Сплошные вонючие мужские туалеты, планета смрада. Я не хочу вас отталкивать. Раньше я мог всё это обрулить и достучаться до вас. Но теперь я еду на долгие гастроли, на короткие гастроли, зимой, летом, автобусом, поездом, самолётом. Движение – это болезнь. Дивная чума. Лихорадка, сжигающая мои сны.
18 сентября 1990 г. Франкфурт, Германия: В ожидании вылета. Снаружи на улице – перебранка и хохот пьяниц. В нескольких кварталах отсюда – hauptbahnhof. Дохлые торчки собираются и пускают слюни. Сегодня вечером был на автобане. Ночь ясная, звёзды, сосны. Движение – это всё. Я подсел. Эти дальнобойщики, жёсткие отсутствующие взгляды. Я знаю, здесь моё место.
5 октября 1990 г. Где-то в Джорджии: Большая луна над реками, которые мы пересекаем. На дорогах полно обломков и печали, по радио меняется старая музыка. Мои руки пахнут бензином. Женщина в забегаловке сказала, что все служащие или анонимные алкоголики, или анонимные наркоманы, или просто «торчки». Сколько раз уже на этой дороге? Станция за станцией, до изнеможения. Давай быстрее и дальше, чтобы не было времени оглядываться. Чтобы не видеть, как от тебя отпадают и разбиваются кусочки. Трескучий голос по телефону усиливает расстояние. Ухом к трубке, чтобы лишь наполовину слышать голос из другого мира. Мира, не подсевшего на движение. Пролетают мили, разглядываешь трещины у себя на руках. Дышишь бензином, всё глубже проваливаешься в себя. Сегодня вечером по FM был Рой Орбисон. «О, красотка» больше ничего не значит для меня. Она кончилась за пятьдесят тысяч миль отсюда. Стоянка грузовиков возле реки с красивым индейским названием. Мужик внутри чинит рации и рассказывает анекдоты собравшимся водителям, а те наблюдают, как он работает за своим складным столиком. Кантри-музыка, чёрствые фонари, сухой воздух. После – на летящей дороге, отчаянной смертельной артерии. Я смотрю, как мимо с грохотом проносятся «Рыцари Дороги». Вознеслись в своих безумных кабинках, отгородились стеклом и металлом. Окутаны дохлыми насекомыми и птичьей кровью. Я вижу хвостовые огни уезжающего грузовика, на заднем борту надпись «на всю ноч». Мы все подохнем здесь – проездом.
9 октября 1990 г. Тусон, Аризона: Человек с татуировкой свастики на груди помог нам затащить аппаратуру в говенный клуб.
– Я рад, что у ваших ребят мало аппаратуры. Вот затащу ваше барахло и пойду домой, где мне снова отсосут.
Тут раньше был такой поганенький барчик, где играли кантри-энд-вестерн. Сюда никто никогда не ходил. Юго-Восток весь исполнен тоски. Солнце садится так долго. Кажется, оно висит без движения, окрашивая всё вокруг глубокой и гулкой печалью. Оплакивает землю перед тем, как окончательно исчезнуть из виду. Катимся по 10-й Западной трассе, и каждый город – как город-призрак. Словно их построили, чтобы можно было уехать. Так много тупиков. Жара парализует, держит всё в своих тисках. У этих засранцев взгляды каменные, зажимают тебя в клещи. Глядят прямо сквозь тебя так, как сквозь тебя смотрела бы жаркая живая ночь в пустыне. Толстый тип вваливается в раздевалку.
– Да, снаружи всё мертвяк. Мертвее, чем в преисподней. Так же мёртво как тогда, когда здесь играли «John Doe»… Пьют, курят, разбивают костяшки, срок, татуировки, выбитые зубы, мотоциклы, бедность и насилие. Выпотрошенная сверкающая американская мечта опрокинулась на бок. Оазис давно пересох. Здесь так много печали, среди расползшихся песков и кактусов. Осталось меньше часа, и мы выйдем на сцену пробивать электричеством эту пустую пустынную ночь.
