Ни в коем случае, это ее маленький секрет.
У нее было довольно много таких секретов, и хранила она их все по
одной и той же причине: на войне как на войне, нужно использовать любое,
самое малейшее преимущество. Иногда по вечерам ей приходится выдерживать
полутора, а то и двухчасовой бой, прежде чем враг сдастся, и она сможет на
карте военных действий сменить булавки с белыми головками, принадлежавшие
Питу, на свои, красные. Но сегодня бой был выигран мгновенно и без
кровопролития, это был блицкриг к вящему удовольствию Вильмы.
В глубине души она была уверена, что брак - это нескончаемый боевик и
что в подобной столетней войне, когда пленников не берут в плен, не
сдаются, ни единого белого пятна на поле военных действий не остается,
поскольку на них тут же накладывают аккуратную заплату, от таких легких
побед можно быстро потерять вкус к сражению. Но до этого было еще далеко, и
поэтому она вышла во двор с корзиной под мышкой и с сердцем, трепещущим
где-то в области диафрагмы.
Она успела пройти почти полдвора, прежде чем остановилась. словно
громом сраженная. А где же, черт побери, простыни?
Она должна была сразу их увидеть в темноте, белые прямоугольники,
полощущиеся на ветру. Должна была. но не видела. Может быть, они улетели?
Их сдуло? Очень странно. Ветерок, конечно, сегодня был, но не настолько
сильный. Тогда, вероятно, их украли?
Но тут легкий порыв ветра донес знакомый хлопающий звук. Так, значит,
они здесь... где-то. Старшая дочь огромного католического клана, состоящего
из тринадцати детей, не может не знать, как хлопает на ветру белье. А с
этим звуком было не все в порядке. Каким-то он казался тяжелым.
Вильма сделала еще один шаг вперед. Ее лицо, лицо женщины, которая
подспудно всегда ожидает неприятностей, потемнело. Она уже видела свои
простыни... вернее, очертания, которые должны были быть простынями. Но они
сливались с вечерней мглой.
Тогда она сделала еще один шаг вперед, и снова прошелестел ветер.
Простынные очертания хлопнули на этот раз в ее сторону и, едва она
протянула руку, что-то толстое и вязкое шлепнулось ей на щеку, что-то
липкое и противное прижалось к ней. Как будто ледяная рука мертвеца
пыталась вцепиться в нее.
Вильма была не из тех женщин, кто кричит при любом удобном случае, но
теперь она закричала, закричала и выронила свою бельевую корзину. Снова
послышалось мерзкое вязкое хлюпанье - хлопанье, и она попыталась увернуться
от этого нечто, протягивающего к ней свои сырые, отвратительные клешни. При
этом стукнулась лодыжкой о корзину и упала на колени. Только везение и
быстрота реакции не позволили ей при этом растянуться во весь рост.
Теперь эта тяжелая сырая штука била ее по спине, хлестала по щекам, по
шее. Вильма снова закричала и поползла прочь от бельевых веревок на
четвереньках. Пряди волос выбились из-под платка, которым она повязывала
голову, и повисли вдоль щек. Она терпеть этого не могла, потому что волосы
щекотались. Но отвратительное поглаживание чего-то темного, висевшего на ее
бельевой веревке, было еще невыносимей.
Дверь кухни распахнулась, и послышался встревоженный голос Пита:
- Вильма? Вильма, что с тобой?
И снова тяжелое хлопанье за спиной, похожее на причмокивание голосовых
связок в распухшем горле. На соседнем дворе залилась истерическим визгливым
лаем собачонка Хэйверхиллов, - тяф-тяф-тяф - что никоим образом не придало
Вильме бодрости.
Она поднялась на ноги и увидела Пита, осторожно спускавшегося со
ступенек крыльца.
- Вильма, ты что, упала? Как ты себя чувствуешь?
