На ней роскошный туалет.
Девушка Здравствуйте, господин Благодетель. (Верду поражен.) А вы меня не помните? Вы привели меня к себе домой… в холодную дождливую осень.
Верду (удивленно). В самом деле?
Девушка . А после того, как накормили и дали мне денег, позволили мне уйти, как хорошей девочке, куда хочу.
Верду (с юмором). Какой же я был дурак.
Девушка (искренне). Нет, вы были просто очень добры. А куда вы сейчас идете?
Верду . Никуда.
Девушка . Садитесь в машину.
Верду влезает в машину.
В машине.
Девушка (шоферу). В кафе Лафарж… Мне все кажется, что вы меня не вспомнили… Да и почему бы вы могли меня запомнить?
Верду (восхищенно поглядывая на нее). У меня были к тому все основания.
Девушка (улыбаясь). Неужели не помните? В ту ночь, когда мы встретились… я только что вышла из тюрьмы.
Верду (приложив палец к губам). Ш-ш-ш… (Указывая на шофера, трогает пальцем стекло.) Нет, ничего, стекло поднято. (Он в смущении смотрит на нее.) Но вы… и все это?.. (Указывает на машину.) Что произошло?
Девушка . Старая история… от лохмотьев к богатству. После нашей встречи фортуна повернулась ко мне лицом. Я встретила богатого человека – владельца военных заводов.
Верду . Вот производство, которым мне надо было заняться. И что же это за человек?
Девушка . В жизни очень добрый и щедрый, а в делах – совершенно безжалостный.
Верду . А дела – это штука безжалостная, дорогая моя… Вы его любите?
Девушка . Нет, но именно поэтому он и не теряет ко мне интереса».
Возражения цензоров сводились к следующему:
«Просим заменить подчеркнутые в диалоге реплики: „и позволили мне уйти, как хорошей девочке, куда хочу“, и ответ Верду: „Какой же я был дурак!“ – эта реплика исключается, потому что от предыдущей фразы она приобретает привкус двусмысленности. Просим также вставить в диалог какую-нибудь реплику, указывающую на то, что владелец военных заводов – жених девушки, чтобы не создавалось впечатление, что она стала его содержанкой».
Еще какие-то возражения относились к другим эпизодам и разным частностям. Цитирую их:
«Не должно быть вульгарного подчеркивания „диковинных изгибов и спереди и сзади“ тела пожилой женщины.
Не должно быть ничего непристойного ни в костюмах, ни в танцах гёрлс. В частности, не следует показывать голые ноги выше колена.
Не должно быть ни показа, ни даже намека на то, что в ванной есть унитаз.
В речи Верду просим заменить слово «сластолюбивый» другим эпитетом».
В заключение говорилось, что они всегда к моим услугам и будут счастливы обсудить со мной все подробности и что сценарий безусловно можно привести в соответствие с требованиями Кодекса производства [], не нарушая его развлекательной ценности. И вот я явился в управление Брина, и меня провели прямо к нему. Спустя некоторое время появился один из помощников мистера Брина, высокий молодой человек весьма непреклонного вида. Тон, которым он обратился ко мне, никак нельзя было назвать дружеским.
– Что вы имеете против католической церкви? – спросил он.
– Почему вы меня об этом спрашиваете? – ответил я вопросом на вопрос.
– Да вот, – сказал он, швырнув экземпляр моего сценария на стол и листая страницы. – Эпизод в камере приговоренного, где преступник Верду говорит священнику: «Чем я могу быть вам полезен, добрый человек?»
– Ну и что же? А разве он не добрый человек?
– Это непристойные шуточки, – сказал он, пренебрежительно помахивая рукой.
– Я не нахожу ничего непристойного в том, чтобы назвать человека «добрым», – ответил я.
По мере того, как разгорался наш спор, я чувствовал, что играю в диалоге, достойном Шоу.
– Священнослужителя ведь не называют «добрым человеком», к нему обращаются со словом: «Отец!».
– Прекрасно, обратимся к нему со словом «отец».
– А эта реплика, – сказал он, указывая на другую страницу. – Священник у вас говорит: «Я пришел просить вас помириться с богом». И Верду отвечает: «А я с богом не ссорился, у меня произошло недоразумение с людьми». Это, знаете ли, довольно легкомысленная шуточка.
– У вас есть право иметь собственное мнение, – возразил я, – но и у меня оно есть.
– А это? – перебил он меня, читая отрывок: «Священник спрашивает: „Неужели вы не чувствуете угрызений совести за свои грехи?“ И Верду отвечает: „А кто знает, что такое грех, рожденный в небесах, от падшего ангела божьего? И кто знает, каково его сокровенное предопределение?“
– Я верю, что грех так же непостижим, как и добродетель, – ответил я.
– Это все псевдофилософия, – презрительно заметил он. – И дальше ваш Верду смотрит на священника и говорит: «А что бы вы стали делать, если бы не было на свете греха?»
– Согласен, что эта реплика может быть спорной, но ведь в конце концов она же иронична и говорится с юмором. Она не будет сказана священнику в неуважительном тоне.