29 октября 1990 г. Литэм, Нью-Йорк: В холодном пивном амбаре. Войдя, сразу увидели этот здоровенный барьер перед сценой. Мы спросили у человека, нельзя ли его передвинуть. Парень ответил, что нет, потому что он не пускает публику на сцену, а ребятишкам так только лучше, поскольку вышибалы колотят их почём зря при первом удобном случае, и по-другому нельзя. Амбар стоит на небольшом шоссе где-то в глухомани. Вчера вечером здесь играл «Danzig», пришли всего несколько сот человек. Это место напоминает мне те, где я играл с «Black Flag». Холодные комнаты неизвестно где, набитые мерзкими, обдолбанными, матёрыми обсосами. Здесь везде холодно. Туалеты не работают. Стены испещрены ублюдочными выплесками сексуальной фрустрации. В таком месте поневоле начинаешь скучать по своей девушке, если она у тебя есть. Начинаешь думать о своей комнате дома и хочешь оказаться там немедленно. Проведёшь здесь три-четыре вечера подряд, и часть тебя отомрёт. Будто когда-то вообще мог надеяться перевести тоску и депрессию, которые испускает такое место. Я никогда не мог понять, чем меня притягивают такие места. Может, потому, что они настолько далеки от этого мира, что мне кажется, я могу дышать. В таком месте я понимаю, каков расклад, я знаю своё место. В нём есть цель и боль. Без движения, давления и противостояния жизнь – позорище.
19 июня 1991 г. 8.28 вечера, Лос-Анджелес, Калифорния: Морская болезнь. Совсем прихватило. Я несколько дней как дома и не хочу больше никого из них видеть. Звонит телефон, и это пытка. Смысл есть лишь в одном – вернуться туда, где хоть что-нибудь может произойти. Европейские гастроли прошли неплохо. Мне там хорошо. А здесь меня достают голоса. Я не могу с ними. Сегодня позвонил парень из группы «Pantera». Где он откопал мой номер, понятия не имею. Какого хера я беспокоюсь? Как-то пришлось давать два интервью в день. Мне будто зубы выдирали. Никогда раньше не было так плохо. Телефон стал врагом. Я ною, как ребёнок, но, блядь, именно таково мне сейчас.
Наступила ночь, и я слушаю Сонни Роллинза и Колтрейна. Постепенно становится лучше. Я медленно собираю себя по кусочкам, и мне уже не хочется мчаться по автобану со скоростью 150 км в час. От морской болезни тебя шкивает туда и сюда. Слова при ней выходят странные и перекосоебленные. При ней я не могу с реальностью тех людей, которые не ездят по 600 км в день. Если вы так не делаете, то не поймёте того, кто делает, и наоборот.
Давайте не будем разговаривать при встрече. Можно кивать и объясняться жестами. Нет нужды в словах, улыбках или вопросах. Жизнь проходит так или иначе. Всё проходит.
Посмотри, как взрослый плачет
Здесь собраны записи 1988–1991 годов. Довольно тяжёлый материал. То, что я пишу, всегда отражает то, что меня окружает в это время. В те дни у меня было много нагрузки и стрессов – нужно было поддерживать и группу, и книжное издательство. Писать для меня тогда было – как прострачивать шов, который уберёг бы меня от взрыва.
Нахуй
Жизнь – позорище
Каждый вздох грозит спустить с тебя штаны
Враньё громоздится непристойными кучами
И я поневоле думаю о покойнике
Который повесился у себя дома на шнуре
Записка у него в кармане гласит:
Я остановился, но это не остановило меня
Я не собираюсь стареть
Я не люблю эту кучу
Я остановлюсь
Но это не остановит меня
Слова языка выпадают у меня изо рта
Ритуальная привычка
Любовь ненавидит
Правда лжёт
Бля бля бля
Подходящие методы пытки
Наслаиваются накапливаются набиваются во все поры
Пока ты не вынужден встать с собой рядом
На полусогнутых
А клоунские рожи щерятся
Нет ни движения, ни противостоянья
И нет моей руки на глотке жизни, что будет давить
Выжимать определение из этого нездорового смятенья
Жизнь – это оскорбление
Так на хуй её
Я тащу её по следу тлеющих углей
И я не хочу слышать о том
Что, по-твоему, ты олицетворяешь
Потому что это ничто
Мебель, ящики, костры, списки
Труппа съёмщиков
Объятье, поцелуй, долгий взгляд
Падает на пол коридора смертников
Жизнь есть позорище
…
Некоторые вещи слишком позорны
Я бы никогда тебе сказать не мог
Я б никому сказать не смог
Как много я думаю о тебе
И как мне это страшно
Каждое утро, когда разжимаются челюсти бессонницы
