртисе, Кальдерере, о торговцах скоростью, об ужасных катастрофах, о всех бесшабашных парнях, чьи фамилии я смог припомнить. Прошло больше часа, прежде чем мы опустились на землю и отправились к себе, освещая путь таинственно светившим ручным фонарем, прикрытым синей бумагой.
11
Во второй половине дня первого апреля с его традиционными шутками, когда мы пробыли на базе ровно месяц, нам показали самолет, на котором нашему экипажу предстояло совершать боевые вылеты. Утром шел дождь, но потом погода улучшилась; небо на западе приобрело нежно-опаловый, с молочным отливом оттенок, аэродром купался в косых лучах солнца. Всю дорогу до зоны рассредоточения Мерроу угрюмо молчал и подозрительно поглядывал по сторонам – он предполагал, что кто-то решил сыграть с ним первоапрельскую шутку. А если нам и правда покажут наш самолет, то им, чего доброго, окажется «Пыхтящий клоп», самая злосчастная машина во всей авиагруппе, уже погубившая семнадцать офицеров. Шофер остановил «джип», и ярдах в двухстах от нас мы увидели «летающую крепость». По кольцевой дороге вокруг аэродрома полз «джип» с желтым сигнальным флажком, за ним двишался гусеничный трактор с новеньким бомбардировщиком Б-17Ф на буксире, – одним из первых не раскрашенных в камуфляжные цвета, что разрешалось новыми приказами; его длинный, суживающийся фюзеляж и огромный киль поблескивали в лучах солнца. Да, самолет что надо!
– Святые кошечки! – воскликнул Макс Брандт, и мы выбрались из «джипа» на край заасфальтированной площадки, покрытой лужами черного масла и смазки, и стали наблюдать, как нашу машину везли к стоянке.
В порыве искреннего восхищения Базз вскинул руки, расправил плечи и принял позу «Дяди Сэма», а Макс заметил:
– Ты что, вообразил себя одним из этих сказочных гигантов?
– Это часть меня самого, – просто ответил Мерроу и показал на самолет.
Однако через несколько минут, когда мы обходили машину со всех сторон, Мерроу стал отождествлять ее с женщиной и уже тогда почти нашел название, впоследствии присвоенное бомбардировщику.
– Ничего себе бюстик, а? – заметил он. – Я только взглянул, а у меня уже… Жду не дождусь, чтобы пощупать.
12
Эту возможность Мерроу получил уже на следующий день, когда мы подняли машину в воздух и совершили учебный полет в боевом строю нашей эскадрильи, командиром которой был тогда некто Гарвайн, впоследствии погибший. Хорнкастл, Вустер и обратно на базу – три часа спокойного полета. Как обожал Мерроу всякие там осмотры и проверки, пока его машина была совсем новенькой! По-моему, самолет стал для него существом, к которому он испытывал совсем не платоническую любовь. В те дни наш командир поддерживал довольно сносные отношения с наземным экипажем, не меньше его влюбленным в машину, особенно с начальником экипажа, вспыльчивым Редом Блеком, таким же похабником, как и сам Мерроу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122