ну что ж! Это моя победа.
В царстве моём они чувствуют себя в безопасности, всякий глупый стыд бежит
их, они открываются.
Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к ним, они
празднуют и пережёвывают, они становятся благодарными.
Это считаю я за лучший признак: они становятся благодарными. Ещё
немного, и они начнут придумывать себе праздники и поставят памятники своим
старым радостям.
Они выздоравливающие! Так говорил Заратустра радостно в сердце своём
и глядел вдаль; звери же его теснились к нему и чтили счастье его и
молчание его.
2
Но внезапно испуган был слух Заратустры: ибо в пещере, дотоле полной
шума и смеха, сразу водворилась мёртвая тишина; нос же его ощутил
благоухающий дым ладана, как будто горели кедровые шишки.
Что тут происходит? Что делают они? спрашивал он себя и подкрался ко
входу, чтобы незаметно смотреть на гостей своих. О чудо из чудес! что
пришлось ему там увидеть своими собственными глазами!
Все они опять стали набожны, они молятся, они безумцы! говорил он и
дивился чрезмерно. И действительно! все эти высшие люди, два короля, папа в
отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник и тень, старый
прорицатель, совестливый духом и самый безобразный человек, все они, как
дети или старые бабы, стояли на коленях и молились ослу. И вот начал самый
безобразный человек пыхтеть и клокотать, как будто что-то неизрекаемое
собиралось выйти из него; но когда он в самом деле добрался до слов,
неожиданно оказались они благоговейным, странным молебном в прославление
осла, которому молились и кадили. И этот молебен так звучал:
Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и сила Богу
нашему, во веки веков!
Осёл же кричал на это И-А.
Он несёт тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток сердцем и
никогда не говорит нет; и кто любит своего Бога, тот бичует его.
Осёл же кричал на это И-А.
Он не говорит; только миру, им созданному, он вечно говорит Да: так
прославляет он мир свой. Его хитрость не позволяет ему говорить; поэтому
бывает он редко не прав.
Осёл же кричал на это И-А.
Незаметным проходит он через мир. В серый цвет тела своего закутывает
он добродетель свою. Если есть в нём дух, то он скрывает его; но всякий
верит в длинные уши его.
Осёл же кричал на это И-А.
Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и говорит
всегда Да и никогда Нет! Разве не создал он мир по образу своему, т. е.
глупым насколько возможно?
Осёл же кричал на это И-А.
Ты идёшь прямыми и кривыми путями, и беспокоит тебя мало, что нам,
людям, кажется прямым или кривым. По ту сторону добра и зла царство твоё.
Невинность твоя в том, чтобы не знать, что такое невинность.
Осёл же кричал на это И-А.
И вот ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни королей. Детей
допускаешь ты к себе, и, если злые мальчишки соблазняют тебя, ты говоришь
просто И-А.
Осёл же кричал на это И-А.
Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив на пищу. Чертополох
радует сердце твоё, когда ты голоден. В этом премудрость Бога.
Осёл же кричал на это И-А.
Праздник осла
1
Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше сдерживать себя,
сам закричал И-А ещё громче, чем осёл, и бросился в середину своих
обезумевших гостей. Что делаете вы здесь, вы, человеческие дети? воскликнул
он, поднимая молящихся с земли. Горе, если бы вас увидел кто-нибудь другой,
а не Заратустра:
всякий подумал бы, что вы с вашей новой верою стали худшими из
богохульников или самыми неразумными из всех старых баб!
И ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою, что в таком
образе молишься ослу здесь, как Богу?
О Заратустра, отвечал папа, прости мне, но в вопросах Бога я
просвещённее тебя! Так лучше.
Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа. Поразмысли
об этом изречении, мой высокий друг и ты скоро убедишься, что в этом
изречении скрывается мудрость.
Тот, кто говорил Бог есть дух , тот делал до сих пор на земле
величайший шаг к безверию: такие слова на земле не легко исправлять!
Моё старое сердце бьётся и трепещет от того, что ещё есть на земле
чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому благочестивому сердцу
папы!
И ты, сказал Заратустра страннику и тени, ты называешь и мнишь
себя свободным духом? И совершаешь здесь подобные идолослужения и обманы?
Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у своих скверных,
смуглых девушек, ты, новый верующий и хитрец!
Довольно скверно, отвечал странник и тень, ты прав; но что же
делать! Старый Бог ещё жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Самый безобразный человек виноват во всём: он опять воскресил его. И
хотя он говорит, что он его некогда убил, смерть у богов всегда есть только
предрассудок .
И ты, сказал Заратустра, ты, злой старый чародей, что наделал ты!
Кто же в этот свободный век будет впредь тебе верить, если ты веришь в
подобных богов-ослов?