Смотрю на твою карточку
Я думаю о твоей болезненной робости
Твоей разрушенной уверенности в себе
Твоей невероятной красоте
Как меня тянет к тебе
…
Ты причина того, что я не всегда хочу умереть
Когда я с тобой, жизнь стоит того, чтобы жить
Вдали от тебя мне странно и больно
Когда я смотрю в твои глаза
Я вижу как жестоко жизнь обошлась с тобой
Хорошо, если ты упадёшь
Я подхвачу тебя
Тот, кто захочет тебя обидеть
Должен сначала убить меня
Я никогда не смогу вколотить слова в строки
Равные скорости твоего присутствия
…
Я никогда не дам тебе понять, как ты ранишь меня
Нет, я никогда не скажу тебе
Последние несколько месяцев загнали меня в себя
Тебя забыть нелегко
Время меня лечит
Я держу свои чувства в себе, помогает
Я не понимаю тебя или таких как ты
Я прекратил себя курочить
Я больше не могу сносить побои
…
В мёртвые часы
Сидишь в моей комнате
Закрыв лицо правой рукой
Играет музыка
Ты думаешь о нём
О его руках в твоих волосах
О том, как он закрывает глаза
От запаха твоей кожи
О своём дыхании на его шее
…
Когда она
Вдали
Я вижу, как пытаюсь удержать её
Я никогда не ведал такой боли
…
Когда ты сойдёшь с ума не будет ничего
Когда ты сойдёшь с ума не будет никого
Ничто не обнимет тебя
Никто не полюбит тебя
Никто с тобой не заговорит
Но это неважно
Неважно, если стены серы
А время поло и одиноко
И проходит свистя и шипя, словно ветер в высоких травах
Пожимаю плечами и смеюсь на пути к смерти
Я не знал ни мгновенья настоящей жизни
Смотри, как я бегу, бездумно и бесцельно
Вперёд
…
Если бы я думал что это поможет
Я бы остался с тобой, сколько нужно
Я показал бы тебе кое-что другое
Не то, о чём я всегда говорил тебе правду
Как сейчас
Я принял всё, что мог
Твоя пустота швырнула меня в глубокую яму
Мне бы лучше сейчас тебя ненавидеть, я знаю
Но не могу
Я пытаюсь, но по-прежнему думаю о тебе одинокой
Ты как осколки стекла на полу
Трудно с твоей перевёрнутой яростью
Удачи тебе
…
Моё одиночество так велико, что переросло меня
Бредёт со мной – бредёт пустыня в ногу
Иногда наши плечи соприкасаются
Словно зубы вгрызаются в мою плоть
Новый неведомый провал пустыни открылся предо мной
…
Если ты хочешь сделать больно им и их ещё не родившимся детям
Всегда говори им правду
Встретившись
Заглядывай им поглубже в глаза
Возьми тех, кто хочет властвовать тобой
И обрати игру против них
Не давай им никакой пощады
Уверься, что ты рассказал им всё о крови и боли
Пусть говорят, что хотят
Ты сам способен вызвать их реакцию
Отныне всё здесь – кровь и смерть
Тебе не придётся долго ждать
…
Сделать шаг в эту огромную опустошающуюся пустыню
Это залитое светом, наполненное надеждами пространство
Этот космос, что сводит нас к правде
Принять этот жизнеподавляющий процесс
Постоянно ебстись со смертью
Выжить в этой бойне, не убив себя
Вот так так так
…
Для меня тени вечно расширяются
Громкость тишины непрерывно возрастает
Отделение от себя
Чтобы идти рядом со своим телом
Я слышу их голоса, как ветер в высокой траве
Тьма рвётся вперёд
…
Если бы я мог, растаял бы в твоих руках
Исчез бы, как десять мёртвых языков
Я б не сопротивлялся
Я бы не лгал тебе
Не думаю что смог бы ещё лгать
Я слишком стар для этих юношеских штучек
Я хочу полюбить кого-то, пока не сдох
Поспеши
Осталось уже недолго
…
Мы только жрём, дрыхнем и не знаем, чем платить за жильё
Где-то есть настоящая жизнь
И те кто живёт ею
А как же остальные
Парализованные телевидением и полицейскими захватами
Увы
Жизнь расширяет и наращивает дистанцию
…
Одиночество, порождаемое миром
Мы не даём ему остановиться всю ночь напролёт
Ожидая тупого мгновенья, или множества тупых мгновений
Чтобы ускользнуть от боли
В эти неподвижные безмолвные ночи я чувствую его сокрушающее колесо
Есть ли в мире кто-нибудь, кого я могу узнать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
18 сентября 1990 г. Франкфурт, Германия: В ожидании вылета. Снаружи на улице – перебранка и хохот пьяниц. В нескольких кварталах отсюда – hauptbahnhof. Дохлые торчки собираются и пускают слюни. Сегодня вечером был на автобане. Ночь ясная, звёзды, сосны. Движение – это всё. Я подсел. Эти дальнобойщики, жёсткие отсутствующие взгляды. Я знаю, здесь моё место.
