Мы с тобой, дорогая, хорошо понимаем это, когда сидим рядом в обнимку и ты говоришь мне: тсс!»
Поскольку он знал, что Ярмила способна принять его и таким, каков он есть, что она единственная до конца оценила его искренность, в одном из писем он доверяет ей глубочайшую тайну, грехопадение своей молодости. «Верь мне, дорогая, я любил тебя одну, Ярмила, и теперь люблю, всем сердцем люблю и никогда ни одной другой женщины не любил, ни той цыганки — Ма-ришки…
…И верь мне, с тех пор как мы с тобой сблизились, я ни с одной женщиной не провел в постели и секунды, потому что ныне для меня никого больше не существует, одна ты, моя дорогая, и одна ты меня любишь, а остальные женщины не стоят и клеточки твоей кожи. Прошу тебя, напиши, что прощаешь мне те времена, когда я тебя еще не знал…»
В корреспонденции обнаруживается и противоречивость натуры Гашека. Даже во взаимоотношениях с самыми близкими людьми, которым доверял, он не мог преодолеть несдержанность характера. Под влиянием неожиданной идеи он способен пренебречь всеми обязательствами, забыть обещания и клятвы. Но тут же раскаивается, снова дает обещания, снова клянется и оправдывается: «Дорогая моя! Обещаю тебе, никогда больше не сделаю ничего, что бы могло нам повредить. Ведь я знаю, ты из-за этого будешь очень страдать, моя Ярма. Ты и так страдаешь из-за меня, но верь, я за все тебя вознагражу, и когда-нибудь мы вместе посмеемся над тем, что сегодня кажется нам ужасно трагичным.
Я вознагражу тебя за всю боль, дорогая, за все горести, которые тебе причиняю. Я тебя безмерно люблю и тоскую по тебе. И когда-нибудь, надеюсь скоро, буду рассказывать тебе, сколько раз я думал, почему я не богач, сколько раз думал и чувствовал точно так же, как ты, моя драгоценная…»
От Ярмилы Гашек не скрывал изнанки своего непростого образа жизни, своего отчаяния от того, что не может найти постоянное место, хоть и готов принести ради этого жертвы. (Так, он участвует в конкурсе на замещение должности общинного секретаря в каком-то медвежьем углу, но и это оказывается напрасным. Место, вероятно, получил кто-то из тамошних жителей.)
В ту пору успехом пользуются его фельетоны. «В „Право лиду“ хотят получить от меня десять фельетонов, — пишет он. — В „Рашпле“ («Рашпиле») пять рассказов и для каждого номера фельетон».
Но эти будничные радости отравляет неустанная забота о средствах к существованию. Он вечно в долгах, и кредитором, очевидно, чаще всего была Ярмила. Поскольку дома ей давали только немного карманных денег, она одалживает для него довольно большие суммы, что подтверждает и следующий пассаж: «Боюсь, ты не будешь удовлетворена присланной суммой. Я делал, что мог, и очень сожалею, что не достал больше, моя золотая. Но на какое-то время ты, надеюсь, все же удовлетворена. Только бы ты скорее поправлялась! Пиши мне честно, как себя чувствуешь! А я уже так хочу тебя видеть! Мне грустно, невероятно грустно. Ты написала так трагично. Это было ужасно. Вообрази, в час дня у меня еще не было ни крейцара, только четыре странички поэтического рассказа „Двоюродный брат Бойко“. Я пошел с ним в „Май“. Там был Кронбауэр. И сей добрый человек дал мне пятерку авансом. Потом я встретил Вику, он одолжил мне гульден. А перед тем я обегал всю Прагу. Но остался оптимистом, и в час дня, не имея ни крейцара (все, что у меня было, я проездил в трамвае), все еще надеялся на благополучный исход».
Другим постоянным кредитором Гашека была кузина Мария. Чуть ли не в каждом письме мы найдем фразу: «отложу для Марчи», «отдам долг Марче», раз даже упоминается ее браслет, по-видимому, сданный Ярославом в ломбард.
