– Мне казалось, что оно не требует ответа, – сказал я виновато.
Но Черчилля трудно было обмануть.
– Гм-м-м, – недовольно пробормотал он, – а я уже решил, что это сделано мне в упрек.
– Нет, нет, конечно, нет, – поспешил я его заверить.
– Во всяком случае, – прибавил он в заключение, – ваши картины всегда доставляют мне радость.
Я был пленен скромностью великого человека, который мог помнить о каком-то письме двухлетней давности. Но я никогда не разделял его взглядов в политике. «Я здесь не для того, чтобы содействовать распаду Британской империи», – сказал когда-то Черчилль. Может быть, сказано это очень хлестко, но перед лицом современной действительности звучит пустой фразой.
Распад империи происходит вовсе не в результате политических махинаций, воздействия коммунистической пропаганды, революционных армий, восстаний черни или речей уличных ораторов. Пропагандистами и инспираторами тут выступают международные фирмы, рекламирующие свои товары, а также радио, телевидение, кино, автомобиль и трактор, новые достижения науки, увеличение скоростей и средств связи во всем мире. Вот те революционизирующие стимулы, которые приводят к распаду империи.
Вскоре после нашего возвращения в Швейцарию я получил письмо от Неру, в которое была вложена рекомендательная записка от леди Маунтбеттен. Она была уверена, что у меня с Неру найдется очень много общего, а так как он проезжал через Корсье, то, может быть, мы могли бы встретиться. Неру должен был присутствовать на ежегодном совещании послов в Люцерне и писал, что был бы очень рад, если бы я смог туда приехать и провести с ним вечер, а на следующий день он обещал отвезти меня в Мануар-де-Бан. Я поехал в Люцерн.
Я был удивлен, увидев невысокого человека, примерно одного со мною роста. С Неру была его дочь, миссис Ганди, очаровательная, спокойная женщина. Неру произвел на меня впечатление человека настроений, сурового и впечатлительного, с исключительно живым и аналитическим умом. До тех пор пока мы не выехали из Люцерна в направлении Мануар-де-Бан, куда я пригласил его позавтракать, он держался несколько неуверенно. Его дочь, направляясь в Женеву, ехала сзади, в другой машине. По пути у нас завязался очень интересный разговор. Неру очень высоко оценил деятельность лорда Луиса Маунтбеттена, который, будучи вице-королем Индии, прекрасно организовал уход англичан оттуда.
Я спросил Неру, каким идеологическим путем идет Индия. Он ответил:
– Тем, который может лучше всего помочь индийскому народу, – и тут же прибавил, что они уже утвердили пятилетний план. Он говорил блестяще, но его шофер мчался по крутым и извилистым горным дорогам со скоростью не менее семидесяти миль в час. Неру увлеченно объяснял мне основы политики Индии, а я, мысленно занятый «советами» шоферу, как нужно вести машину, должен признаться, почти не слушал его, ожидая, что мы вот-вот сорвемся в пропасть. И даже когда резко визжали тормоза и нас бросало вперед, Неру невозмутимо продолжал говорить. Но наконец наступила передышка – мы остановились на перекрестке, где дочь Неру должна была с нами расстаться. И тут он показал себя любящим и заботливым отцом: обнимая дочь, он нежно напомнил ей: «Береги себя!» – слова, которые скорей надо было дочери сказать отцу.
В Веве у нас появились новые друзья, и среди них мсье Эмиль Россье и мсье Мишель Россье с их семьями. Все они – большие любители музыки. Эмиль познакомил нас с известной пианисткой Кларой Хэскиль. Она жила в Веве, и, когда бывала в городе, она и обе семьи Россье приходили к нам обедать, а после обеда Клара усаживалась за рояль. Хотя ей было уже больше шестидесяти, Клара была на вершине своей славы и пользовалась феноменальным успехом в Европе и в Америке. Но в 1960 году, выходя из поезда где-то в Бельгии, она поскользнулась и упала. Ее отвезли в больницу, где она и скончалась.
Я часто проигрываю ее пластинки, особенно последнюю, которую она записала незадолго перед смертью. Прежде чем начать переписывать эту рукопись в шестой раз, я послушал Третий фортепианный концерт Бетховена в исполнении Клары (дирижер Маркевич). Он является для меня тем предельным приближением к настоящей правде в искусстве, каким может быть лишь великое произведение, и тем источником, из которого я почерпнул силы, чтобы закончить эту книгу.
Если бы мы не были так заняты своей семьей, мы могли бы вести в Швейцарии очень светскую жизнь. Среди наших соседей – королева Испании, граф и графиня Шевро д’Антрег, которые относятся к нам с большой сердечностью. Поблизости от нас живут также многие кинозвезды и писатели. Мы часто видим Джорджа и Бениту Сендерсов, встречаемся также с Ноэлем Коуардом. Весной нас обычно навещает много друзей, американцев и англичан. Часто бывает у нас Трумен Капоте, который иногда работает в Швейцарии. На пасхальные каникулы мы увозим детей на юг Ирландии – удовольствие, которое с восторгом предвкушает вся семья.
Летом мы в шортах обедаем на террасе и часов до десяти остаемся на воздухе, наблюдая, как день сменяется ночью. Иногда нам вдруг взбредет в голову проехаться в Лондон или Париж, а то и в Венецию или в Рим – все это близко, всего в нескольких часах езды.
В Париже нас часто принимает очень дорогой наш друг, Поль-Луи Вейлер. В августе он обычно приглашает всю семью на месяц в свое прелестное поместье на берегу Средиземного моря, где дети могут вдоволь плавать и кататься на водяных лыжах.
Друзья нередко спрашивают меня, скучаю ли я по Соединенным Штатам, по Нью-Йорку. Откровенно говоря, – нет. Америка очень изменилась, а вместе с ней и Нью-Йорк. Гигантский размах промышленности, печати, телевидения и коммерческой рекламы сделал для меня неприемлемым американский образ жизни. Меня больше устраивает простая, тихая жизнь, а вовсе не эти поражающие воображение авеню с небоскребами, призванными служить вечным напоминанием о могуществе крупного бизнеса и его великих свершениях.
Однако понадобилось больше года, чтобы я смог ликвидировать все свои дела в Соединенных Штатах. Налоговый департамент вздумал обложить налогом все доходы, полученные мною в Европе по прокату «Огней рампы» по 1955 год, на том основании, что я якобы считался тогда постоянным жителем Америки, хотя на самом деле меня изгнали из страны еще в 1952 году. Я не мог обратиться к защите американского суда, ибо, как объяснил мне мой американский адвокат, у меня было мало надежды вернуться в страну, чтобы защитить свои интересы.
Но так как я к тому времени уже вышел из всех американских компаний и развязался там со всеми делами, я мог бы послать их к черту. Однако, не желая отдавать себя под защиту другой страны и быть ей за это обязанным, я договорился об уплате значительно меньшей суммы, чем они потребовали, но значительно большей, чем я, по справедливости, должен бы уплатить.
Грустно было порывать последние нити, связывавшие меня с Соединенными Штатами. Наша горничная Элен, служившая у нас в Беверли-хилс, услышав, что мы не собираемся вернуться, написала нам вот это письмо:

«Дорогие мистер и миссис Чаплин!
Я писала вам много писем, но все не решалась их отправить. Мне кажется, что с тех пор, как вы уехали, все пошло не так, как надо. Я сама никогда в жизни ни по ком, кроме, может быть, своих родных, не тосковала так, как по вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144