5 октября 1990 г. Где-то в Джорджии: Большая луна над реками, которые мы пересекаем. На дорогах полно обломков и печали, по радио меняется старая музыка. Мои руки пахнут бензином. Женщина в забегаловке сказала, что все служащие или анонимные алкоголики, или анонимные наркоманы, или просто «торчки». Сколько раз уже на этой дороге? Станция за станцией, до изнеможения. Давай быстрее и дальше, чтобы не было времени оглядываться. Чтобы не видеть, как от тебя отпадают и разбиваются кусочки. Трескучий голос по телефону усиливает расстояние. Ухом к трубке, чтобы лишь наполовину слышать голос из другого мира. Мира, не подсевшего на движение. Пролетают мили, разглядываешь трещины у себя на руках. Дышишь бензином, всё глубже проваливаешься в себя. Сегодня вечером по FM был Рой Орбисон. «О, красотка» больше ничего не значит для меня. Она кончилась за пятьдесят тысяч миль отсюда. Стоянка грузовиков возле реки с красивым индейским названием. Мужик внутри чинит рации и рассказывает анекдоты собравшимся водителям, а те наблюдают, как он работает за своим складным столиком. Кантри-музыка, чёрствые фонари, сухой воздух. После – на летящей дороге, отчаянной смертельной артерии. Я смотрю, как мимо с грохотом проносятся «Рыцари Дороги». Вознеслись в своих безумных кабинках, отгородились стеклом и металлом. Окутаны дохлыми насекомыми и птичьей кровью. Я вижу хвостовые огни уезжающего грузовика, на заднем борту надпись «на всю ноч». Мы все подохнем здесь – проездом.
9 октября 1990 г. Тусон, Аризона: Человек с татуировкой свастики на груди помог нам затащить аппаратуру в говенный клуб.
– Я рад, что у ваших ребят мало аппаратуры. Вот затащу ваше барахло и пойду домой, где мне снова отсосут.
Тут раньше был такой поганенький барчик, где играли кантри-энд-вестерн. Сюда никто никогда не ходил. Юго-Восток весь исполнен тоски. Солнце садится так долго. Кажется, оно висит без движения, окрашивая всё вокруг глубокой и гулкой печалью. Оплакивает землю перед тем, как окончательно исчезнуть из виду. Катимся по 10-й Западной трассе, и каждый город – как город-призрак. Словно их построили, чтобы можно было уехать. Так много тупиков. Жара парализует, держит всё в своих тисках. У этих засранцев взгляды каменные, зажимают тебя в клещи. Глядят прямо сквозь тебя так, как сквозь тебя смотрела бы жаркая живая ночь в пустыне. Толстый тип вваливается в раздевалку.
– Да, снаружи всё мертвяк. Мертвее, чем в преисподней. Так же мёртво как тогда, когда здесь играли «John Doe»… Пьют, курят, разбивают костяшки, срок, татуировки, выбитые зубы, мотоциклы, бедность и насилие. Выпотрошенная сверкающая американская мечта опрокинулась на бок. Оазис давно пересох. Здесь так много печали, среди расползшихся песков и кактусов. Осталось меньше часа, и мы выйдем на сцену пробивать электричеством эту пустую пустынную ночь.
