Смотри же, ты сидишь в своей смоле! Что говорите вы, звери
мои, сказал Заратустра, смеясь, поистине, я клеветал, говоря о смоле. Что
происходит со мною, бывает со всеми плодами, которые созревают. Это мёд в
моих жилах делает мою кровь более густой и мою душу более молчаливой .
Должно быть, так, о Заратустра, отвечали звери, приближаясь к нему, но не
хочешь ли ты сегодня подняться на высокую гору? Воздух чист, и сегодня мир
виден больше, чем когда-либо . Да, звери мои, отвечал он, вы даёте
прекрасный совет, и он мне по сердцу: я хочу сегодня подняться на высокую
гору! Но позаботьтесь, чтобы там мёд был у меня под руками, золотой сотовый
мёд, жёлтый и белый, хороший и свежий, как лёд. Ибо знайте, я хочу там
наверху принести жертву медовую .
Но когда Заратустра был на вершине, отослал он домой зверей,
провожавших его, и нашёл, что теперь он один, тогда засмеялся он от всего
сердца, оглянулся кругом и так говорил:
Я говорил о жертвах и о медовых жертвах; но это было только уловкою
речи моей и поистине полезным безумием! Здесь наверху я могу говорить уже
свободнее, чем перед пещерами отшельников и домашними животными их.
Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что дарится мне, я расточитель с
тысячью рук; как бы мог я называть это жертвоприношением!
И когда я хотел мёду, хотел я лишь приманки и сладкой патоки и
отвара, которым лакомятся ворчуны медведи и странные, угрюмые, злые птицы:
лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы. Ибо если
мир похож на тёмный лес, населённый зверями, на сад для услады всех диких
охотников, то, по-моему, он ещё больше и скорее похож на бездонное богатое
море,
на море, полное разноцветных рыб и раков, из-за которого сами боги
пожелали бы стать рыболовами и закинуть сети свои: так богат мир
странностями, большими и малыми!
Особенно человеческий мир, человеческое море в него закидываю я
теперь свою золотую удочку и говорю: разверзнись, человеческая бездна!
Разверзнись и выбрось мне твоих рыб и сверкающих раков! Своей лучшей
приманкой приманиваю я сегодня самых удивительных человеческих рыб!
само счастье своё закидываю я во все страны, на восток, на юг и на
запад, чтобы видеть, много ли человеческих рыб будут учиться дёргаться и
биться на кончике счастья моего.
Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут вынуждены
подняться на высоту мою, самые пёстрые пескари глубин к злейшему ловцу
человеческих рыб.
Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий, привлекающий,
поднимающий и возвышающий, воспитатель и надсмотрщик, который некогда не
напрасно говорил себе: Стань таким, каков ты есть!
Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я ещё знамения, что
час нисхождения моего настал, ещё сам я не умираю, как я должен среди
людей.
Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких горах, не
будучи ни нетерпеливым, ни терпеливым, скорее как тот, кто разучился даже
терпению, ибо он не терпит больше.
Ибо судьба моя даёт мне время: не забыла ли она меня? Или сидит она
за большим камнем в тени и ловит мух?
И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не гонит, не
давит меня и даёт мне время для шуток и злобы: так что сегодня для рыбной
ловли поднялся я на эту высокую гору.
Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И пусть даже
будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что делаю: всё-таки это
лучше, чем если бы стал я там внизу торжественным, зелёным и жёлтым от
ожидания
гневно надутым от ожидания, как завывание священной бури, несущейся
с гор, как нетерпеливец, который кричит в долины: Слушайте, или я ударю вас
бичом Божьим!
Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши лишь для
того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что нетерпеливы они, эти
большие шумящие барабаны, которым принадлежит слово сегодня , или никогда !
Но я и судьба моя мы не говорим к сегодня , мы не говорим также к
никогда : у нас есть терпенье, чтобы говорить, и время, и даже слишком
много времени. Ибо некогда он должен же прийти и не может не прийти.
Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар,
наше великое, далёкое Царство Человека, царство Заратустры, которое
продолжится тысячу лет.
Далека ли ещё эта даль ? что мне до этого! Она оттого не пошатнётся
обеими ногами крепко стою я на этой почве.
на вечной основе, на твёрдом вековом камне, на этой самой высокой,
самой твёрдой первобытной горе, где сходятся все ветры, как у грани бурь,
вопрошая: где? откуда? куда?
Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С высоких гор
бросай вниз свой сверкающий, презрительный смех! Примани мне своим
сверканием самых прекрасных человеческих рыб!
И что во всех морях принадлежит мне, что моё и для меня во всех
вещах, это выуди мне, это извлеки ко мне наверх: этого жду я, злейший из
всех ловцов рыб.
Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка счастья моего!
