Наш агент по рекламе, подтолкнув меня, шепнул:
– Он за вас и очень хорошо сказал.
Это был Джим Эджи, американский поэт и романист, писавший в то время очерки и критические статьи для журнала «Тайм». Я был застигнут врасплох и растерялся.
– Простите, но я не расслышал. Будьте так добры, повторите, пожалуйста, что вы сказали.
– Не знаю, сумею ли, – сказал он, смутившись, и затем повторил почти то же самое.
Я не мог придумать подходящего ответа и, покачав головой, сказал только:
– Ничего не могу ответить… И благодарю вас.
После этого я уже никуда не годился. Его добрые слова лишили меня боевого задора.
– Извините меня, господа, – обратился я к аудитории, – мне казалось, что мы будем говорить о моем фильме, а вместо того началась политическая дискуссия, и я хотел бы кончить на этом.
После пресс-конференции мне стало не по себе – я понял, какой страшной враждебностью я окружен.
И все-таки я не мог до конца этому поверить. Ведь я получил столько чудесных писем от людей, посмотревших «Диктатора». Несмотря на то, что выходу на экран этого фильма тоже предшествовало огромное количество враждебных выпадов, он принес больше дохода, чем какая бы то ни было из моих картин. К тому же, как и весь персонал «Юнайтед артистс», я очень верил в успех «Мсье Верду».
Нам позвонила Мэри Пикфорд и сказала, что хотела бы пойти на премьеру со мной и Уной. Мы пригласили ее пообедать в ресторане «21». Мэри очень запоздала к обеду, сославшись на то, что была в гостях и ей никак не удавалось вырваться оттуда.
Когда мы подъехали к кинотеатру, вся улица была запружена народом. С трудом протиснувшись в фойе, мы услышали диктора, возвестившего по радио: «Только что прибыл Чарли Чаплин с женой, а с ним их гостья – замечательная актриса немого кино, которая все еще остается любимицей Америки, – мисс Мэри Пикфорд. Мэри, может быть, вы скажете несколько слов по поводу этой замечательной премьеры?»
Фойе было забито народом, и Мари с трудом пробилась к микрофону, не отпуская моей руки.
– Сейчас, дамы и господа, вы услышите Мэри Пикфорд.
И в этой чудовищной толкотне и давке Мэри сказала:
– Две тысячи лет тому назад родился Христос, а сегодня… – но ей не удалось продолжить, так как толпа оттерла нас от микрофона. Впоследствии я не раз гадал, каким образом она собиралась закончить эту фразу.
В тот вечер в атмосфере зала чувствовалась какая-то тревога, казалось, что зрители пришли, чтобы что-то доказать своим присутствием. Вместо радостного ожидания и веселого оживления, которые прежде всегда сопутствовали первым кадрам моих картин, раздались нервные аплодисменты и послышалось шиканье. Мне неприятно в этом сознаваться, но это шиканье ранило меня сильнее, чем вражда всей прессы.
Шел просмотр, и я начал волноваться. В зале смеялись, но не все. Это был не тот смех, который вызывали когда-то «Золотая лихорадка», «Огни большого города» или «На плечо!». Этот смех был словно протестом против враждебных выходок группы зрителей. Мне стало страшно, я не мог оставаться в зале и шепнул Уне:
– Я выйду в фойе, не могу этого вынести.
Она сжала мою руку. Программка, которую я в волнении скомкал, жгла мне ладони, и я бросил ее под стул. Направляясь в фойе, я старался как можно незаметнее пройти по проходу. Я разрывался между желанием послушать, где будут смеяться, и стремлением удрать подальше. Затем я поднялся в бельэтаж, чтобы посмотреть, что делается там. Какой-то мужчина смеялся чаще других – несомненно, это был друг, но смеялся он судорожным, нервным смехом, как будто хотел им что-то доказать. То же самое было и на балконе.
