Солнце давно уже село, сказал он наконец, луг стал сырым, от лесов
веет прохладой.
Что-то неведомое окружает меня и задумчиво смотрит. Как! Ты жив ещё,
Заратустра?
Почему? Зачем? Для чего? Куда? Где? Как? Разве не безумие жить ещё?
Ах, друзья мои, это вечер вопрошает во мне. Простите мне мою печаль!
Вечер настал: простите мне, что вечер настал!
Так говорил Заратустра.



Надгробная песнь


Там остров могил, молчаливый; там также могилы моей юности. Туда
отнесу я вечно зелёный венок жизни .
Так решив в сердце, ехал я по морю.
О вы, лики и видения моей юности! О блики любви, божественные миги!
Как быстро исчезли вы! Я вспоминаю о вас сегодня как об умерших для меня.
От вас, мои дорогие мертвецы, нисходит на меня сладкое благоухание,
облегчающее моё сердце слезами. Поистине, оно глубоко трогает и облегчает
сердце одинокому пловцу.
И всё-таки я самый богатый и самый завидуемый я самый одинокий! Ибо
вы были у меня, а я и до сих пор у вас; скажите, кому падали такие розовые
яблоки с дерева, как мне?
Я всё ещё наследие и земля любви вашей, цветущий, в память о вас,
пёстрыми, дико растущими добродетелями, о вы, возлюбленные мои!
Ах, мы были созданы оставаться вблизи друг друга, вы, милые,
нездешние чудеса; и не как боязливые птицы приблизились вы ко мне и к
желанию моему нет, как доверчивые к доверчивому!
Да, вы были созданы для верности, подобно мне, и для нежных
вечностей; должен ли я теперь называть вас именем вашей неверности, вы,
божественные блики и миги: иному имени не научился я ещё.
Поистине, слишком быстро умерли вы для меня, вы, беглецы. Но не
бежали вы от меня, не бежал и я от вас: не виновны мы друг перед другом в
нашей неверности.
Чтобы меня убить, душили вас, вы, певчие птицы моих надежд! Да, в
нас, вы, возлюбленные мои, пускала всегда злоба свои стрелы чтобы попасть в
моё сердце!
И она попала! Ибо вы были всегда самыми близкими моему сердцу, вы
были всё, чем я владел и что владело мною, и потому вы должны были умереть
молодыми и слишком рано!
В самое уязвимое, чем я владел, пустили они стрелу: то были вы, чья
кожа походит на нежный пух, и ещё больше на улыбку, умирающую от одного
взгляда на неё!
Но так скажу я своим врагам: что значит всякое человекоубийство в
сравнении с тем, что вы мне сделали!
Больше зла сделали вы мне, чем всякое человекоубийство: невозвратное
взяли вы у меня так говорю я вам, мои враги.
Разве вы не убивали ликов и самых дорогих чудес моей юности!
Товарищей моих игр отнимали вы у меня, блаженных духов! Памяти их возлагаю
я этот венок и это проклятие.
Это проклятие вам, мои враги! Не вы ли укоротили мою вечность,
подобно звуку, разбивающемуся в холодную ночь! Одним лишь взглядом
божественного ока промелькнула она для меня, одним бликом!
Так говорила в добрый час когда-то моя чистота: божественными должны
быть для меня все существа .
Тогда напали вы на меня с грязными призраками; ах, куда же девался
теперь тот добрый час!
Все дни должны быть для меня священны так говорила когда-то мудрость
моей юности; поистине, весёлой мудрости речь!
Но тогда украли вы, враги, у меня мои ночи и продали их за бессонную
муку; ах, куда же девалась теперь та весёлая мудрость?
Когда-то искал я по птицам счастливых примет; тогда пустили вы мне на
дорогу противное чудовище сову. Ах, куда же девалось тогда моё нежное
стремление?
Когда-то дал я обет отрешиться от всякого отвращения тогда превратили
вы моих близких и ближних в гнойные язвы. Ах, куда же девался тогда мой
самый благородный обет?
Как слепец, шёл я когда-то блаженными путями тогда набросали вы грязи
на дорогу слепца; и теперь чувствует он отвращение к старой тропинке
слепца.
И когда я совершал самое трудное для меня и праздновал победу своих
преодолений, тогда вы заставили тех, что любили меня, кричать, что причиняю
я им жестокое горе.
Поистине, вы всегда поступали так: вы отравляли мне мой лучший мёд и
старания моих лучших пчёл.
К щедрости моей посылали вы всегда самых наглых нищих; вокруг моего
сострадания заставляли вы всегда тесниться неисправимых бесстыдников. Так
ранили вы мои добродетели в их вере.
И если приносил я в жертву, что было у меня самого священного, тотчас
присоединяло сюда и ваше благочестие свои жирные дары, так что в чаду
вашего жира глохло, что было у меня самого священного.
И однажды хотел я плясать, как никогда ещё не плясал: выше всех небес
хотел я плясать. Тогда уговорили вы моего самого любимого певца.
И теперь он запел заунывную, мрачную песню; ах, он трубил мне в уши,
как печальный рог!
Убийственный певец, орудие злобы, ты виновен менее всех! Уже стоял я
готовым к лучшему танцу тогда убил ты своими звуками мой восторг!
Только в пляске умею я говорить символами о самых высоких вещах и
теперь остался мой самый высокий символ неизречённым в моих телодвижениях!
Неизречённой и неразрешённой осталась во мне высшая надежда! И умерли
все лики и утешения моей юности!
Как только перенёс я это? Как избыл и превозмог я эти раны? Как
воскресла моя душа из этих могил?
Да, есть во мне нечто неранимое, незахоронимое, взрывающее скалы:
моей волею называется оно. Молчаливо и не изменяясь проходит оно через
годы.
Своей поступью хочет идти моими стопами моя закадычная воля; её
чувство безжалостно и неуязвимо.
Неуязвима во мне только моя пята. Ты жива ещё и верна себе, самая
терпеливая! Всё ещё прорываешься ты сквозь все могилы!
В тебе живёт ещё всё неразрешённое моей юности; и как жизнь и юность,
сидишь ты здесь, надеясь, на жёлтых обломках могил.
Да, ты ещё для меня разрушительница всех могил; здравствуй же, моя
воля! И только там, где есть могилы, есть и воскресение.
Так пел Заратустра.



