И наконец,
мне кажется, что ноги её длиннее моих .
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром своим; он
остановился и быстро обернулся назад, так что чуть было не опрокинул на
землю тень, которая преследовала его: так близко следовала она по пятам его
и так слаба была она. Ибо, когда он измерил её глазами, испугался он, как
перед внезапным призраком: так худ, чёрен, измождён и призрачен был этот
преследователь.
Кто ты? спросил Заратустра грубо. Что делаешь ты здесь? И почему
называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься мне .
Прости меня, отвечала тень, что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну
что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой хороший вкус.
Я странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге,
но без цели и даже без родины; так что мне, поистине, немногого недостаёт
до вечного жида, разве только что не вечен я и не жид.
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым
ветром? О земля, ты стала для меня слишком круглой!
На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на
зеркалах и оконных стёклах: всё берёт от меня, но ничто не даёт, я
становлюсь тощей почти похожу я на тень.
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше
всего, и, если я и пряталась от тебя, всётаки я была твоей верной тенью:
где бы ни сел ты, садилась и я.
С тобой обошла я самые далёкие, самые холодные миры, как призрак,
который охоч бегать зимою по крышам и по снегу.
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и
дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо добродетелью, так это
то, что не боялась я никакого запрета.
Вместе с тобою разбила я всё, что когда-либо чтило сердце моё, все
пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за самыми опасными желаниями
гонялась я, поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я.
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена.
Когда чёрт меняет кожу, не отпадает ли тогда также и имя его? Ибо имя есть
только кожа. И сам чёрт, быть может, только кожа.
Нет истины, всё позволено так убеждала я себя. В самые холодные воды
погружалась я сердцем и головою. Ах, как часто стояла я поэтому нагая и
красная, как рак!
Ах, куда девалось всё доброе, и весь стыд, и вся вера в добрых! Ах,
куда девалась та изолгавшаяся невинность, которой некогда обладала я,
невинность добрых и их благородной лжи!
Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной: и она
давала мне пинка. Много раз думала я, что лгу, и только тогда прикасалась я
к истине.
Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня.
Уже ничто не живо, что я люблю, как могла бы я ещё любить самое себя?
Жить, как мне нравится, или вовсе не жить так хочу я, так хочет даже
святой. Но, увы! есть ли ещё для меня радость?
Есть ли ещё у меня цель? Пристань, куда бежит парус мой?
Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также,
какой ветер ему по пути.
Что ещё осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная воля;
крылья негодные, чтобы летать; разбитый хребет.
А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь знаешь, это искание
было взысканием моим, оно пожирает меня.
Где дом мой? Я спрашиваю о нём, ищу и искала его и нигде не нашла. О
вечное везде, о вечное нигде, о вечное напрасно!
Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось при словах её. Да,
ты моя тень, сказал он наконец с грустью.
И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец и странник! Плохой
день был у меня: смотри, как бы не наступил ещё худший вечер!
Таким беспокойным, как ты, может наконец даже тюрьма показаться
блаженством. Видела ли ты когданибудь, как спят заключённые преступники?
Они спят спокойно, они наслаждаются впервые своей безопасностью.
Берегись, чтобы тебя наконец не уловила в сети какая-нибудь узкая
вера, какое-нибудь жестокое, суровое заблуждение! Ибо теперь соблазняет и
искушает тебя всё узкое и твёрдое.
Ты утратила цель; увы, как прошутишь и как утешишь ты эту утрату?
Вместе с ней ты потеряла и дорогу!
Бедный, блуждающий мечтатель, уставший мотылёк! не хочешь ли ты на
этот вечер иметь пристанище и отдых? Так иди вверх в пещеру мою!
Эта дорога ведёт к пещере моей. А теперь я скорее убегу от тебя. Уже
ложится как бы тень на меня.
Я побегу один, чтобы опять стало светло вокруг меня. К тому же я ещё
долго должен быть весел и на ногах. Вечером же будут у меня танцы!
Так говорил Заратустра.
В полдень
И Заратустра всё бежал, и не находил никого больше. Он был один и
продолжал встречать только себя, он наслаждался и упивался своим
одиночеством и думал о хороших вещах целыми часами. В полуденный час, когда
солнце стояло прямо над головой Заратустры, проходил он мимо старого
дерева, кривого и суковатого, которое было увито обильной любовью
виноградной лозы и скрыто от себя самого; с него свешивались путнику пышные
жёлтые гроздья. Тогда захотелось ему утолить маленькую жажду и сорвать одну
кисть; но едва протянул он к ней руку, как овладело им другое желание,
более сильное, лечь под деревом в самый полдень и уснуть.
