Ничто не действует на меня так, как осень, всё-таки ничто. Я прямо сейчас могу представить, как гуляю по П-стрит, могу почувствовать. Я чувствую каминный дым на
О-стрит прямо сейчас. Вижу уличные фонари на Р-стрит. Но в то же время я чувствую засасывающую пустоту, которая парализовала меня и сделала угрюмым и холодным. Я могу вспомнить, как сидел в этой тёмной квартире, провонявшей краской и инсектицидами, так дико желая выйти, но не имея ни малейшей, чёрт возьми, идеи, куда идти. Всякий раз, когда воздух холодеет, я переношусь во все эти места. Мне мерещится неоновый свете моего магазина, если смотреть на него из «Народного Драгстора» напротив. Он выглядит оживлённым и радостным. Светящийся стеклянный куб в темноте, холодная стена. Я будто смотрю на мир снаружи. Гуляя по улицам на окраине земли. Одинокий и чужой.
…
Как ты сегодня? Всё карабкаешься наверх? Тебе рассказали все про эту лестницу. Карабкайся, и обретёшь спасение. Спорим, нелегко? Руки устали? Ещё бы, лестница-то длинная. Вера – такое слово они говорили? Надежда? Я за тобой давненько наблюдаю. Не лезешь ты ни на какую лестницу. Ты крутишься как белка в колесе.
…
Этим летом я остался на острове в одиночестве. Мой ум гуляет сам по себе, обычно по улицам моего родного города.
Одинокие ночные прогулки по бульвару Макартур. Влажный, неподвижный воздух. Мотыльки вьются в свете уличных фонарей. Я иду сквозь ночь, больной, свободный и одинокий. Солнце никогда не взойдёт над этими улицами. Бульвар Макартур всегда тёмный и тихий. Уличные фонари – маленькие жёлтые планеты, которые не дают мне далеко отвалиться. Я оторван от всего. Я погружаюсь в себя так глубоко, что превращаюсь в самое жалкое, одинокое, безобразное животное на свете. Лето становится тюрьмой, севшим на мель кораблём, лестницей в никуда. Лето вновь приносит мысли о девушке и её доме. Я чувствовал себя таким маленьким, что мог бы спрятаться в трещины мостовой. Летнее животное, я не могу ни убежать, ни спрятаться от этого. Путешествие моего сознания продолжается, и вот я стою перед домом с верандой на Бичер-стрит. Вижу себя и других знакомых на крыльце, они неподвижны.
Они – статуи. Внезапно я тяжелею, словно меня наполняет вода или песок. Я становлюсь усталым, ленивым и безмозглым. Косным и задышливым. Я знаю, что я есть, но не знаю, что должен делать. Если сомневаюсь, то я обычно двигаюсь. Ухожу и гуляю где-нибудь, пытаясь выйти изо рта или задницы летнего зверя, который проглотил меня. Закаты хуже всего. Они умирают медленно и печально, пылая и прощаясь. Я хочу протянуть руку и схватить солнце, закинуть его обратно в небо: так у меня будет больше времени, чтобы понять эту дилемму. Я знаю, что уже слишком поздно добираться до других берегов. Я не стал бы, даже если б смог. Лето выжигает меня, оставляя лишь пустую оболочку. Возбуждённую бессонницей и жаждой всего сразу. Я бесхребетно зависаю ни там и ни здесь. Моя кожа дубеет, и меня в ней крючит. Я запечатан в ней. Все поры, все отверстия. Под этой дублёной шкурой я кричу, верчусь, трясусь и сгораю в молчании. Интересно, не лучше ли мне оказаться подальше от всего, что хоть как-то похоже вот на это? Можно изменить пейзаж вокруг. Можно удрать от кулаков, что молотят тебя, но сбежать от своих чувств нельзя. Я прополз по всем сточным трубам отсюда дотуда, и у меня ни разу не получилось. И я сгораю молча.