То, что ты делал, было глупостью; как мог ты, хитрый, делать такую
глупость!
О Заратустра, отвечал хитрый чародей, ты прав, это была глупость,
она достаточно дорого обошлась мне .
И даже ты, сказал Заратустра совестливому духом, подумай же и
приложи палец к своему носу! Разве здесь нет ничего противного твоей
совести? Не слишком ли чист дух твой для этих молений и для фимиама этих
святош?
Есть нечто, отвечал совестливый духом и приложил палец к носу, есть
нечто в этом зрелище, что даже приятно моей совести.
Быть может, я не имею права верить в Бога; но несомненно, что Бог в
этом образе кажется мне ещё наиболее достойным веры.
Бог должен быть вечным, по свидетельству самых благочестивых: у кого
так много времени, тот не спешит. Так долго и так глупо, как только
возможно; с этим можно, однако, идти очень далеко.
И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться глупостью и
безумством. Подумай о себе самом, о Заратустра!
Ты сам поистине даже ты мог бы от избытка мудрости сделаться ослом.
Не идёт ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым путям? Как
доказывает очевидность, о Заратустра, твоя очевидность!
И ты сам наконец, сказал Заратустра и обратился к самому
безобразному человеку, всё ещё лежавшему на земле и протягивавшему руку к
ослу (ибо он поил его вином). Скажи, ты, неизречённый, что ты сделал!
Ты кажешься мне преображённым, твой взор горит, плащ возвышенного
облекает безобразие твоё, что делал ты?
Правду ли говорят они, что ты опять воскресил его? И к чему? Разве он
не был с полным основанием убит?
Ты сам кажешься мне воскрешенным что делал ты? что ниспровергал ты? В
чём убеждал ты себя? Говори, ты, неизречённый!
О Заратустра, отвечал самый безобразный человек, ты плут!
Жив ли он ещё, или воскрес, или окончательно умер, кто из нас двоих
знает это лучше? Я спрашиваю тебя.
Одно только знаю я от тебя самого однажды научился я этому, о
Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеётся.
Убивают не гневом, а смехом так говорил ты однажды. О Заратустра,
ты, скрывающийся, ты, разрушитель без гнева, ты, опасный святой, ты плут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
В царстве моём они чувствуют себя в безопасности, всякий глупый стыд бежит
их, они открываются.
Они открывают сердца свои, хорошее время возвращается к ним, они
празднуют и пережёвывают, они становятся благодарными.
Это считаю я за лучший признак: они становятся благодарными. Ещё
немного, и они начнут придумывать себе праздники и поставят памятники своим
старым радостям.
Они выздоравливающие! Так говорил Заратустра радостно в сердце своём
и глядел вдаль; звери же его теснились к нему и чтили счастье его и
молчание его.
2
Но внезапно испуган был слух Заратустры: ибо в пещере, дотоле полной
шума и смеха, сразу водворилась мёртвая тишина; нос же его ощутил
благоухающий дым ладана, как будто горели кедровые шишки.
Что тут происходит? Что делают они? спрашивал он себя и подкрался ко
входу, чтобы незаметно смотреть на гостей своих. О чудо из чудес! что
пришлось ему там увидеть своими собственными глазами!
Все они опять стали набожны, они молятся, они безумцы! говорил он и
дивился чрезмерно. И действительно! все эти высшие люди, два короля, папа в
отставке, злой чародей, добровольный нищий, странник и тень, старый
прорицатель, совестливый духом и самый безобразный человек, все они, как
дети или старые бабы, стояли на коленях и молились ослу. И вот начал самый
безобразный человек пыхтеть и клокотать, как будто что-то неизрекаемое
собиралось выйти из него; но когда он в самом деле добрался до слов,
неожиданно оказались они благоговейным, странным молебном в прославление
осла, которому молились и кадили. И этот молебен так звучал:
Аминь! Слава, честь, премудрость, благодарение, хвала и сила Богу
нашему, во веки веков!
Осёл же кричал на это И-А.
Он несёт тяготу нашу, он принял образ раба, он кроток сердцем и
никогда не говорит нет; и кто любит своего Бога, тот бичует его.
Осёл же кричал на это И-А.
Он не говорит; только миру, им созданному, он вечно говорит Да: так
прославляет он мир свой. Его хитрость не позволяет ему говорить; поэтому
бывает он редко не прав.
Осёл же кричал на это И-А.
Незаметным проходит он через мир. В серый цвет тела своего закутывает
он добродетель свою. Если есть в нём дух, то он скрывает его; но всякий
верит в длинные уши его.
Осёл же кричал на это И-А.
Какая скрытая мудрость в том, что он носит длинные уши и говорит
всегда Да и никогда Нет! Разве не создал он мир по образу своему, т. е.