О самопреодолении


Волею к истине называете вы, мудрейшие, то, что движет вами и
возбуждает вас?
Волею к мыслимости всего сущего так называю я вашу волю!
Всё сущее хотите вы сделать сперва мыслимым: ибо вы сомневаетесь с
добрым недоверием, мыслимо ли оно.
Но оно должно подчиняться и покоряться вам! Так водит ваша воля.
Гладким должно стать оно и подвластным духу, как его зеркало и отражение в
нём.
В этом вся ваша воля, вы, мудрейшие, как воля к власти, и даже когда
вы говорите о добре и зле и об оценках ценностей.
Создать хотите вы ещё мир, перед которым вы могли бы преклонить
колена, такова ваша последняя надежда и опьянение.
Но немудрые, народ, они подобны реке, по которой плывёт челнок, и в
челноке сидят торжественные и переряженные оценки ценностей.
Вашу волю и ваши ценности спустили вы на реку становления; старая
воля к власти брезжит мне в том, во что верит народ как в добро и зло.
То были вы, мудрейшие, кто посадил таких гостей в этот челнок и дал
им блеск и гордые имена, вы и ваша господствующая воля!
Дальше несёт теперь река ваш челнок: она должна его нести. Что за
беда, если пенится разбитая волна и гневно противится килю!
Не река является вашей опасностью и концом вашего добра и зла, вы,
мудрейшие, но сама эта воля, воля к власти неистощимая, творящая воля к
жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69