– Хорошо.
Поистине, счастливые часов не наблюдают, но все же пришло время расставаться.
– Не знаю, – сказал я, – но ты заставила меня совершенно по-новому смотреть на мир. – Я поцеловал ее и ушел.
Возвращаясь на автобусе, я взглянул на лица наших летчиков и подумал: какие чудесные люди! И как мне повезло, что я один из них!
10
В субботу восьмого мая я позвонил Дэфни, и мы договорились встретиться на следующий день в городке Метфорд-сейдж, что на полпути между Кембриджем и Бертлеком. Она могла добраться туда на автобусе. Позднее я спросил у Мерроу, не хочет ли он поехать со мной.
– Вот здорово! – как мальчишка, воскликнул он. – Мы можем отправиться на велосипедах.
Так мы и сделали, хотя день выдался унылый и дождливый. Часть пути мы ехали рядом. В одном месте вдоль дороги росли ивы. Базз завел разговор о том, что будет после войны. В соответствии с теорией вероятности Хеверстроу, никто из нас не питал особой надежды пережить войну, но Базз, по-моему, считал, что нет правил без исключения и что как раз он и станет одним из таких редких исключений.
– Бог ты мой, – сказал он, – да у меня в Штатах накопилась целая куча денег из отчислений от жалованья, того и гляди, начнут гнить и вонять. – Его возмущала одна мысль о том, что он не сможет тратить эти деньги до конца войны. Немного погодя он снова заговорил: – А знаешь что? После войны меня уволят в отставку и сделают производителем. Я напложу им народу на целое соединение тяжелых бомбардировщиков. – Некоторое время он молча работал педалями, потом продолжал: – Нет, пожалуй, лучше я стану падре. У этих проклятых попов житьишко хоть куда – как и у барменов, только и занятия, что выслушивать трепотню всякого кающегося сброда. Разница лишь в том, что падре может слушать сидя, а вот бармен не может. Потом падре выберет какие-нибудь псалмы, придумает какую-нибудь проповедь и сдерет с околпаченных, может, долларов пять. «Мы собрались здесь, братья и сестры, чтобы соединить в святом браке этого мужчину и эту женщину… Пусть-ка люди с клеевого завода пересядут на задние скамейки, поближе к окнам…» Боже мой, Боймен, ну чем не житье! Лучшего я бы и не хотел.
Мы встретились с Дэфни, чтобы пообедать, – а может, позавтракать, – в гостинице «Старый аббат» в Мотфорд-сейдже, и я смотрел, как она, справляясь с телятиной в сухарях, брюссельской капустой и вареной картошкой, одновременно справляется и с Мерроу.
Я думаю, Дэфни принадлежала к тем женщинам, которые умеют наблюдать за собой, тщательно взвешивают каждый свой шаг и потому быстро разгадывают других. Дэфни, видимо, полностью завладела Мерроу. Можно было подумать, что они мыслят и чувствуют одинаково и что она относится к нему с теплотой и симпатией.
В действительности же Дэфни мгновенно сообразила, что самая подходящая тема для разговора с Уильямом Сиддлкофом Мерроу – это сам Уильям Сиддлкоф Мерроу. Он давал это понять всем своим поведением.
Она заставила Мерроу заговорить об упоении полетом.
– Вы знаете, – сказал он, – ощущение такое, будто нет силы, способной вас остановить. Там, наверху, мне иногда просто хочется кричать. Видите ли, – продолжал он с серьезным лицом, близко склоняясь к Дэфни, – вы как бы сливаетесь с машиной. Как бы превращаетесь в сказочно могучее существо, которому нет и не было равных.
Дэфни, кажется, даже чуточку сжалась в знак почтительности к этому могучему существу, что особенно понравилось Баззу.
– А как же со смертью? – тихо спросила она.
– Чушь! – презрительно бросил Мерроу. – Да, вы знаете, что у летчиков является самой серьезной дисциплинарной проблемой? Я говорю о настоящих летчиках, о настоящих мужчинах. Они не могут удержаться от соблазна подразнить смерть. Они идут на такой риск, от которого у вас, окажись вы на их месте, поседели бы волосы…
И Базз показал, как он сердит на смерть. Он говорил о ней не иначе как об «этом мерзавце в небе» и «проклятом сержантишке».