- Да, - завопила она что было сил. - Да, я упала! Я прекрасно себя
чувствую! Включи же наконец свет, черт тебя подери!
- Ты ушиб...
- ВКЛЮЧИ СВЕТ, ТЕБЕ ГО-ВО-РЯТ! - прорычала она не своим голосом и
вытерла руку о куртку. Теперь и куртка была выпачкана липкой грязью. Вильма
впала в такую ярость, что перед глазами заплясали красные горошинки в такт
стучащей в висках крови. Но больше всего она была зла на себя, за то что
испугалась. Хоть и на секунду.
Тяф-тяф-тяф!
Теперь уже заливался кабыздох на другом участке. Господь свидетель,
как она ненавидела собак, особенно тех, что лаяли.
Темная фигура Пита поднялась по ступенькам, дверь открылась, рука его
просунулась внутрь и, наконец, двор до самого конца залил яркий поток
света.
Вильма оглядела себя и увидела жирные мазки грязи по всему фасаду
своей новой осенней куртки. Она с силой провела рукой по лицу и поняла, что
оно тоже покрыто слоем бурой грязи. Она чувствовала, как липкие холодные
ручейки текут по спине.
- Грязь! - Вильма была настолько потрясена, что не верила своим глазам
и ощущениям, не понимала что разговаривает вслух. Кто мог такое сделать?
Кто осмелился?
- Что ты сказала, дорогая? - переспросил Пит. Он шел ей навстречу и
теперь остановился в нескольких шагах. Лицо Вильмы строило такие гримасы,
что Питеру Ержику это показалось чересчур опасным: как будто под кожей у
нее завелся целый клубок ядовитых змей.
- Грязь! - визжала Вильма, протягивая руки к Питу. Жирные бурые брызги
полетели с ее пальцев в его сторону. - Грязь, говорю! Грязь!
Пит смотрел через ее плечо и постепенно до него начинал доходить смысл
воплей. Нижняя челюсть у него отвалилась. Вильма обернулась и посмотрела по
направлению его взгляда. Поток света, вырвавшийся из кухни, осветил
бельевые веревки и с беспощадностью обнажил то; что нужно было скрыть.
Простыни, которые она утром вывесила чистыми, теперь спускались с прищепок
грязным старым тряпьем; они были не просто облеплены грязью, они ею были
покрыты сплошь, они были в грязь закованы.
Вильма обвела взглядом огород и заметила ямы на тех местах, откуда
грязь зачерпывали. В траве осталась протоптанная тропинка, по которой
носился взад и вперед метатель грязи; носился, зачерпывал, носился, швырял.
- Проклятье! - снова завопила Вильма.
- Вильма... дорогая... вернись в дом и я... - у него просветлел
взгляд, как только в голову пришла счастливая мысль: - Я согрею тебе чаю.
- К чертовой бабушке твой чай! - голос Вильмы взвился на самую вершину
визга, и тут же захлебнулся лаем пес Хэйверхиллов: Тяф-тяф-тяф! Как она
ненавидит собак. Господи, ты видишь, ты слышишь, как я их ненавижу?
Проклятые громкоголосые, исчадия ада!
Гнев переполнял Вильму, и, переполненная, она бросилась назад к своим
простыням, вцепилась в них и стала срывать. Пальцы натянули первую веревку,
вырвавшись, она зазвенела, словно гитарная струна. Простыни сочными
шлепками падали на землю. Со стиснутыми кулаками, сверкающим взором, словно
ребенок в истерике, Вильма сделала один огромный лягушачий прыжок и
оказалась на самой вершине простынной кучи. Куча влажно зашипела, осела и
выбросила вверх сноп грязных брызг, окатив ими нижнее белье Вильмы. Это
оказалось последней каплей. Она открыла рот и уж тут вылила из него все, на
что была способна. Будь она трижды проклята, если не найдет того, кто это
натворил! Даа, ООНАА НААЙДЕЕТ! Уж будьте покойны! А когда найдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
У нее было довольно много таких секретов, и хранила она их все по
одной и той же причине: на войне как на войне, нужно использовать любое,
самое малейшее преимущество. Иногда по вечерам ей приходится выдерживать
полутора, а то и двухчасовой бой, прежде чем враг сдастся, и она сможет на
карте военных действий сменить булавки с белыми головками, принадлежавшие
Питу, на свои, красные. Но сегодня бой был выигран мгновенно и без
кровопролития, это был блицкриг к вящему удовольствию Вильмы.
