Безумно моё счастье, и, безумное, будет оно говорить; слишком оно ещё
юно будьте же снисходительны к нему!
Я ранен своим счастьем, все страдающие должны быть моими врачами!
К моим друзьям могу я вновь спуститься, а также к моим врагам!
Заратустра вновь может говорить, и дарить, и расточать свою любовь любимым.
Моя нетерпеливая любовь изливается через край в бурных потоках, бежит
с высот в долины, на восток и на запад. С молчаливых гор и грозовых туч
страдания с шумом спускается моя душа в долины.
Слишком долго тосковал я и смотрел вдаль. Слишком долго принадлежал я
одиночеству так разучился я молчанию.
Я всецело сделался устами и шумом ручья, ниспадающего с высоких скал;
вниз, в долины, хочу я низринуть мою речь.
И пусть низринется поток моей любви туда, где нет пути! Как не найти
потоку в конце концов дороги к морю!
Правда, есть озеро во мне, отшельническое, себе довлеющее; но поток
моей любви мчит его с собою вниз к морю!
Новыми путями иду я, новая речь приходит ко мне; устал я, подобно
всем созидающим, от старых щёлкающих языков. Не хочет мой дух больше ходить
на истоптанных подошвах.
Слишком медленно течёт для меня всякая речь в твою колесницу я
прыгаю, буря! И даже тебя я хочу хлестать своей злобою!
Как крик и как ликование, хочу я мчаться по дальним морям, пока не
найду я блаженных островов, где замешкались мои друзья,
И мои враги между ними! Как люблю я теперь каждого, к кому могу я
говорить! Даже мои враги принадлежат к моему блаженству.
И когда я хочу сесть на своего самого дикого коня, моё копьё помогает
мне всего лучше: оно во всякое время готовый слуга моей ноги
Копьё, что бросаю я в моих врагов! Как благодарю я моих врагов, что я
могу наконец метнуть его!
Слишком велико было напряжение моей тучи; среди хохота молний хочу я
градом осыпать долины.
Грозно будет тогда вздыматься моя грудь; грозно, по горам взбушует
буря её так придёт для неё облегчение.
Поистине, как буря, грядёт моё счастье и моя свобода! Но мои враги
должны думать, что злой дух неистовствует над их головами.
Даже вы, друзья мои, испугаетесь моей дикой мудрости и, быть может,
убежите от неё вместе с моими врагами.
Ах, если бы сумел я пастушеской свирелью обратно привлечь вас! Ах,
если бы моя львица мудрость научилась нежно рычать! Многому уже учились мы
вместе!
Моя дикая мудрость зачала на одиноких горах; на жёстких камнях родила
она юное, меньшее из чад своих.
Теперь, безумная, бегает она по суровой пустыне и ищет, всё ищет
мягкого дёрну моя старая дикая мудрость!
На мягкий дёрн ваших сердец, друзья мои! на вашу любовь хотела бы она
уложить своё возлюбленное чадо!
Так говорил Заратустра.
На блаженных островах
Плоды падают со смоковниц, они сочны и сладки; и пока они падают,
сдирается красная кожица их. Я северный ветер для спелых плодов.
Так, подобно плодам смоковницы, падают к вам эти наставления, друзья
мои; теперь пейте их сок и ешьте их сладкое мясо! Осень вокруг нас, и
чистое небо, и время после полудня.
Посмотрите, какое обилие вокруг нас! И среди этого преизбытка хорошо
смотреть на дальние моря.
Некогда говорили: Бог, когда смотрели на дальние моря; но теперь учил
я вас говорить: сверхчеловек.
Бог есть предположение, но я хочу, чтобы ваше предположение
простиралось не дальше, чем ваша созидающая воля.
Могли бы вы создать Бога? Так не говорите же мне о всяких богах! Но
вы несомненно могли бы создать сверхчеловека.
Быть может, не вы сами, братья мои! Но вы могли бы пересоздать себя в
отцов и предков сверхчеловека; и пусть это будет вашим лучшим созданием!
Бог есть предположение; но я хочу, чтобы ваше предположение было
ограничено рамками мыслимого.
Могли бы вы мыслить Бога? Но пусть это означает для вас волю к
истине, чтобы всё превратилось в человечески мыслимое, человечески видимое,
человечески чувствуемое! Ваши собственные чувства должны вы продумать до
конца!
И то, что называли вы миром, должно сперва быть создано вами: ваш
разум, ваш образ, ваша воля, ваша любовь должны стать им! И поистине, для
вашего блаженства, вы, познающие!
И как могли бы вы выносить жизнь без этой надежды, вы, познающие? Вы
не должны быть единородны с непостижимым и неразумным.
Но я хочу совсем открыть вам своё сердце, друзья мои: если бы
существовали боги, как удержался бы я, чтобы не быть богом! Следовательно,
нет богов.
Правда, я сделал этот вывод; но теперь он выводит меня.
Бог есть предположение; но кто испил бы всю муку этого предположения
и не умер бы? Неужели нужно у созидающего отнять его веру и у орла его
парение в доступной орлам высоте?
Бог есть мысль, которая делает всё прямое кривым и всё, что стоит,
вращающимся. Как? Время исчезло бы, и всё преходящее оказалось бы только
ложью?
Мыслить подобное это вихрь и вертячка для костей человеческих и
тошнота для желудка; поистине, предположить нечто подобное называю я
болезнью верчения.
Злым и враждебным человеку называю я всё это учение о едином, полном,
неподвижном, сытом и непреходящем!
Всё непреходящее есть только символ! И поэты слишком много лгут.
Но о времени и становлении должны говорить лучшие символы: хвалой
должны они быть и оправданием всего, что преходит!
Созидать это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но
чтобы быть созидающим, надо подвергнуться страданиям и многим превращениям.
Да, много горького умирания должно быть в вашей жизни, вы,
созидающие. Так будьте вы ходатаями и оправдателями всего, что преходит.
Чтобы сам созидающий стал новорожденным, для этого должен он хотеть
быть роженицей и пережить родильные муки.
Поистине, через сотни душ шёл я своею дорогою, через сотни колыбелей
и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие
сердце часы.
Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам
откровеннее: такой именно судьбы водит моя воля.
Всё чувствующее страдает во мне и находится в темнице; но моя воля
всегда приходит ко мне как освободительница и вестница радости.
Воля освобождает: таково истинное учение о воле и свободе ему учит
вас Заратустра.
Не хотеть больше, не ценить больше и не созидать больше! ах, пусть
эта великая усталость навсегда останется от меня далёкой!
Даже в познании чувствую я только радость рождения и радость
становления моей воли; и если есть невинность в моём познании, то потому,
что есть в нём воля к рождению.
Прочь от Бога и богов тянула меня эта воля; и что осталось бы
созидать, если бы боги существовали!
Но всегда к человеку влечёт меня сызнова пламенная воля моя к
созиданию; так устремляется молот на камень.
Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, образ моих образов! Ах, он
должен дремать в самом твёрдом, самом безобразном камне!
Теперь дико устремляется мой молот на свою тюрьму. От камня летят
куски; какое мне дело до этого?
Завершить хочу я этот образ: ибо тень подошла ко мне самая
молчаливая, самая лёгкая приблизилась ко мне!
Красота сверхчеловека приблизилась ко мне, как тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69