первая мысль: все народы делятся на исторические и не исторические, первые
участвуют в общем мировом прогрессе, вторые стоят вне его и осуждены на вечное
духовное рабство; другая мысль: высшим выразителем мирового прогресса, его
верхней (последней) ступенью, является германская нация с ее протестантской
церковью. Германско-протестантская цивилизация есть, таким образом, последнее
слово мирового прогресса. Одни из русских исследователей Гегеля вполне разделяли
эти воззрения; для них поэтому древняя Русь, не знавшая западной германской
цивилизации и не имевшая своей, была страною неисторической, лишенной прогресса,
осужденной на вечный застой. Эту "Азиатскую страну" (так называл ее Белинский)
Петр Великий своей реформой приобщил к гуманной цивилизации, создал ей
возможность прогресса. До Петра у нас не было истории, не было разумной жизни.
Петр дал нам эту жизнь и потому его значение бесконечно важно и высоко. Он не
мог иметь никакой связи с предыдущей русской жизнью, ибо действовал совсем
противоположно ее основным началам. Люди, думавшие так, получили название
"западников". Они, как легко заметить, сошлись с теми современниками Петра,
которые считали его земным богом, произведшим Россию из небытия в бытие",
В последней фразе С. Платонов вспоминает подхалимское выражение, которое
употребил канцлер граф Головкин во время поднесения в 1721 г. Петру титула
Императора. Головкин произнес во время своей речи: "Русь только гением Петра из
небытия в бытие произведена". И вот эта примитивная грубая лесть неумного
придворного стала воззрением русских западников вплоть до наших дней. Потом к
ней были пристегнуты нелепейшие воззрения почитателей Гегеля на германскую
цивилизацию, как последнего слова исторического прогресса.
Петр производит свои необдуманные мероприятия всегда грубо и жестоко и,
что самое важное, он производит их не для улучшения и усиления основ древней
самобытной культуры и цивилизации, а для уничтожения этих основ. Вот это то,
наши историки-западники всегда и стараются завуалировать, а так как исторические
факты учиненного Петром разгрома скрыть невозможно, то им и приходится прибегать
на каждом шагу ко всякого рода натяжкам.
Разбирая в своей работе "Петр Великий" оценки личности Петра и оценки его
реформы со стороны русской исторической науки, С. Платонов выступает даже против
осторожного критического отношения Карамзина к Петру I. С. Платонову не
нравится, что Карамзин ставит Ивана Ш выше Петра Первого за то, что Иван Ш
действовал в народном духе, а "Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный
составляет нравственное могущество государства (эту глубокую мысль Карамзина И.
Солоневич и положил в основу своей интересной работы "Народная Монархия". — Б.
Б.).
Карамзин ставил Петру I упрек, что "страсть к новым для нас обычаям
преступила в нем границы благоразумия". Карамзин справедливо указывал, что нравы
и обычаи народа можно изменять очень постепенно, "в сем отношении Государь, по
справедливости, может действовать только примером, а не указом", у Петра же
"пытки и казни служили средством нашего славного преобразования
государственного".
"Вольные общества немецкой слободы, — пишет Карамзин, — приятные для
необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с разгоряченным
воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией.
Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией; приемы, с
которыми Петр производил реформу, были насильственны и не во всем
соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла дальше,
чем бы следовало".
"Петр, — писал Карамзин, — не хотел вникнуть в истину, что дух народный
составляет нравственное могущество государства подобно физическому, нужное для
их твердости".
"Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и
вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".
"Мы, — пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России, поданной
им Александру I, — стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях
гражданами России. Виною Петр".
Но Карамзин же дает яркий пример нелогичности в оценке "реформ" Петра.
Если Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное
могущество государств, если пытки и казни служили основным методом
государственных преобразований Петра I, если "страсть к новым для нас обычаям
преступила в нем границы благоразумия", то как можно сделать такой вывод, какой
сделал Карамзин, что Петр I "гениальный человек и великий преобразователь".
В своей книге "Исторический путь России", такой убежденный западник, как
П. Ковалевский, в главе, посвященной семнадцатому столетию, пишет:
"Подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век — веком переломным,
когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени, становится
Восточно-Европейской державой (не европейской, а русской культурной страной. —
Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми шагами вперед, зарождается
промышленность. Многие петровские реформы уже налицо, но они проводятся более
мягко и без ломки государственной жизни".
Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что русским
нужно перенимать из Европы с толком, помня, что иностранное платье "не по нас",
и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести славян происходят
от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их, а свое домашнее житье
презираем". Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить
внешние формы древних обычаев и народного быта. Об этом хорошо сказал известный
государствовед Брайс, говоря о деятельности софистов в древней Греции:
"Напомним по этому случаю известный пример греческих республик времен
Сократа, когда некоторые известные софисты, уничтожая наивное и активное
верование, вверявшее богам заботу наказывать клятвопреступника и лжеца, учили,
что справедливость ничто иное, как закон сильнейшего. Там традиции, подвергшиеся
нападению, были сначала религиозные и моральные, но в системе старых верований и
обычаев предков все связано, и, когда религиозная часть подорвана, то от этого
колеблется и много других элементов здания".
Да, в системе старых верований и обычаев предков все связано и когда
религиозные основы жизни народа подорваны, то колеблются и все остальные части
национального государства. Так это и случилось после произведенной Петром
жестокой разрушительной революции.

IV

Соловьев доказывал, что Петр всколыхнул Московскую Русь и заставил ее
пережить всесторонний переворот.
Соловьев и Кавелин, как и их ученики воображали что Россия XVII века
дожила до государственного кризиса и ежели не Петр, она бы рухнула. Но потом
Соловьев смягчает этот приговор, заявляя, что цари уже до Петра начали ряд
преобразований.
"В течении XVII века, — пишет он, — явно обозначились новые потребности
государства и призваны были те же средства для их которые были употреблены в
XVIII в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37