В глубине души она была уверена, что брак - это нескончаемый боевик и
что в подобной столетней войне, когда пленников не берут в плен, не
сдаются, ни единого белого пятна на поле военных действий не остается,
поскольку на них тут же накладывают аккуратную заплату, от таких легких
побед можно быстро потерять вкус к сражению. Но до этого было еще далеко, и
поэтому она вышла во двор с корзиной под мышкой и с сердцем, трепещущим
где-то в области диафрагмы.
Она успела пройти почти полдвора, прежде чем остановилась. словно
громом сраженная. А где же, черт побери, простыни?
Она должна была сразу их увидеть в темноте, белые прямоугольники,
полощущиеся на ветру. Должна была. но не видела. Может быть, они улетели?
Их сдуло? Очень странно. Ветерок, конечно, сегодня был, но не настолько
сильный. Тогда, вероятно, их украли?
Но тут легкий порыв ветра донес знакомый хлопающий звук. Так, значит,
они здесь... где-то. Старшая дочь огромного католического клана, состоящего
из тринадцати детей, не может не знать, как хлопает на ветру белье. А с
этим звуком было не все в порядке. Каким-то он казался тяжелым.
Вильма сделала еще один шаг вперед. Ее лицо, лицо женщины, которая
подспудно всегда ожидает неприятностей, потемнело. Она уже видела свои
простыни... вернее, очертания, которые должны были быть простынями. Но они
сливались с вечерней мглой.
Тогда она сделала еще один шаг вперед, и снова прошелестел ветер.
Простынные очертания хлопнули на этот раз в ее сторону и, едва она
протянула руку, что-то толстое и вязкое шлепнулось ей на щеку, что-то
липкое и противное прижалось к ней. Как будто ледяная рука мертвеца
пыталась вцепиться в нее.
Вильма была не из тех женщин, кто кричит при любом удобном случае, но
теперь она закричала, закричала и выронила свою бельевую корзину. Снова
послышалось мерзкое вязкое хлюпанье - хлопанье, и она попыталась увернуться
от этого нечто, протягивающего к ней свои сырые, отвратительные клешни. При
этом стукнулась лодыжкой о корзину и упала на колени. Только везение и
быстрота реакции не позволили ей при этом растянуться во весь рост.
Теперь эта тяжелая сырая штука била ее по спине, хлестала по щекам, по
шее. Вильма снова закричала и поползла прочь от бельевых веревок на
четвереньках. Пряди волос выбились из-под платка, которым она повязывала
голову, и повисли вдоль щек. Она терпеть этого не могла, потому что волосы
щекотались. Но отвратительное поглаживание чего-то темного, висевшего на ее
бельевой веревке, было еще невыносимей.
Дверь кухни распахнулась, и послышался встревоженный голос Пита:
- Вильма? Вильма, что с тобой?
И снова тяжелое хлопанье за спиной, похожее на причмокивание голосовых
связок в распухшем горле. На соседнем дворе залилась истерическим визгливым
лаем собачонка Хэйверхиллов, - тяф-тяф-тяф - что никоим образом не придало
Вильме бодрости.
Она поднялась на ноги и увидела Пита, осторожно спускавшегося со
ступенек крыльца.
- Вильма, ты что, упала? Как ты себя чувствуешь?
- Да, - завопила она что было сил. - Да, я упала! Я прекрасно себя
чувствую! Включи же наконец свет, черт тебя подери!