Так и сделал Заратустра; и лишь только он лёг на землю, среди
таинственной тиши пёстрой травы, как забыл он тотчас о своей маленькой
жажде и заснул. Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает
необходимее другого. Только глаза его оставались открытыми: ибо они не
могли досыта насмотреться и насладиться деревом и любовью к нему
виноградной лозы. Но, засыпая, так говорил Заратустра в сердце своём:
Тише! Тише! Не стал ли мир совершенен? Что же, однако, происходит со
мной?
Как лёгкий ветерок невидимо танцует по гладкому морю, лёгкий, как
перышко, так сон танцует на мне.
Глаз не смыкает он мне, душу оставляет он бодрствовать. Лёгок он,
поистине! лёгок, как пёрышко.
Он убеждает меня, я не знаю, как? он дотрагивается внутри меня
ласкающей рукою, он принуждает меня. Да, он принуждает мою душу
потягиваться
какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели
вечер седьмого дня пришёлся для неё как раз в полдень! Уж не блуждала ли
она слишком долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей?
Долго потягивается она, всё больше и больше! она лежит тихо, странная
душа моя. Слишком уж много доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетёт
её, она сковывает уста.
Как корабль, зашедший в самую тихую пристань свою, теперь опирается
он на землю, усталый от долгих странствий и неведомых морей. Разве земля не
надёжнее?
Когда такой корабль пристаёт к берегу, жмётся к нему тогда
достаточно, чтобы паук протянул от земли к нему паутину свою. В более
крепкой верёвке нет надобности.
Как такой усталый корабль в тихой пристани, так отдыхаю и я теперь
близко к земле, преданный, доверчивый, ожидающий, привязанный к ней
тончайшими нитями.
О счастье! О счастье! Не хочешь ли ты запеть, о душа моя? Ты лежишь в
траве. Но теперь таинственный, торжественный час, когда ни один пастух не
играет на свирели своей.
Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
мне кажется, что ноги её длиннее моих .
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром своим; он
остановился и быстро обернулся назад, так что чуть было не опрокинул на
землю тень, которая преследовала его: так близко следовала она по пятам его
и так слаба была она. Ибо, когда он измерил её глазами, испугался он, как
перед внезапным призраком: так худ, чёрен, измождён и призрачен был этот
преследователь.
Кто ты? спросил Заратустра грубо. Что делаешь ты здесь? И почему
называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься мне .
Прости меня, отвечала тень, что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну
что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой хороший вкус.
Я странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге,
но без цели и даже без родины; так что мне, поистине, немногого недостаёт
до вечного жида, разве только что не вечен я и не жид.
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым
ветром? О земля, ты стала для меня слишком круглой!
На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на
зеркалах и оконных стёклах: всё берёт от меня, но ничто не даёт, я
становлюсь тощей почти похожу я на тень.
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше
всего, и, если я и пряталась от тебя, всётаки я была твоей верной тенью:
где бы ни сел ты, садилась и я.
С тобой обошла я самые далёкие, самые холодные миры, как призрак,
который охоч бегать зимою по крышам и по снегу.
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и
дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо добродетелью, так это
то, что не боялась я никакого запрета.
Вместе с тобою разбила я всё, что когда-либо чтило сердце моё, все
пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за самыми опасными желаниями
гонялась я, поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я.
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена.
Когда чёрт меняет кожу, не отпадает ли тогда также и имя его? Ибо имя есть
только кожа. И сам чёрт, быть может, только кожа.
Нет истины, всё позволено так убеждала я себя. В самые холодные воды
погружалась я сердцем и головою. Ах, как часто стояла я поэтому нагая и
красная, как рак!
Ах, куда девалось всё доброе, и весь стыд, и вся вера в добрых! Ах,
куда девалась та изолгавшаяся невинность, которой некогда обладала я,
невинность добрых и их благородной лжи!
Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной: и она
давала мне пинка. Много раз думала я, что лгу, и только тогда прикасалась я
к истине.
Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня.
Уже ничто не живо, что я люблю, как могла бы я ещё любить самое себя?