…
Как-то ночью мне приснился сон. Я лежал на полу с закрытыми глазами, а твари оживали: змея ползла в пустыне по тропе параллельно прямой, вымощенной чёрным дороге. Заходит солнце, но вокруг ещё достаточно светло. В другую сторону на горизонте идёт по дороге женщина. Она и змея сближаются и почти минуют друг друга, но вдруг останавливаются. Обе выходят на полосу между тропой и дорогой. Внезапно налетает ветер, и змея превращается в человека. У него тёмные волосы. Тело его отмечено шрамами и символами, знаками его племени. Двое становятся лицом друг к другу и обнимаются. Налетает другой порыв ветра и сдувает с них все одежды. Солнце на секунду останавливается и начинает медленно восходить, становится глубоко-малиновым и испускает низкий металлический вой. Двое стоят, крепко обнявшись, совершенно неподвижно. Их тела сливаются, точно две части головоломки. Налетает новый порыв ветра и сдувает с мужчины и женщины всю плоть и все внутренности: что остаются лишь два скелета, сомкнутых в объятии. Их челюсти открываются, и они начинают вгрызаться друг в друга, кость в кость, зубы в зубы. Солнце уже воет на такой частоте, что сотрясается вся земля. Скелеты скрежещут друг о друга так, словно пытаются уничтожить друг друга. Налетает ещё один порыв ветра и полностью переплетает двоих так, что виден только один силуэт; это происходит в одно мгновение ока, а потом изображение взрывается и превращается в груду песка. Та сгорает бело-голубым пламенем, и не остаётся ничего. Теперь солнце изменило форму, стало двойной спиралью, ярко-красной, скрученной. Оно тонет вдали, грохот умолкает, а свет меркнет.
…
Мне нравятся мои головные боли, они чистые. Больше всего мне нравятся те, что у меня в последнее время. Боль скачет по всей голове. Иногда они приходят ниоткуда. Боль проносится через мою голову, как вспышка света. Острая и чистая. Я вижу в мозгу холодные голубые осколки. От них моя голова расширяется, сжимается и принимает отвратительные формы. Иногда я даже щурюсь от боли. Она как пуля, что входит в мой мозг и прокладывает там свой путь, извиваясь, как змея, воткнутая в розетку. Иногда я думаю, что что-то хочет войти мне в голову, а иногда мне кажется, что что-то пытается из неё вырваться. Как восходящее солнце. Изъязвлённое. Палящее. Оно разрушает клетки моего мозга. Постоянно вращается и выбрасывается спиралями. Может, в моей голове нашла прибежище колония беглых крыс, и они превращают мои мозги в трущобы, в зловонный притон для снов и галлюцинаций. Они проедают путь в сердцевине моего мозга, поглощая серое и белое вещество. Подкрепляясь, накапливая силы, чтобы насылать и воплощать чуму и мор. Боль даёт мне силы и знания. Принуждает понимать, признавать, сливаться с ней, наслаждаться ею и её производными: привидением и ожесточённым, абсолютным поступательным движением. Мне нравятся мои головные боли.
…
Я – разноцветная ткань человеческих шрамов. Я склонён к самобичеванию, и я бичую себя почём зря. ХВАТИТ УЖЕ! Я не оправдаю надежд. Наверное, я забыл упомянуть о своём всепоглощающем малодушии, тупости и явном, чистейшем убожестве. Но в твоих глазах я – незнакомец, и моё настроение колбасит гильотиной, а мои руки никак не связаны с черепушкой, и у меня бешеные мускулы и уклончивый взгляд, и у моего побуждения нет названия, я не знаю, что делать с этими мускулами, членом, мозгами, ножом – всё равно чем. Я только хочу что-то сделать.
…
Мы с Иэном отправились покататься на машине. Переехали Ки-бридж, по которому я обычно ходил домой с работы. Проехали по М-стрит. Проехали и по Р-стрит, мимо места, где чёрный хлыщ стукнул меня головой о стену дома и забрал мой плейер, мимо места, где та собака посмотрела мне в глаза и через долю секунды попала под колёса автомобиля, забрызгав кровью мои ботинки. Мимо квартала, где девушка-хиппи украсила мои волосы цветами, пока мужики – её компаньоны – переворачивали машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65