Чтобы воспрепятствовать встречам Ярмилы с Гашеком, отец послал ее к родственникам в Либань. В письмах, которыми молодые люди пытаются вознаградить себя за разлуку, мы находим отголоски бесконечных перипетий их любовных отношений. Мальчишески наивные чувства Гашека переплетаются в этой переписке с мужественным стремлением сделать Ярмилу поверенной и участницей своих литературных битв, своей борьбы за существование. Он делится с ней художественными замыслами.
«Пошел я прогуляться по Карлину и на самой окраине перед магазином увидел ковылявшего по улице полуторагодовалого мальчонку. Его мамаша, видно, зашла в магазин. Я взял его за руку и повел к ближайшей остановке трамвая. Карапуз называл меня „папой“, я сел с ним в трамвай и потребовал билет „с пересадкой“ на Вышеград. Приехал туда, вылез вместе с малышом и пошел к Подолу. Потом завел мальчонку в подъезд, велел подождать и удрал. Сел на пароход и возвратился в Прагу. Выхожу на набережной… и тут я проснулся.
Странные у меня сны. Немножко разбавлю этот сон и напишу рассказ о таком типе, которого радуют горести ближних».
Ярослав несколько раз навещал Ярмилу в Либани.
Случай, происшедший с ним как-то в поезде на обратном пути, он описал, не жалея красок:
«До станции я добрался благополучно и без приключений. В вагоне сплошь были старцы, да еще жандарм, который вез сих достопочтенных старичков в суд. В Копидлне я зашел в буфет. Представь себе — сосиски попахивали, а пиво было такое отвратное, что я через силу выпил бокал. Затем я снова сел в поезд и ехал до Чешского Брода с несколькими земледельцами, которые расспрашивали меня, каков ячмень в Либани. Я сказал, что ячмень в этом году редковат, рожь высокая, а вообще — довольно сухо. Впрочем, любая земля, дескать, хороша, если не пожалеть удобрений. К сожалению, наши люди еще не умеют систематически культивировать почву — хоть им кол на голове теши! Под конец я сказал им, что еду в Роудницу покупать машину для выжимки мака (собственный вымысел!). Они чрезвычайно заинтересовались; тогда я сообщил им, будто бы изо всех плодов земных мак имеет самую большую будущность. Нынче, говорю, маковым маслом пользуются только художники да лакировщики, а завтра? а послезавтра?.. Кто это может предвидеть?.. Они советовались со мной, какую шестирядную машину для внесения в почву минеральных удобрений им лучше купить.
Я объяснил, что лучше всего восьмирядную. Этим я сразил их наповал, и они поспешили перевести разговор в другое русло.
С ячменя, навоза и машин для внесения в почву минеральных удобрений мы перешли на пожарных, с пожарных на какого-то восьминедельного поросенка, который родился у одного из них в местечке Кршинец, с этого поросенка перескочили на магистра Яна Гуса, чей праздник они как-то связали с поросенком…
Дело в том, что свиноматка загрызла этого поросенка в тот самый момент, когда ее хозяин по случаю праздника в честь Яна Гуса участвовал на площади в шествии с зажженными лампионами. Я сказал, что это явно была не какая-нибудь обыкновенная свинья, а свинья-мачеха.
— Милостивый сударь, — удивился деревенский простак, — откуда вы знаете, что это не ее поросенок? И верно, его мамаша сдохла от краснухи, вот мы и подсунули сосунка свинье мясника. — Так я еще раз поддержал свою репутацию!»
С другого свиданья Гашек за неимением средств возвращался пешком.