29 октября 1990 г. Литэм, Нью-Йорк: В холодном пивном амбаре. Войдя, сразу увидели этот здоровенный барьер перед сценой. Мы спросили у человека, нельзя ли его передвинуть. Парень ответил, что нет, потому что он не пускает публику на сцену, а ребятишкам так только лучше, поскольку вышибалы колотят их почём зря при первом удобном случае, и по-другому нельзя. Амбар стоит на небольшом шоссе где-то в глухомани. Вчера вечером здесь играл «Danzig», пришли всего несколько сот человек. Это место напоминает мне те, где я играл с «Black Flag». Холодные комнаты неизвестно где, набитые мерзкими, обдолбанными, матёрыми обсосами. Здесь везде холодно. Туалеты не работают. Стены испещрены ублюдочными выплесками сексуальной фрустрации. В таком месте поневоле начинаешь скучать по своей девушке, если она у тебя есть. Начинаешь думать о своей комнате дома и хочешь оказаться там немедленно. Проведёшь здесь три-четыре вечера подряд, и часть тебя отомрёт. Будто когда-то вообще мог надеяться перевести тоску и депрессию, которые испускает такое место. Я никогда не мог понять, чем меня притягивают такие места. Может, потому, что они настолько далеки от этого мира, что мне кажется, я могу дышать. В таком месте я понимаю, каков расклад, я знаю своё место. В нём есть цель и боль. Без движения, давления и противостояния жизнь – позорище.
19 июня 1991 г. 8.28 вечера, Лос-Анджелес, Калифорния: Морская болезнь. Совсем прихватило. Я несколько дней как дома и не хочу больше никого из них видеть. Звонит телефон, и это пытка. Смысл есть лишь в одном – вернуться туда, где хоть что-нибудь может произойти. Европейские гастроли прошли неплохо. Мне там хорошо. А здесь меня достают голоса. Я не могу с ними. Сегодня позвонил парень из группы «Pantera». Где он откопал мой номер, понятия не имею. Какого хера я беспокоюсь? Как-то пришлось давать два интервью в день. Мне будто зубы выдирали. Никогда раньше не было так плохо. Телефон стал врагом. Я ною, как ребёнок, но, блядь, именно таково мне сейчас.
Наступила ночь, и я слушаю Сонни Роллинза и Колтрейна. Постепенно становится лучше. Я медленно собираю себя по кусочкам, и мне уже не хочется мчаться по автобану со скоростью 150 км в час. От морской болезни тебя шкивает туда и сюда. Слова при ней выходят странные и перекосоебленные. При ней я не могу с реальностью тех людей, которые не ездят по 600 км в день. Если вы так не делаете, то не поймёте того, кто делает, и наоборот.
Давайте не будем разговаривать при встрече. Можно кивать и объясняться жестами. Нет нужды в словах, улыбках или вопросах. Жизнь проходит так или иначе. Всё проходит.
Посмотри, как взрослый плачет
Здесь собраны записи 1988–1991 годов. Довольно тяжёлый материал. То, что я пишу, всегда отражает то, что меня окружает в это время. В те дни у меня было много нагрузки и стрессов – нужно было поддерживать и группу, и книжное издательство. Писать для меня тогда было – как прострачивать шов, который уберёг бы меня от взрыва.
Нахуй
Жизнь – позорище
Каждый вздох грозит спустить с тебя штаны
Враньё громоздится непристойными кучами
И я поневоле думаю о покойнике
Который повесился у себя дома на шнуре
Записка у него в кармане гласит:
Я остановился, но это не остановило меня
Я не собираюсь стареть
Я не люблю эту кучу
Я остановлюсь
Но это не остановит меня
Слова языка выпадают у меня изо рта
Ритуальная привычка
Любовь ненавидит
Правда лжёт
Бля бля бля
Подходящие методы пытки
Наслаиваются накапливаются набиваются во все поры
Пока ты не вынужден встать с собой рядом
На полусогнутых
А клоунские рожи щерятся
Нет ни движения, ни противостоянья
И нет моей руки на глотке жизни, что будет давить
Выжимать определение из этого нездорового смятенья
Жизнь – это оскорбление
Так на хуй её
Я тащу её по следу тлеющих углей
И я не хочу слышать о том
Что, по-твоему, ты олицетворяешь
Потому что это ничто
Мебель, ящики, костры, списки
Труппа съёмщиков
Объятье, поцелуй, долгий взгляд
Падает на пол коридора смертников
Жизнь есть позорище
