Но на твоем месте я бы не стал волноваться. Мне кажется, все изменения связаны с тем, что он захотел оставить кое-что и Мадлен. Все остальное должно остаться как было.
Скорее всего Кейл прав, подумала Джессика. Впрочем, в свое время она это узнает.
— Удивительно, — снова подал голос Кейл, — что твой Кастеляр по-прежнему здесь. Я-то думал, что он оставит тебя с нами, а сам вернется к делам. Похоже, он всерьез воспринял свои обязанности мужа и зятя.
Джессика издала невнятный звук, который при желании можно было истолковать как согласие, и огляделась по сторонам. Рафаэля она увидела внизу, во внутреннем дворе — он как раз беседовал о чем-то с местным священником.
— Может быть, он хочет поскорее закончить с «Голубой Чайкой», чтобы спокойно отчалить к себе в Бразилию и больше к этому не возвращаться? — поинтересовался Кейл.
— Понятия не имею. Он ничего мне не говорил.
В голосе Джессики прозвучали горькие нотки, но сдержать себя она не могла. Строго говоря, в последние несколько часов она почти не разговаривала с Рафаэлем. Ей нужно было так много сделать — позвонить друзьям и родственникам, заказать гроб, выбрать для деда костюм и галстук, указать могильщикам место на семейном кладбище и позаботиться еще о множестве других важных мелочей. Джессика знала, что рано или поздно объяснения с человеком, который стал ее мужем, ей не избежать, но боль и обида от его предательства были еще слишком сильны, чтобы она могла спокойно думать о том, что она ему скажет.
Кейл сделал вид, будто пропустил ответ Джессики мимо ушей, но в его глазах промелькнуло удивление.
— Я просто хотел раз и навсегда выяснить у него свое нынешнее положение, — сказал он. — Если Кастеляр не нуждается в моих услугах, пусть так сразу и скажет. Это меня не убьет. Честно говоря, я уже давно подумываю о том, чтобы открыть свое дело — маленькую фирмочку, которая бы занималась туристскими круизами вдоль побережья.
— О, Кейл! Что ты такое говоришь? Кейл натянуто улыбнулся Джессике.
— Да, конечно, я тоже буду скучать по тебе, сестренка, но «Голубая Чайка» значит для меня гораздо меньше, чем для тебя. Я не собираюсь посвятить ей всю свою жизнь, коль скоро у меня есть и другие возможности.
Слова Кейла то и дело вспоминались Джессике на протяжении всего дня, и каждый раз она с грустью думала о том, что стоило деду умереть, как все начало стремительно и неудержимо меняться. А это, в свою очередь, только усиливало ее собственные боль и неуверенность.
К счастью, ей некогда было сосредоточиться на своих переживаниях. Похороны и все с ними связанное отвлекали Джессику, не оставляя ей ни одной свободной минуты. Искреннее участие друзей и соседей, их соболезнования, проникновенные слова скорби, дружеские объятия и воспоминания о Клоде Фрейзере, его благородстве и щедрости, растрогали Джессику до слез, так что под конец она уже не рисковала отходить слишком далеко от комода, в ящике которого лежали свежие носовые платки. Несколько раз она с неудовольствием ловила себя на том, что слишком часто оглядывается, ища глазами Рафаэля. Как бы там ни было, сознание того, что он где-то рядом, и его молчаливое одобрение дарили Джессике новую уверенность в себе, поддерживая ее в самые трудные минуты. Несколько раз, перехватив ее взгляд, Рафаэль сам подходил к ней с советом или помогал выпутаться из объятий какой-нибудь дальней родственницы или знакомой, которая уже приготовилась проплакать на груди у Джессики весь остаток дня. Она была благодарна ему за то, что он ничего от нее не требовал и не давил на нее, но вместе с тем Джессика знала, что вечно это продолжаться не может. Многое, еще очень многое должно было измениться после похорон.
Во время заупокойной мессы, которую служили в маленькой часовне при кладбище, Мими Тесс все-таки разрыдалась. Это было душераздирающее зрелище, и Джессика едва сдержалась, чтобы не заплакать самой. Слезы — быстрые и блестящие, как капельки ртути, — катились по пергаментному лицу Мими Тесс, а узкие костлявые плечи вздрагивали от безутешных рыданий. Ее горе казалось Джессике тем более трагическим, что она хорошо знала, сколько лет — бесконечно долгих лет, вместивших в себя уязвленную гордость, измену, обиды, гнев, сомнения, страхи, безумие и отчужденность, — словно каменная стена или неодолимая пропасть разделили ее бабушку и Клода Фрейзера, этих двух людей, когда-то любивших друг друга.
Хрупкая фигура Мими Тесс вдруг расплылась перед глазами Джессики, и она поняла, что тоже плачет.
И вот все осталось позади. Была прочитана последняя молитва, произнесены последние прощальные слова, а на крышку гроба легли последние цветы. Потом гроб вынесли из часовни и опустили в могилу, и родственники, бросив в отверстую яму по горсти земли, вернулись в усадьбу, предоставив служащим похоронного бюро заканчивать свою работу.