«Сроду так не промокал, как вчера вечером на пути из Ржичан в Прагу. Примерно за час ходьбы до Пругониц начался ливень, дорога там идет низиной, и вдруг вся эта низина оказалась затопленной бурлящей водой, доходившей мне до колен. Вода со склонов неслась лавиной. Тьму озаряли молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Поскольку он знал, что Ярмила способна принять его и таким, каков он есть, что она единственная до конца оценила его искренность, в одном из писем он доверяет ей глубочайшую тайну, грехопадение своей молодости. «Верь мне, дорогая, я любил тебя одну, Ярмила, и теперь люблю, всем сердцем люблю и никогда ни одной другой женщины не любил, ни той цыганки — Ма-ришки…
…И верь мне, с тех пор как мы с тобой сблизились, я ни с одной женщиной не провел в постели и секунды, потому что ныне для меня никого больше не существует, одна ты, моя дорогая, и одна ты меня любишь, а остальные женщины не стоят и клеточки твоей кожи. Прошу тебя, напиши, что прощаешь мне те времена, когда я тебя еще не знал…»
В корреспонденции обнаруживается и противоречивость натуры Гашека. Даже во взаимоотношениях с самыми близкими людьми, которым доверял, он не мог преодолеть несдержанность характера. Под влиянием неожиданной идеи он способен пренебречь всеми обязательствами, забыть обещания и клятвы. Но тут же раскаивается, снова дает обещания, снова клянется и оправдывается: «Дорогая моя! Обещаю тебе, никогда больше не сделаю ничего, что бы могло нам повредить. Ведь я знаю, ты из-за этого будешь очень страдать, моя Ярма. Ты и так страдаешь из-за меня, но верь, я за все тебя вознагражу, и когда-нибудь мы вместе посмеемся над тем, что сегодня кажется нам ужасно трагичным.
Я вознагражу тебя за всю боль, дорогая, за все горести, которые тебе причиняю. Я тебя безмерно люблю и тоскую по тебе. И когда-нибудь, надеюсь скоро, буду рассказывать тебе, сколько раз я думал, почему я не богач, сколько раз думал и чувствовал точно так же, как ты, моя драгоценная…»
От Ярмилы Гашек не скрывал изнанки своего непростого образа жизни, своего отчаяния от того, что не может найти постоянное место, хоть и готов принести ради этого жертвы. (Так, он участвует в конкурсе на замещение должности общинного секретаря в каком-то медвежьем углу, но и это оказывается напрасным. Место, вероятно, получил кто-то из тамошних жителей.)
В ту пору успехом пользуются его фельетоны. «В „Право лиду“ хотят получить от меня десять фельетонов, — пишет он. — В „Рашпле“ («Рашпиле») пять рассказов и для каждого номера фельетон».
Но эти будничные радости отравляет неустанная забота о средствах к существованию. Он вечно в долгах, и кредитором, очевидно, чаще всего была Ярмила. Поскольку дома ей давали только немного карманных денег, она одалживает для него довольно большие суммы, что подтверждает и следующий пассаж: «Боюсь, ты не будешь удовлетворена присланной суммой. Я делал, что мог, и очень сожалею, что не достал больше, моя золотая. Но на какое-то время ты, надеюсь, все же удовлетворена. Только бы ты скорее поправлялась! Пиши мне честно, как себя чувствуешь! А я уже так хочу тебя видеть! Мне грустно, невероятно грустно. Ты написала так трагично. Это было ужасно. Вообрази, в час дня у меня еще не было ни крейцара, только четыре странички поэтического рассказа „Двоюродный брат Бойко“. Я пошел с ним в „Май“. Там был Кронбауэр. И сей добрый человек дал мне пятерку авансом. Потом я встретил Вику, он одолжил мне гульден. А перед тем я обегал всю Прагу. Но остался оптимистом, и в час дня, не имея ни крейцара (все, что у меня было, я проездил в трамвае), все еще надеялся на благополучный исход».
Другим постоянным кредитором Гашека была кузина Мария. Чуть ли не в каждом письме мы найдем фразу: «отложу для Марчи», «отдам долг Марче», раз даже упоминается ее браслет, по-видимому, сданный Ярославом в ломбард.