Жить, как мне нравится, или вовсе не жить так хочу я, так хочет даже
святой. Но, увы! есть ли ещё для меня радость?
Есть ли ещё у меня цель? Пристань, куда бежит парус мой?
Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также,
какой ветер ему по пути.
Что ещё осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная воля;
крылья негодные, чтобы летать; разбитый хребет.
А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь знаешь, это искание
было взысканием моим, оно пожирает меня.
Где дом мой? Я спрашиваю о нём, ищу и искала его и нигде не нашла. О
вечное везде, о вечное нигде, о вечное напрасно!
Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось при словах её. Да,
ты моя тень, сказал он наконец с грустью.
И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец и странник! Плохой
день был у меня: смотри, как бы не наступил ещё худший вечер!
Таким беспокойным, как ты, может наконец даже тюрьма показаться
блаженством. Видела ли ты когданибудь, как спят заключённые преступники?
Они спят спокойно, они наслаждаются впервые своей безопасностью.
Берегись, чтобы тебя наконец не уловила в сети какая-нибудь узкая
вера, какое-нибудь жестокое, суровое заблуждение! Ибо теперь соблазняет и
искушает тебя всё узкое и твёрдое.
Ты утратила цель; увы, как прошутишь и как утешишь ты эту утрату?
Вместе с ней ты потеряла и дорогу!
Бедный, блуждающий мечтатель, уставший мотылёк! не хочешь ли ты на
этот вечер иметь пристанище и отдых? Так иди вверх в пещеру мою!
Эта дорога ведёт к пещере моей. А теперь я скорее убегу от тебя. Уже
ложится как бы тень на меня.
Я побегу один, чтобы опять стало светло вокруг меня. К тому же я ещё
долго должен быть весел и на ногах. Вечером же будут у меня танцы!
Так говорил Заратустра.
В полдень
И Заратустра всё бежал, и не находил никого больше. Он был один и
продолжал встречать только себя, он наслаждался и упивался своим
одиночеством и думал о хороших вещах целыми часами. В полуденный час, когда
солнце стояло прямо над головой Заратустры, проходил он мимо старого
дерева, кривого и суковатого, которое было увито обильной любовью
виноградной лозы и скрыто от себя самого; с него свешивались путнику пышные
жёлтые гроздья. Тогда захотелось ему утолить маленькую жажду и сорвать одну
кисть; но едва протянул он к ней руку, как овладело им другое желание,
более сильное, лечь под деревом в самый полдень и уснуть.
Так и сделал Заратустра; и лишь только он лёг на землю, среди
таинственной тиши пёстрой травы, как забыл он тотчас о своей маленькой
жажде и заснул. Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает
необходимее другого. Только глаза его оставались открытыми: ибо они не
могли досыта насмотреться и насладиться деревом и любовью к нему
виноградной лозы. Но, засыпая, так говорил Заратустра в сердце своём:
Тише! Тише! Не стал ли мир совершенен? Что же, однако, происходит со
мной?
Как лёгкий ветерок невидимо танцует по гладкому морю, лёгкий, как
перышко, так сон танцует на мне.
Глаз не смыкает он мне, душу оставляет он бодрствовать. Лёгок он,
поистине! лёгок, как пёрышко.
Он убеждает меня, я не знаю, как? он дотрагивается внутри меня
ласкающей рукою, он принуждает меня. Да, он принуждает мою душу
потягиваться
какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели
вечер седьмого дня пришёлся для неё как раз в полдень! Уж не блуждала ли
она слишком долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей?
Долго потягивается она, всё больше и больше! она лежит тихо, странная
душа моя. Слишком уж много доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетёт
её, она сковывает уста.
Как корабль, зашедший в самую тихую пристань свою, теперь опирается
он на землю, усталый от долгих странствий и неведомых морей. Разве земля не
надёжнее?
Когда такой корабль пристаёт к берегу, жмётся к нему тогда
достаточно, чтобы паук протянул от земли к нему паутину свою. В более
крепкой верёвке нет надобности.
Как такой усталый корабль в тихой пристани, так отдыхаю и я теперь
близко к земле, преданный, доверчивый, ожидающий, привязанный к ней
тончайшими нитями.
О счастье! О счастье! Не хочешь ли ты запеть, о душа моя? Ты лежишь в
траве. Но теперь таинственный, торжественный час, когда ни один пастух не
играет на свирели своей.
Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69