Два часа я ходил взад и вперед по фойе и по улицам вокруг кинотеатра, время от времени возвращаясь в зал посмотреть картину. Мне казалось, что фильм идет нескончаемо долго, но, наконец, просмотр кончился. Обозреватель Эрл Уилсон, неплохой человек, встретился мне в фойе одним из первых.
– Мне фильм понравился, – сказал он, подчеркнув слово «мне». Затем подошел мой агент Артур Келли.
– Конечно, двенадцать миллионов он не даст, – объявил он.
– Я бы охотно согласился на любую половину, – пошутил я.
После просмотра мы устроили ужин человек на полтораста; среди приглашенных был и кое-кто из старых друзей. Однако в тот вечер чувствовалось, что тут скрестились какие-то враждебные течения, и, несмотря на выпитое шампанское, настроение было подавленное. Уна незаметно скрылась. Уехала домой спать, а я еще оставался с полчаса.
Герберт Бейерд Суоп, человек, который мне нравился и которого я считал проницательным, спорил с моим другом Доном Стюартом по поводу фильма – Суопу он резко не понравился. В этот вечер меня хвалили очень немногие. И только Дон Стюарт, который, как и я, был немного пьян, сказал:
– Все они мерзавцы, Чарли! Хотят использовать твою картину в своих политических целях, а фильм замечательный, и публике он нравится.
Но мне уже было все равно, что думают о фильме, – у меня не было никаких сил. Дон Стюарт проводил меня до отеля. Уна уже спала.
– На каком этаже ты живешь? – спросил Дон.
– На семнадцатом.
– Боже ты мой! Ты понимаешь, какой это номер? Тот самый, из которого человек вышел на карниз и простоял там двенадцать часов, прежде чем решился броситься вниз и разбиться насмерть!
На этой ноте закончился вечер премьеры. И тем не менее я считаю, что «Мсье Верду» – самый умный и самый блестящий из всех созданных мною фильмов.
К моему удивлению, в Нью-Йорке «Мсье Верду» не сходил с экрана полтора месяца, делая полные сборы. А потом вдруг сборы начали падать. Я спросил Греда Сирса из «Юнайтед артистс», чем это можно объяснить, и он мне ответил:
– Любой ваш фильм первые три-четыре недели будет давать большие сборы, пока его смотрят ваши старые поклонники. Но потом приходит обычный зритель. И вот тут-то сказываются десять лет непрерывных нападок в печати – сборы начинают падать.
– Но ведь и обычный зритель тоже не лишен юмора? – сказал я.
– Смотрите! – и он показал мне «Дейли ньюс» и херстовские газеты. – А это читают по всей стране!
На фотоснимке одной из газет я увидел пикетчиков нью-джерсийского Католического легиона перед зданием кинотеатра, где показывали «Мсье Верду». В руках они держали плакаты:

«Чаплин – попутчик красных!»
«Вон из нашей страны чужака!»
«Чаплин слишком долго загостился у нас!»
«Чаплин – неблагодарный! Он прихвостень коммунистов!»
«Выслать Чаплина в Россию!»
Когда человека постигает разочарование и на него обрушивается столько неприятностей, а он все же не падает духом, утешает его либо философия, либо чувство юмора. Когда Гред показал мне фото пикетчиков перед зданием кинотеатра, где не было ни одного зрителя, я пошутил: «Все ясно, снимали в пять часов утра». Однако там, где показывали «Мсье Верду» без постороннего вмешательства, он делал сборы, которые значительно превышали хорошие.
Все крупные кинопрокатные организации покупали картину для показа по всей стране, но получив вслед за тем угрожающие письма от Американского легиона и других влиятельных клик, они отменяли демонстрацию фильма. Легион умел достаточно действенно запугивать прокатчиков, угрожая бойкотом кинотеатров в течение года, если они посмеют показать картину Чаплина или какой-нибудь другой фильм, который им не нравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144