– Но Верду всегда одерживает верх над священником.
– А как бы вы хотели, чтобы священник оказался комиком?
– Конечно, нет, но почему вы нигде не даете ему убедительных реплик?
– Послушайте, – сказал я, – преступник приговорен к смерти, но он пытается бравировать. Священник же полон достоинства, и его реплики должны соответствовать его облику. Я готов придумать что-нибудь другое для ответов священника.
– А эта строка, – неумолимо продолжал он, – «Пусть господь смилуется над вашей душой», а Верду подхватывает: «А почему бы и нет? В конце концов она принадлежит ему!»
– Что же вас тут беспокоит? – спросил я.
– Реплика «А почему бы и нет?» – кратко повторил он. – Так не разговаривают со священником!
– Верду произносит эту реплику как бы про себя. Подождите, пока вы увидите готовый фильм, – сказал я.
– Вы обвиняете общество и все государство!
– Ну что ж, в конце концов и общество и государство могут быть не безупречны, и критиковать их, насколько я знаю, позволяется.
В конце концов сценарий прошел с двумя-тремя другими небольшими поправками. И надо отдать справедливость мистеру Брину, некоторые его замечания оказались полезными. «Не делайте и эту девушку проституткой, – сказал он задумчиво. – Почти в каждом голливудском сценарии есть проститутка».
Должен сознаться, что я смутился, во всяком случае, я пообещал не подчеркивать этого обстоятельства.
Когда фильм был закончен, он был показан двадцати или даже тридцати членам Легиона благопристойности, представителям цензуры и различных религиозных групп. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким, как на этом просмотре. Однако, когда картина кончилась и в зале зажегся свет, Брин обратился ко всем остальным:
– Я полагаю, что все в порядке… пусть так и выходит! – коротко заключил он.
Наступила пауза, а потом кто-то сказал:
– Ну что ж, и, по мне, пусть идет. Я не возражаю.
Остальные угрюмо молчали. Брин, криво усмехнувшись и сделав широкий жест рукой, обратился к ним:
– Значит, согласны? Можно пропустить картину, да?
Никакого отклика не последовало, кое-кто лишь неохотно кивнул головой. Брин, как бы отметая возражения, которые могли бы последовать, похлопал меня по плечу и сказал:
– Хорошо, Чарли, можете действовать, прокатывайте. – Он хотел сказать: «Печатайте свой фильм».
Меня немного смущало, что они сразу приняли картину, тогда как вначале хотели совсем ее запретить. Слишком уж стремительно они ее одобрили, и это вызывало мои подозрения, – не собираются ли они пустить в ход другие средства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Девушка Здравствуйте, господин Благодетель. (Верду поражен.) А вы меня не помните? Вы привели меня к себе домой… в холодную дождливую осень.
Верду (удивленно). В самом деле?
Девушка . А после того, как накормили и дали мне денег, позволили мне уйти, как хорошей девочке, куда хочу.
Верду (с юмором). Какой же я был дурак.
Девушка (искренне). Нет, вы были просто очень добры. А куда вы сейчас идете?
Верду . Никуда.
Девушка . Садитесь в машину.
Верду влезает в машину.
В машине.
Девушка (шоферу). В кафе Лафарж… Мне все кажется, что вы меня не вспомнили… Да и почему бы вы могли меня запомнить?
Верду (восхищенно поглядывая на нее). У меня были к тому все основания.
Девушка (улыбаясь). Неужели не помните? В ту ночь, когда мы встретились… я только что вышла из тюрьмы.
Верду (приложив палец к губам). Ш-ш-ш… (Указывая на шофера, трогает пальцем стекло.) Нет, ничего, стекло поднято. (Он в смущении смотрит на нее.) Но вы… и все это?.. (Указывает на машину.) Что произошло?
Девушка . Старая история… от лохмотьев к богатству. После нашей встречи фортуна повернулась ко мне лицом. Я встретила богатого человека – владельца военных заводов.
Верду . Вот производство, которым мне надо было заняться. И что же это за человек?
Девушка . В жизни очень добрый и щедрый, а в делах – совершенно безжалостный.
Верду . А дела – это штука безжалостная, дорогая моя… Вы его любите?
Девушка . Нет, но именно поэтому он и не теряет ко мне интереса».
Возражения цензоров сводились к следующему:
«Просим заменить подчеркнутые в диалоге реплики: „и позволили мне уйти, как хорошей девочке, куда хочу“, и ответ Верду: „Какой же я был дурак!“ – эта реплика исключается, потому что от предыдущей фразы она приобретает привкус двусмысленности. Просим также вставить в диалог какую-нибудь реплику, указывающую на то, что владелец военных заводов – жених девушки, чтобы не создавалось впечатление, что она стала его содержанкой».
Еще какие-то возражения относились к другим эпизодам и разным частностям. Цитирую их:
«Не должно быть вульгарного подчеркивания „диковинных изгибов и спереди и сзади“ тела пожилой женщины.
Не должно быть ничего непристойного ни в костюмах, ни в танцах гёрлс. В частности, не следует показывать голые ноги выше колена.
Не должно быть ни показа, ни даже намека на то, что в ванной есть унитаз.