- Ты ушиб...
- ВКЛЮЧИ СВЕТ, ТЕБЕ ГО-ВО-РЯТ! - прорычала она не своим голосом и
вытерла руку о куртку. Теперь и куртка была выпачкана липкой грязью. Вильма
впала в такую ярость, что перед глазами заплясали красные горошинки в такт
стучащей в висках крови. Но больше всего она была зла на себя, за то что
испугалась. Хоть и на секунду.
Тяф-тяф-тяф!
Теперь уже заливался кабыздох на другом участке. Господь свидетель,
как она ненавидела собак, особенно тех, что лаяли.
Темная фигура Пита поднялась по ступенькам, дверь открылась, рука его
просунулась внутрь и, наконец, двор до самого конца залил яркий поток
света.
Вильма оглядела себя и увидела жирные мазки грязи по всему фасаду
своей новой осенней куртки. Она с силой провела рукой по лицу и поняла, что
оно тоже покрыто слоем бурой грязи. Она чувствовала, как липкие холодные
ручейки текут по спине.
- Грязь! - Вильма была настолько потрясена, что не верила своим глазам
и ощущениям, не понимала что разговаривает вслух. Кто мог такое сделать?
Кто осмелился?
- Что ты сказала, дорогая? - переспросил Пит. Он шел ей навстречу и
теперь остановился в нескольких шагах. Лицо Вильмы строило такие гримасы,
что Питеру Ержику это показалось чересчур опасным: как будто под кожей у
нее завелся целый клубок ядовитых змей.
- Грязь! - визжала Вильма, протягивая руки к Питу. Жирные бурые брызги
полетели с ее пальцев в его сторону. - Грязь, говорю! Грязь!
Пит смотрел через ее плечо и постепенно до него начинал доходить смысл
воплей. Нижняя челюсть у него отвалилась. Вильма обернулась и посмотрела по
направлению его взгляда. Поток света, вырвавшийся из кухни, осветил
бельевые веревки и с беспощадностью обнажил то; что нужно было скрыть.
Простыни, которые она утром вывесила чистыми, теперь спускались с прищепок
грязным старым тряпьем; они были не просто облеплены грязью, они ею были
покрыты сплошь, они были в грязь закованы.
Вильма обвела взглядом огород и заметила ямы на тех местах, откуда
грязь зачерпывали. В траве осталась протоптанная тропинка, по которой
носился взад и вперед метатель грязи; носился, зачерпывал, носился, швырял.
- Проклятье! - снова завопила Вильма.
- Вильма... дорогая... вернись в дом и я... - у него просветлел
взгляд, как только в голову пришла счастливая мысль: - Я согрею тебе чаю.
- К чертовой бабушке твой чай! - голос Вильмы взвился на самую вершину
визга, и тут же захлебнулся лаем пес Хэйверхиллов: Тяф-тяф-тяф! Как она
ненавидит собак. Господи, ты видишь, ты слышишь, как я их ненавижу?
Проклятые громкоголосые, исчадия ада!
Гнев переполнял Вильму, и, переполненная, она бросилась назад к своим
простыням, вцепилась в них и стала срывать. Пальцы натянули первую веревку,
вырвавшись, она зазвенела, словно гитарная струна. Простыни сочными
шлепками падали на землю. Со стиснутыми кулаками, сверкающим взором, словно
ребенок в истерике, Вильма сделала один огромный лягушачий прыжок и
оказалась на самой вершине простынной кучи. Куча влажно зашипела, осела и
выбросила вверх сноп грязных брызг, окатив ими нижнее белье Вильмы. Это
оказалось последней каплей. Она открыла рот и уж тут вылила из него все, на
что была способна. Будь она трижды проклята, если не найдет того, кто это
натворил! Даа, ООНАА НААЙДЕЕТ! Уж будьте покойны! А когда найдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53