Источай по каплям сладчайшую росу свою, мёд сердца моего! Впивайся, моя
удочка, в живот всякой чёрной скорби!
Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня, сколько
зажигающихся человеческих жизней! А надо мной какая розовая тишина! Какое
безоблачное молчание!
Крик о помощи
На следующий день Заратустра опять сидел на камне своём перед
пещерою, в то время как звери его блуждали по свету, чтобы принести домой
новую пищу, а также и новый мёд: ибо Заратустра истратил старый мёд до
последней капли. Но пока он так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою
тень на земле, погружённый в размышление, и поистине! не о себе и не о тени
своей, он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел рядом со своею
тенью ещё другую тень. И едва он успел оглянуться и быстро встать, как
увидел вблизи себя прорицателя, того самого, которого он однажды кормил и
поил за столом своим, провозвестника великой усталости, учившего: Всё
одинаково, не стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит . Но тем
временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в глаза,
вторично испугалось сердце его: так много дурных предсказаний и
пепельносерых молний пробежало по этому лицу.
Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе Заратустры, провёл
рукою по лицу своему, как бы желая стереть его; то же сделал и Заратустра.
И когда они оба, молча, так оправились и подкрепили себя, они подали друг
другу руку, чтобы показать, что желают узнать один другого.
Милости просим, предсказатель великой усталости, сказал Заратустра,
ты не напрасно однажды был гостем за моим столом. Также и сегодня ешь и пей
у меня и прости, если весёлый старик сядет за стол вместе с тобою! Весёлый
старик? отвечал прорицатель, качая головою. Но кем бы ты ни был или кем бы
ни хотел быть, о Заратустра, тебе не долго оставаться здесь наверху, твой
челн скоро не будет лежать на суше! Разве я лежу на суше? спросил
Заратустра, смеясь. Волны вокруг горы твоей, отвечал прорицатель, всё
поднимаются и поднимаются, волны великой нищеты и печали: скоро они
поднимут челн твой и унесут тебя отсюда . Заратустра молчал и удивлялся.
Разве ты ещё ничего не слышишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
мои, сказал Заратустра, смеясь, поистине, я клеветал, говоря о смоле. Что
происходит со мною, бывает со всеми плодами, которые созревают. Это мёд в
моих жилах делает мою кровь более густой и мою душу более молчаливой .
Должно быть, так, о Заратустра, отвечали звери, приближаясь к нему, но не
хочешь ли ты сегодня подняться на высокую гору? Воздух чист, и сегодня мир
виден больше, чем когда-либо . Да, звери мои, отвечал он, вы даёте
прекрасный совет, и он мне по сердцу: я хочу сегодня подняться на высокую
гору! Но позаботьтесь, чтобы там мёд был у меня под руками, золотой сотовый
мёд, жёлтый и белый, хороший и свежий, как лёд. Ибо знайте, я хочу там
наверху принести жертву медовую .
Но когда Заратустра был на вершине, отослал он домой зверей,
провожавших его, и нашёл, что теперь он один, тогда засмеялся он от всего
сердца, оглянулся кругом и так говорил:
Я говорил о жертвах и о медовых жертвах; но это было только уловкою
речи моей и поистине полезным безумием! Здесь наверху я могу говорить уже
свободнее, чем перед пещерами отшельников и домашними животными их.
Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что дарится мне, я расточитель с
тысячью рук; как бы мог я называть это жертвоприношением!
И когда я хотел мёду, хотел я лишь приманки и сладкой патоки и
отвара, которым лакомятся ворчуны медведи и странные, угрюмые, злые птицы:
лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы. Ибо если
мир похож на тёмный лес, населённый зверями, на сад для услады всех диких
охотников, то, по-моему, он ещё больше и скорее похож на бездонное богатое
море,
на море, полное разноцветных рыб и раков, из-за которого сами боги
пожелали бы стать рыболовами и закинуть сети свои: так богат мир
странностями, большими и малыми!
Особенно человеческий мир, человеческое море в него закидываю я
теперь свою золотую удочку и говорю: разверзнись, человеческая бездна!
Разверзнись и выбрось мне твоих рыб и сверкающих раков! Своей лучшей
приманкой приманиваю я сегодня самых удивительных человеческих рыб!
само счастье своё закидываю я во все страны, на восток, на юг и на
запад, чтобы видеть, много ли человеческих рыб будут учиться дёргаться и
биться на кончике счастья моего.
Пока они, закусив острые скрытые крючки мои, не будут вынуждены
подняться на высоту мою, самые пёстрые пескари глубин к злейшему ловцу
человеческих рыб.
Ибо таков я от начала и до глубины, притягивающий, привлекающий,
поднимающий и возвышающий, воспитатель и надсмотрщик, который некогда не
напрасно говорил себе: Стань таким, каков ты есть!