В речи Верду просим заменить слово «сластолюбивый» другим эпитетом».
В заключение говорилось, что они всегда к моим услугам и будут счастливы обсудить со мной все подробности и что сценарий безусловно можно привести в соответствие с требованиями Кодекса производства [], не нарушая его развлекательной ценности. И вот я явился в управление Брина, и меня провели прямо к нему. Спустя некоторое время появился один из помощников мистера Брина, высокий молодой человек весьма непреклонного вида. Тон, которым он обратился ко мне, никак нельзя было назвать дружеским.
– Что вы имеете против католической церкви? – спросил он.
– Почему вы меня об этом спрашиваете? – ответил я вопросом на вопрос.
– Да вот, – сказал он, швырнув экземпляр моего сценария на стол и листая страницы. – Эпизод в камере приговоренного, где преступник Верду говорит священнику: «Чем я могу быть вам полезен, добрый человек?»
– Ну и что же? А разве он не добрый человек?
– Это непристойные шуточки, – сказал он, пренебрежительно помахивая рукой.
– Я не нахожу ничего непристойного в том, чтобы назвать человека «добрым», – ответил я.
По мере того, как разгорался наш спор, я чувствовал, что играю в диалоге, достойном Шоу.
– Священнослужителя ведь не называют «добрым человеком», к нему обращаются со словом: «Отец!».
– Прекрасно, обратимся к нему со словом «отец».
– А эта реплика, – сказал он, указывая на другую страницу. – Священник у вас говорит: «Я пришел просить вас помириться с богом». И Верду отвечает: «А я с богом не ссорился, у меня произошло недоразумение с людьми». Это, знаете ли, довольно легкомысленная шуточка.
– У вас есть право иметь собственное мнение, – возразил я, – но и у меня оно есть.
– А это? – перебил он меня, читая отрывок: «Священник спрашивает: „Неужели вы не чувствуете угрызений совести за свои грехи?“ И Верду отвечает: „А кто знает, что такое грех, рожденный в небесах, от падшего ангела божьего? И кто знает, каково его сокровенное предопределение?“
– Я верю, что грех так же непостижим, как и добродетель, – ответил я.
– Это все псевдофилософия, – презрительно заметил он. – И дальше ваш Верду смотрит на священника и говорит: «А что бы вы стали делать, если бы не было на свете греха?»
– Согласен, что эта реплика может быть спорной, но ведь в конце концов она же иронична и говорится с юмором. Она не будет сказана священнику в неуважительном тоне.
– Но Верду всегда одерживает верх над священником.
– А как бы вы хотели, чтобы священник оказался комиком?
– Конечно, нет, но почему вы нигде не даете ему убедительных реплик?
– Послушайте, – сказал я, – преступник приговорен к смерти, но он пытается бравировать. Священник же полон достоинства, и его реплики должны соответствовать его облику. Я готов придумать что-нибудь другое для ответов священника.
– А эта строка, – неумолимо продолжал он, – «Пусть господь смилуется над вашей душой», а Верду подхватывает: «А почему бы и нет? В конце концов она принадлежит ему!»
– Что же вас тут беспокоит? – спросил я.
– Реплика «А почему бы и нет?» – кратко повторил он. – Так не разговаривают со священником!
– Верду произносит эту реплику как бы про себя. Подождите, пока вы увидите готовый фильм, – сказал я.
– Вы обвиняете общество и все государство!
– Ну что ж, в конце концов и общество и государство могут быть не безупречны, и критиковать их, насколько я знаю, позволяется.
В конце концов сценарий прошел с двумя-тремя другими небольшими поправками. И надо отдать справедливость мистеру Брину, некоторые его замечания оказались полезными. «Не делайте и эту девушку проституткой, – сказал он задумчиво. – Почти в каждом голливудском сценарии есть проститутка».
Должен сознаться, что я смутился, во всяком случае, я пообещал не подчеркивать этого обстоятельства.
Когда фильм был закончен, он был показан двадцати или даже тридцати членам Легиона благопристойности, представителям цензуры и различных религиозных групп. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким, как на этом просмотре. Однако, когда картина кончилась и в зале зажегся свет, Брин обратился ко всем остальным:
– Я полагаю, что все в порядке… пусть так и выходит! – коротко заключил он.
Наступила пауза, а потом кто-то сказал:
– Ну что ж, и, по мне, пусть идет. Я не возражаю.
Остальные угрюмо молчали. Брин, криво усмехнувшись и сделав широкий жест рукой, обратился к ним:
– Значит, согласны? Можно пропустить картину, да?
Никакого отклика не последовало, кое-кто лишь неохотно кивнул головой. Брин, как бы отметая возражения, которые могли бы последовать, похлопал меня по плечу и сказал:
– Хорошо, Чарли, можете действовать, прокатывайте. – Он хотел сказать: «Печатайте свой фильм».
Меня немного смущало, что они сразу приняли картину, тогда как вначале хотели совсем ее запретить. Слишком уж стремительно они ее одобрили, и это вызывало мои подозрения, – не собираются ли они пустить в ход другие средства?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144