Еще через несколько часов была налита и выпита последняя чашка кофе, съеден последний кусок пирога, и последний из дальних родственников, распрощавшись, отбыл восвояси. В «Мимозе» остались только члены семьи, большинство из которых собиралось провести здесь ночь, ибо возвращаться в Новый Орлеан и Лафайетт было слишком поздно.
Острое желание сбежать от всех сочувствующих и сокрушавшихся выгнало Джессику из дома. На сад уже опустились безмолвные фиолетовые сумерки, но темнота не была ей помехой, ибо Джессика знала здесь каждый камень и каждое дерево. Пройдя старый сад насквозь, она свернула на тропинку, которая вела к кладбищу. На кладбище было уже безлюдно, и свежий могильный холм был заботливо обложен свежим дерном и завален цветами.
Прохладный морской ветер с залива бережно раскачивал кроны дубов и кедров, росших по периметру заржавленной чугунной ограды кладбища, и негромко шелестел лентами и хвоей венков, стоявших на проволочных подставках. Наклонившись к могиле, Джессика взяла на память одну из желтых роз, лежавших в ее в изголовье, и выпрямилась, вертя цветок в руках.
Она чувствовала себя так, словно из ее жизни безвозвратно ушло что-то важное, что-то, что поддерживало и направляло ее. Как странно было думать о том, что из мира ушел единственный человек, который осуждал ее опрометчивые поступки и ругал за ошибки. У нее не осталось никого, кто хвалил бы ее за удачи или просто стоял за спиной. Никого, кому бы она могла доверять…
— Можно мне разделить с тобой вечность, Джесс? Ты не возражаешь?
Джессика резко повернулась. Она думала, что она здесь одна, и раздавшийся за спиной низкий, глухой голос, который она в задумчивости не узнала, напугал ее. Но это оказался всего-навсего Ник. Засунув руки глубоко в карманы, он медленно приближался к ней, и по лицу его блуждала странная, невеселая улыбка.
Брови Джессики удивленно приподнялись, и Ник это заметил.
— Мне хотелось бы, чтобы когда-нибудь меня тоже похоронили здесь, — пояснил он. — И, поскольку ты в конце концов станешь здесь хозяйкой, я хотел попросить, чтобы ты зарезервировала за мной местечко.
Он не шутил, и Джессика спросила:
— Но… почему?..
Ник отвернулся и поглядел туда, где за оградой, за могучими столетними дубами, колыхалось невидимое в темноте море зеленой травы, протянувшееся от шенье до самого залива.
— Здесь так тихо и спокойно. — Он пожал плечами и снова повернулся к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Скорее всего Кейл прав, подумала Джессика. Впрочем, в свое время она это узнает.
— Удивительно, — снова подал голос Кейл, — что твой Кастеляр по-прежнему здесь. Я-то думал, что он оставит тебя с нами, а сам вернется к делам. Похоже, он всерьез воспринял свои обязанности мужа и зятя.
Джессика издала невнятный звук, который при желании можно было истолковать как согласие, и огляделась по сторонам. Рафаэля она увидела внизу, во внутреннем дворе — он как раз беседовал о чем-то с местным священником.
— Может быть, он хочет поскорее закончить с «Голубой Чайкой», чтобы спокойно отчалить к себе в Бразилию и больше к этому не возвращаться? — поинтересовался Кейл.
— Понятия не имею. Он ничего мне не говорил.
В голосе Джессики прозвучали горькие нотки, но сдержать себя она не могла. Строго говоря, в последние несколько часов она почти не разговаривала с Рафаэлем. Ей нужно было так много сделать — позвонить друзьям и родственникам, заказать гроб, выбрать для деда костюм и галстук, указать могильщикам место на семейном кладбище и позаботиться еще о множестве других важных мелочей. Джессика знала, что рано или поздно объяснения с человеком, который стал ее мужем, ей не избежать, но боль и обида от его предательства были еще слишком сильны, чтобы она могла спокойно думать о том, что она ему скажет.
Кейл сделал вид, будто пропустил ответ Джессики мимо ушей, но в его глазах промелькнуло удивление.
— Я просто хотел раз и навсегда выяснить у него свое нынешнее положение, — сказал он. — Если Кастеляр не нуждается в моих услугах, пусть так сразу и скажет. Это меня не убьет. Честно говоря, я уже давно подумываю о том, чтобы открыть свое дело — маленькую фирмочку, которая бы занималась туристскими круизами вдоль побережья.
— О, Кейл! Что ты такое говоришь? Кейл натянуто улыбнулся Джессике.
— Да, конечно, я тоже буду скучать по тебе, сестренка, но «Голубая Чайка» значит для меня гораздо меньше, чем для тебя. Я не собираюсь посвятить ей всю свою жизнь, коль скоро у меня есть и другие возможности.
Слова Кейла то и дело вспоминались Джессике на протяжении всего дня, и каждый раз она с грустью думала о том, что стоило деду умереть, как все начало стремительно и неудержимо меняться. А это, в свою очередь, только усиливало ее собственные боль и неуверенность.