глупым насколько возможно?
Осёл же кричал на это И-А.
Ты идёшь прямыми и кривыми путями, и беспокоит тебя мало, что нам,
людям, кажется прямым или кривым. По ту сторону добра и зла царство твоё.
Невинность твоя в том, чтобы не знать, что такое невинность.
Осёл же кричал на это И-А.
И вот ты не отталкиваешь от себя никого, ни нищих, ни королей. Детей
допускаешь ты к себе, и, если злые мальчишки соблазняют тебя, ты говоришь
просто И-А.
Осёл же кричал на это И-А.
Ты любишь ослиц и свежие смоквы, ты неразборчив на пищу. Чертополох
радует сердце твоё, когда ты голоден. В этом премудрость Бога.
Осёл же кричал на это И-А.
Праздник осла
1
Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше сдерживать себя,
сам закричал И-А ещё громче, чем осёл, и бросился в середину своих
обезумевших гостей. Что делаете вы здесь, вы, человеческие дети? воскликнул
он, поднимая молящихся с земли. Горе, если бы вас увидел кто-нибудь другой,
а не Заратустра:
всякий подумал бы, что вы с вашей новой верою стали худшими из
богохульников или самыми неразумными из всех старых баб!
И ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою, что в таком
образе молишься ослу здесь, как Богу?
О Заратустра, отвечал папа, прости мне, но в вопросах Бога я
просвещённее тебя! Так лучше.
Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа. Поразмысли
об этом изречении, мой высокий друг и ты скоро убедишься, что в этом
изречении скрывается мудрость.
Тот, кто говорил Бог есть дух , тот делал до сих пор на земле
величайший шаг к безверию: такие слова на земле не легко исправлять!
Моё старое сердце бьётся и трепещет от того, что ещё есть на земле
чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому благочестивому сердцу
папы!
И ты, сказал Заратустра страннику и тени, ты называешь и мнишь
себя свободным духом? И совершаешь здесь подобные идолослужения и обманы?
Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у своих скверных,
смуглых девушек, ты, новый верующий и хитрец!
Довольно скверно, отвечал странник и тень, ты прав; но что же
делать! Старый Бог ещё жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Самый безобразный человек виноват во всём: он опять воскресил его. И
хотя он говорит, что он его некогда убил, смерть у богов всегда есть только
предрассудок .
И ты, сказал Заратустра, ты, злой старый чародей, что наделал ты!
Кто же в этот свободный век будет впредь тебе верить, если ты веришь в
подобных богов-ослов?
То, что ты делал, было глупостью; как мог ты, хитрый, делать такую
глупость!
О Заратустра, отвечал хитрый чародей, ты прав, это была глупость,
она достаточно дорого обошлась мне .
И даже ты, сказал Заратустра совестливому духом, подумай же и
приложи палец к своему носу! Разве здесь нет ничего противного твоей
совести? Не слишком ли чист дух твой для этих молений и для фимиама этих
святош?
Есть нечто, отвечал совестливый духом и приложил палец к носу, есть
нечто в этом зрелище, что даже приятно моей совести.
Быть может, я не имею права верить в Бога; но несомненно, что Бог в
этом образе кажется мне ещё наиболее достойным веры.
Бог должен быть вечным, по свидетельству самых благочестивых: у кого
так много времени, тот не спешит. Так долго и так глупо, как только
возможно; с этим можно, однако, идти очень далеко.
И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться глупостью и
безумством. Подумай о себе самом, о Заратустра!
Ты сам поистине даже ты мог бы от избытка мудрости сделаться ослом.
Не идёт ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым путям? Как
доказывает очевидность, о Заратустра, твоя очевидность!
И ты сам наконец, сказал Заратустра и обратился к самому
безобразному человеку, всё ещё лежавшему на земле и протягивавшему руку к
ослу (ибо он поил его вином). Скажи, ты, неизречённый, что ты сделал!
Ты кажешься мне преображённым, твой взор горит, плащ возвышенного
облекает безобразие твоё, что делал ты?
Правду ли говорят они, что ты опять воскресил его? И к чему? Разве он
не был с полным основанием убит?
Ты сам кажешься мне воскрешенным что делал ты? что ниспровергал ты? В
чём убеждал ты себя? Говори, ты, неизречённый!
О Заратустра, отвечал самый безобразный человек, ты плут!
Жив ли он ещё, или воскрес, или окончательно умер, кто из нас двоих
знает это лучше? Я спрашиваю тебя.
Одно только знаю я от тебя самого однажды научился я этому, о
Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеётся.
Убивают не гневом, а смехом так говорил ты однажды. О Заратустра,
ты, скрывающийся, ты, разрушитель без гнева, ты, опасный святой, ты плут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69