Пусть же люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я ещё знамения, что
час нисхождения моего настал, ещё сам я не умираю, как я должен среди
людей.
Поэтому жду я здесь, хитрый и насмешливый, на высоких горах, не
будучи ни нетерпеливым, ни терпеливым, скорее как тот, кто разучился даже
терпению, ибо он не терпит больше.
Ибо судьба моя даёт мне время: не забыла ли она меня? Или сидит она
за большим камнем в тени и ловит мух?
И поистине, я благодарен вечной судьбе моей, что она не гонит, не
давит меня и даёт мне время для шуток и злобы: так что сегодня для рыбной
ловли поднялся я на эту высокую гору.
Ловил ли когда-нибудь человек рыб на высоких горах? И пусть даже
будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что делаю: всё-таки это
лучше, чем если бы стал я там внизу торжественным, зелёным и жёлтым от
ожидания
гневно надутым от ожидания, как завывание священной бури, несущейся
с гор, как нетерпеливец, который кричит в долины: Слушайте, или я ударю вас
бичом Божьим!
Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши лишь для
того, чтобы мне посмеяться над ними! Я понимаю, что нетерпеливы они, эти
большие шумящие барабаны, которым принадлежит слово сегодня , или никогда !
Но я и судьба моя мы не говорим к сегодня , мы не говорим также к
никогда : у нас есть терпенье, чтобы говорить, и время, и даже слишком
много времени. Ибо некогда он должен же прийти и не может не прийти.
Кто же должен некогда прийти и не может не прийти? Наш великий Хазар,
наше великое, далёкое Царство Человека, царство Заратустры, которое
продолжится тысячу лет.
Далека ли ещё эта даль ? что мне до этого! Она оттого не пошатнётся
обеими ногами крепко стою я на этой почве.
на вечной основе, на твёрдом вековом камне, на этой самой высокой,
самой твёрдой первобытной горе, где сходятся все ветры, как у грани бурь,
вопрошая: где? откуда? куда?
Здесь смейся, смейся, моя светлая, здоровая злоба! С высоких гор
бросай вниз свой сверкающий, презрительный смех! Примани мне своим
сверканием самых прекрасных человеческих рыб!
И что во всех морях принадлежит мне, что моё и для меня во всех
вещах, это выуди мне, это извлеки ко мне наверх: этого жду я, злейший из
всех ловцов рыб.
Дальше, дальше, удочка моя! Опускайся глубже, приманка счастья моего!
Источай по каплям сладчайшую росу свою, мёд сердца моего! Впивайся, моя
удочка, в живот всякой чёрной скорби!
Смотри вдаль, глаз мой! О, как много морей вокруг меня, сколько
зажигающихся человеческих жизней! А надо мной какая розовая тишина! Какое
безоблачное молчание!
Крик о помощи
На следующий день Заратустра опять сидел на камне своём перед
пещерою, в то время как звери его блуждали по свету, чтобы принести домой
новую пищу, а также и новый мёд: ибо Заратустра истратил старый мёд до
последней капли. Но пока он так сидел, с посохом в руке, и рисовал свою
тень на земле, погружённый в размышление, и поистине! не о себе и не о тени
своей, он внезапно испугался и вздрогнул: ибо он увидел рядом со своею
тенью ещё другую тень. И едва он успел оглянуться и быстро встать, как
увидел вблизи себя прорицателя, того самого, которого он однажды кормил и
поил за столом своим, провозвестника великой усталости, учившего: Всё
одинаково, не стоит ничего делать, в мире нет смысла, знание душит . Но тем
временем изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в глаза,
вторично испугалось сердце его: так много дурных предсказаний и
пепельносерых молний пробежало по этому лицу.
Прорицатель, почувствовавший, что произошло в душе Заратустры, провёл
рукою по лицу своему, как бы желая стереть его; то же сделал и Заратустра.
И когда они оба, молча, так оправились и подкрепили себя, они подали друг
другу руку, чтобы показать, что желают узнать один другого.
Милости просим, предсказатель великой усталости, сказал Заратустра,
ты не напрасно однажды был гостем за моим столом. Также и сегодня ешь и пей
у меня и прости, если весёлый старик сядет за стол вместе с тобою! Весёлый
старик? отвечал прорицатель, качая головою. Но кем бы ты ни был или кем бы
ни хотел быть, о Заратустра, тебе не долго оставаться здесь наверху, твой
челн скоро не будет лежать на суше! Разве я лежу на суше? спросил
Заратустра, смеясь. Волны вокруг горы твоей, отвечал прорицатель, всё
поднимаются и поднимаются, волны великой нищеты и печали: скоро они
поднимут челн твой и унесут тебя отсюда . Заратустра молчал и удивлялся.
Разве ты ещё ничего не слышишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69