Чтобы воспрепятствовать встречам Ярмилы с Гашеком, отец послал ее к родственникам в Либань. В письмах, которыми молодые люди пытаются вознаградить себя за разлуку, мы находим отголоски бесконечных перипетий их любовных отношений. Мальчишески наивные чувства Гашека переплетаются в этой переписке с мужественным стремлением сделать Ярмилу поверенной и участницей своих литературных битв, своей борьбы за существование. Он делится с ней художественными замыслами.
«Пошел я прогуляться по Карлину и на самой окраине перед магазином увидел ковылявшего по улице полуторагодовалого мальчонку. Его мамаша, видно, зашла в магазин. Я взял его за руку и повел к ближайшей остановке трамвая. Карапуз называл меня „папой“, я сел с ним в трамвай и потребовал билет „с пересадкой“ на Вышеград. Приехал туда, вылез вместе с малышом и пошел к Подолу. Потом завел мальчонку в подъезд, велел подождать и удрал. Сел на пароход и возвратился в Прагу. Выхожу на набережной… и тут я проснулся.
Странные у меня сны. Немножко разбавлю этот сон и напишу рассказ о таком типе, которого радуют горести ближних».
Ярослав несколько раз навещал Ярмилу в Либани.
Случай, происшедший с ним как-то в поезде на обратном пути, он описал, не жалея красок:
«До станции я добрался благополучно и без приключений. В вагоне сплошь были старцы, да еще жандарм, который вез сих достопочтенных старичков в суд. В Копидлне я зашел в буфет. Представь себе — сосиски попахивали, а пиво было такое отвратное, что я через силу выпил бокал. Затем я снова сел в поезд и ехал до Чешского Брода с несколькими земледельцами, которые расспрашивали меня, каков ячмень в Либани. Я сказал, что ячмень в этом году редковат, рожь высокая, а вообще — довольно сухо. Впрочем, любая земля, дескать, хороша, если не пожалеть удобрений. К сожалению, наши люди еще не умеют систематически культивировать почву — хоть им кол на голове теши! Под конец я сказал им, что еду в Роудницу покупать машину для выжимки мака (собственный вымысел!). Они чрезвычайно заинтересовались; тогда я сообщил им, будто бы изо всех плодов земных мак имеет самую большую будущность. Нынче, говорю, маковым маслом пользуются только художники да лакировщики, а завтра? а послезавтра?.. Кто это может предвидеть?.. Они советовались со мной, какую шестирядную машину для внесения в почву минеральных удобрений им лучше купить.
Я объяснил, что лучше всего восьмирядную. Этим я сразил их наповал, и они поспешили перевести разговор в другое русло.
С ячменя, навоза и машин для внесения в почву минеральных удобрений мы перешли на пожарных, с пожарных на какого-то восьминедельного поросенка, который родился у одного из них в местечке Кршинец, с этого поросенка перескочили на магистра Яна Гуса, чей праздник они как-то связали с поросенком…
Дело в том, что свиноматка загрызла этого поросенка в тот самый момент, когда ее хозяин по случаю праздника в честь Яна Гуса участвовал на площади в шествии с зажженными лампионами. Я сказал, что это явно была не какая-нибудь обыкновенная свинья, а свинья-мачеха.
— Милостивый сударь, — удивился деревенский простак, — откуда вы знаете, что это не ее поросенок? И верно, его мамаша сдохла от краснухи, вот мы и подсунули сосунка свинье мясника. — Так я еще раз поддержал свою репутацию!»
С другого свиданья Гашек за неимением средств возвращался пешком.
«Сроду так не промокал, как вчера вечером на пути из Ржичан в Прагу. Примерно за час ходьбы до Пругониц начался ливень, дорога там идет низиной, и вдруг вся эта низина оказалась затопленной бурлящей водой, доходившей мне до колен. Вода со склонов неслась лавиной. Тьму озаряли молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86