…
Некоторые вещи слишком позорны
Я бы никогда тебе сказать не мог
Я б никому сказать не смог
Как много я думаю о тебе
И как мне это страшно
Каждое утро, когда разжимаются челюсти бессонницы
Смотрю на твою карточку
Я думаю о твоей болезненной робости
Твоей разрушенной уверенности в себе
Твоей невероятной красоте
Как меня тянет к тебе
…
Ты причина того, что я не всегда хочу умереть
Когда я с тобой, жизнь стоит того, чтобы жить
Вдали от тебя мне странно и больно
Когда я смотрю в твои глаза
Я вижу как жестоко жизнь обошлась с тобой
Хорошо, если ты упадёшь
Я подхвачу тебя
Тот, кто захочет тебя обидеть
Должен сначала убить меня
Я никогда не смогу вколотить слова в строки
Равные скорости твоего присутствия
…
Я никогда не дам тебе понять, как ты ранишь меня
Нет, я никогда не скажу тебе
Последние несколько месяцев загнали меня в себя
Тебя забыть нелегко
Время меня лечит
Я держу свои чувства в себе, помогает
Я не понимаю тебя или таких как ты
Я прекратил себя курочить
Я больше не могу сносить побои
…
В мёртвые часы
Сидишь в моей комнате
Закрыв лицо правой рукой
Играет музыка
Ты думаешь о нём
О его руках в твоих волосах
О том, как он закрывает глаза
От запаха твоей кожи
О своём дыхании на его шее
…
Когда она
Вдали
Я вижу, как пытаюсь удержать её
Я никогда не ведал такой боли
…
Когда ты сойдёшь с ума не будет ничего
Когда ты сойдёшь с ума не будет никого
Ничто не обнимет тебя
Никто не полюбит тебя
Никто с тобой не заговорит
Но это неважно
Неважно, если стены серы
А время поло и одиноко
И проходит свистя и шипя, словно ветер в высоких травах
Пожимаю плечами и смеюсь на пути к смерти
Я не знал ни мгновенья настоящей жизни
Смотри, как я бегу, бездумно и бесцельно
Вперёд
…
Если бы я думал что это поможет
Я бы остался с тобой, сколько нужно
Я показал бы тебе кое-что другое
Не то, о чём я всегда говорил тебе правду
Как сейчас
Я принял всё, что мог
Твоя пустота швырнула меня в глубокую яму
Мне бы лучше сейчас тебя ненавидеть, я знаю
Но не могу
Я пытаюсь, но по-прежнему думаю о тебе одинокой
Ты как осколки стекла на полу
Трудно с твоей перевёрнутой яростью
Удачи тебе
…
Моё одиночество так велико, что переросло меня
Бредёт со мной – бредёт пустыня в ногу
Иногда наши плечи соприкасаются
Словно зубы вгрызаются в мою плоть
Новый неведомый провал пустыни открылся предо мной
…
Если ты хочешь сделать больно им и их ещё не родившимся детям
Всегда говори им правду
Встретившись
Заглядывай им поглубже в глаза
Возьми тех, кто хочет властвовать тобой
И обрати игру против них
Не давай им никакой пощады
Уверься, что ты рассказал им всё о крови и боли
Пусть говорят, что хотят
Ты сам способен вызвать их реакцию
Отныне всё здесь – кровь и смерть
Тебе не придётся долго ждать
…
Сделать шаг в эту огромную опустошающуюся пустыню
Это залитое светом, наполненное надеждами пространство
Этот космос, что сводит нас к правде
Принять этот жизнеподавляющий процесс
Постоянно ебстись со смертью
Выжить в этой бойне, не убив себя
Вот так так так
…
Для меня тени вечно расширяются
Громкость тишины непрерывно возрастает
Отделение от себя
Чтобы идти рядом со своим телом
Я слышу их голоса, как ветер в высокой траве
Тьма рвётся вперёд
…
Если бы я мог, растаял бы в твоих руках
Исчез бы, как десять мёртвых языков
Я б не сопротивлялся
Я бы не лгал тебе
Не думаю что смог бы ещё лгать
Я слишком стар для этих юношеских штучек
Я хочу полюбить кого-то, пока не сдох
Поспеши
Осталось уже недолго
…
Мы только жрём, дрыхнем и не знаем, чем платить за жильё
Где-то есть настоящая жизнь
И те кто живёт ею
А как же остальные
Парализованные телевидением и полицейскими захватами
Увы
Жизнь расширяет и наращивает дистанцию
…
Одиночество, порождаемое миром
Мы не даём ему остановиться всю ночь напролёт
Ожидая тупого мгновенья, или множества тупых мгновений
Чтобы ускользнуть от боли
В эти неподвижные безмолвные ночи я чувствую его сокрушающее колесо
Есть ли в мире кто-нибудь, кого я могу узнать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65