К счастью, ей некогда было сосредоточиться на своих переживаниях. Похороны и все с ними связанное отвлекали Джессику, не оставляя ей ни одной свободной минуты. Искреннее участие друзей и соседей, их соболезнования, проникновенные слова скорби, дружеские объятия и воспоминания о Клоде Фрейзере, его благородстве и щедрости, растрогали Джессику до слез, так что под конец она уже не рисковала отходить слишком далеко от комода, в ящике которого лежали свежие носовые платки. Несколько раз она с неудовольствием ловила себя на том, что слишком часто оглядывается, ища глазами Рафаэля. Как бы там ни было, сознание того, что он где-то рядом, и его молчаливое одобрение дарили Джессике новую уверенность в себе, поддерживая ее в самые трудные минуты. Несколько раз, перехватив ее взгляд, Рафаэль сам подходил к ней с советом или помогал выпутаться из объятий какой-нибудь дальней родственницы или знакомой, которая уже приготовилась проплакать на груди у Джессики весь остаток дня. Она была благодарна ему за то, что он ничего от нее не требовал и не давил на нее, но вместе с тем Джессика знала, что вечно это продолжаться не может. Многое, еще очень многое должно было измениться после похорон.
Во время заупокойной мессы, которую служили в маленькой часовне при кладбище, Мими Тесс все-таки разрыдалась. Это было душераздирающее зрелище, и Джессика едва сдержалась, чтобы не заплакать самой. Слезы — быстрые и блестящие, как капельки ртути, — катились по пергаментному лицу Мими Тесс, а узкие костлявые плечи вздрагивали от безутешных рыданий. Ее горе казалось Джессике тем более трагическим, что она хорошо знала, сколько лет — бесконечно долгих лет, вместивших в себя уязвленную гордость, измену, обиды, гнев, сомнения, страхи, безумие и отчужденность, — словно каменная стена или неодолимая пропасть разделили ее бабушку и Клода Фрейзера, этих двух людей, когда-то любивших друг друга.
Хрупкая фигура Мими Тесс вдруг расплылась перед глазами Джессики, и она поняла, что тоже плачет.
И вот все осталось позади. Была прочитана последняя молитва, произнесены последние прощальные слова, а на крышку гроба легли последние цветы. Потом гроб вынесли из часовни и опустили в могилу, и родственники, бросив в отверстую яму по горсти земли, вернулись в усадьбу, предоставив служащим похоронного бюро заканчивать свою работу.
Еще через несколько часов была налита и выпита последняя чашка кофе, съеден последний кусок пирога, и последний из дальних родственников, распрощавшись, отбыл восвояси. В «Мимозе» остались только члены семьи, большинство из которых собиралось провести здесь ночь, ибо возвращаться в Новый Орлеан и Лафайетт было слишком поздно.
Острое желание сбежать от всех сочувствующих и сокрушавшихся выгнало Джессику из дома. На сад уже опустились безмолвные фиолетовые сумерки, но темнота не была ей помехой, ибо Джессика знала здесь каждый камень и каждое дерево. Пройдя старый сад насквозь, она свернула на тропинку, которая вела к кладбищу. На кладбище было уже безлюдно, и свежий могильный холм был заботливо обложен свежим дерном и завален цветами.
Прохладный морской ветер с залива бережно раскачивал кроны дубов и кедров, росших по периметру заржавленной чугунной ограды кладбища, и негромко шелестел лентами и хвоей венков, стоявших на проволочных подставках. Наклонившись к могиле, Джессика взяла на память одну из желтых роз, лежавших в ее в изголовье, и выпрямилась, вертя цветок в руках.
Она чувствовала себя так, словно из ее жизни безвозвратно ушло что-то важное, что-то, что поддерживало и направляло ее. Как странно было думать о том, что из мира ушел единственный человек, который осуждал ее опрометчивые поступки и ругал за ошибки. У нее не осталось никого, кто хвалил бы ее за удачи или просто стоял за спиной. Никого, кому бы она могла доверять…
— Можно мне разделить с тобой вечность, Джесс? Ты не возражаешь?
Джессика резко повернулась. Она думала, что она здесь одна, и раздавшийся за спиной низкий, глухой голос, который она в задумчивости не узнала, напугал ее. Но это оказался всего-навсего Ник. Засунув руки глубоко в карманы, он медленно приближался к ней, и по лицу его блуждала странная, невеселая улыбка.
Брови Джессики удивленно приподнялись, и Ник это заметил.
— Мне хотелось бы, чтобы когда-нибудь меня тоже похоронили здесь, — пояснил он. — И, поскольку ты в конце концов станешь здесь хозяйкой, я хотел попросить, чтобы ты зарезервировала за мной местечко.
Он не шутил, и Джессика спросила:
— Но… почему?..
Ник отвернулся и поглядел туда, где за оградой, за могучими столетними дубами, колыхалось невидимое в темноте море зеленой травы, протянувшееся от шенье до самого залива.
— Здесь так тихо и спокойно. — Он пожал плечами и снова повернулся к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127