– Знаете, что мне хотелось бы сделать? – яростно спросил он. – Убить смерть.
Мерроу так стукнул кулаком по столу, что из миски чуть не выскочила суповая ложка.
Странно было слышать, что человек в двадцать шесть лет с такой настойчивостью рассуждает о смерти.
– Расскажите мне о своей жизни, – попросила Дэфни Мерроу, как только мы разделались с первым.
– О моей жизни? Черт побери, я налетал три тысячи сто часов и никогда не угробил ни одного самолета.
– Нет, нет, начните с начала!
– О, Господи!
Но Дэфни лишь взглянула на него со своим обычным видом глубокой сосредоточенности.
Мерроу закурил сигару.
11
– Ну хорошо, – заговорил он. – Мне двадцать шесть. Я родился и вырос в Холенде, в штате Небраска. Кукурузная местность в шестидесяти четырех милях от Омахи и в пятидесяти шести от Колумбуса, между Элкхорн-Луп и реками Платт. Девятьсот три жителя. Есть тротуары, но по ним обычно никто не ходит.
Сразу скажу, что мой старик был моим идеалом. Занимался он всем понемногу и ничем особенно: продажей недвижимой собственности, немного страховым делом – насколько в нем нуждалось такое захолустье, как Холенд; некоторое время представлял в этом графстве фирму «Шевроле». Отец хотел, чтобы я не упустил тех возможностей, что упустил он сам. Звали его Фрэнк, и был он настоящим мужчиной. Теперь отца уже нет. Иногда я думаю, что он был порядочным трепачом, и все же я любил этого старого сукина сына.
Никогда не забуду ночь, которую я впервые провел вне дома. Вместе с другими ребятами, захватив девушек, мы отправились в Колумбус; то да се, но ничего особенного – в такой компании, сами понимаете, особенно не разойдешься, – и вдруг как-то неожиданно показалось солнце. Была суббота Четвертого июля – во всяком случае, в субботу мы выехали. Вернулся я домой в воскресенье, в половине десятого утра, заранее готовый к тому, что старик задаст мне крепкую взбучку. Я, правда, придумал какое-то объяснение, но не рассчитывал, что оно мне поможет. В доме я никого не встретил и отправился в столовую, где отец как раз сидел за завтраком. «Это ты, сынок? – сказал он. – Не знал, что ты уже поднялся. Что ты делаешь в такую рань? Ведь сегодня воскресенье. Садись застракать». Я сел. Мне казалось, что у меня вот-вот лопнут кишки, так я сдерживался, чтобы не расхохотаться.
Я учился два года в Крейтонском университете в Омахе. Собирался пойти на медицинский факультет, хотел стать акушером. Не знаю почему, но ни одна женщина не оставляет меня равнодушным, ну а передо мной, – Базз самодовольно ухмыльнулся, – передо мной ни одна не устоит. Серьезно говорю, сестренка!
Тринадцати лет я впервые обладал женщиной, матерью десятилетней дочери. Не знаю, чем привлек ее такой мальчишка, клянусь, не знаю. Но она заставила меня. Потом ей стало стыдно, и она взяла с меня слово никому ничего не говорить. Когда я перешел на второй курс, ее дочери уже исполнилось семнадцать лет, а мне было около двадцати. Она была хорошо сложена… я хочу сказать, она была в известном отношении талантлива. Во время каникул я заметил, что стоило мне появиться у них в доме, как мамаша немедленно смывалась к себе наверх, оставляя меня наедине с дочкой. Как-то вечером я сказал Дотти: «Поедем в кино в Колумбус». Колумбус находился в часе езды от нас, а порядки в нашем городке были строгие: если парень хотел отправиться с девушкой в Колумбус, надо было заблаговременно ее предупредить, чтобы она успела попросить разрешения, а вы старались назначить свидание другой, на тот случай, если одна не сможет поехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122