"Уже в Митаве Петр раскрыл свое
инкогнито и, — как пишет историк Валишевский, — поразил гостей "насмешками над
нравами, предрассудками, варварскими законами своей родины".
"Интересно проследить, — пишет В. Ф. Иванов, — первое заграничное
путешествие Петра: а) Идея поездки дается Лефортом, кальвинистом и пламенным
поклонником Вильгельма III, б) относительно маршрута идет переписка с Витзеном,
который поджидает посольство в Амстердаме, в) Лейбниц принимает самое горячее
участие во всех событиях поездки и старается создать европейское общественное
мнение в пользу будущего реформатора России, г) конечная цель поездки — свидание
с масонским королем Вильгельмом Ш Оранским и вероятно посвящение Петра в
масонство". (17)
Историк Православной Церкви А. Доброклонский, например, считает, что
"протестантской идее о том, что Государь есть "глава религии", научили Петра
протестанты. Как говорят, в Голландии Вильгельм Оранский советовал ему самому
сделаться "главой религии", чтобы быть полным господином в своих владениях".
(18)
Петр дважды встречался с Вильгельмом III Оранским, который по мнению
историка русского масонства В. Ф. Иванова вовлек Петра в масоны.
"Единственно реальное и ощутительное, что вынес Петр из своей поездки в
чужие края, — резюмирует Иванов, — это отрицательное отношение к православной
религии и русскому народу. Сомнение и скептицизм в истинности своей веры,
вынесенные им из общения с Немецкой слободой, окрепли во время заграничной
поездки.
Петр вернулся домой новым человеком. Старая Московская Русь стала для
Петра враждебной стихией".
"...На далеком Западе, — пишет С. Платонов в книге "Петр Великий", —
слабели последние связи Петра с традиционным московским бытом; стрелецкий бунт
порвал их совсем. Родина провожала Петра в его путешествие ропотом неодобрения,
а встретила его возвращение прямым восстанием".
Петр не понимал, что русский народ, являясь носителем особой, не
европейской культуры имеет свое собственное понимание христианства и свою
собственную государственную идею и свою собственную неповторимую историческую
судьбу.
Этого же до сих пор не понимают русские интеллигенты типа Мельгунова, Г.
Федотова. Рассуждения проф. Федотова чрезвычайно характерны для современных
последышей западничества, которые всегда питали испуг перед мыслью о том, что
русская культура таила в себе возможности самобытного политического, социального
и культурного творчества, не такого, как западная Европа. Это все отголоски
мнения Петра, что русские животные, которых надобно сделать людьми, то есть
европейцами.
Россия для Федотова это не страна органической, самобытной культуры. Это
страна, лишенная культуры мысли, бессловесная страна.
"...Понятно, — пишет Федотов, — почему ничего подобного русской
интеллигенции не могло явиться на Западе — и ни в одной из стран органической
культуры. Ее условие — отрыв. Некоторое подобие русской интеллигенции мы
встречаем в наши дни в странах пробуждающегося Востока: в Индии, в Турции, в
Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего и отдаленно
напоминающего по остроте наше собственное отступничество: нет презрения к своему
быту, нет национального самоунижения — "мизопатрии". И это потому, что древние
страны Востока были не только родиной великих религий и художественных культур,
но и глубокой мысли. Они не "бессловесны", как древняя Русь. Им есть что
противопоставить европейскому разуму, и они сами готовы начать его завоевание".
(19)
Подобная постановка вопроса — типично интеллигентская постановка вопроса.
Ни тяжелый трагический опыт русской интеллигенции, ни еще более трагический опыт
реализации политических и социальных замыслов русской интеллигенции ничему не
смог научить русских интеллигентов. А Г. Федотов — интеллигент чистой воды. Он,
до сих пор, даже после успешного японского опыта не в силах понять, что можно
было превосходно привить немецкую технику к русскому православному быту, как это
и делали до Петра.
Техника Киевской Руси была не только не ниже, а даже выше современной ей
европейской. Привить технику к Московскому православному быту это значит
возвратить Московскую Русь на тот путь, по которому Киевская Русь шла до
татарского нашествия.
Рассуждения Федотова типичный интеллигентский абсурд. Нет, конечно,
необходимости его оспаривать, хотя нелепость его ясна для всех, кто не построил
историю Киевской и Московской Руси на интеллигентский образец и не превращал
такое яркое, самобытное явление, как средневековая Русь — в пустое место, в
котором Логос не был связан с разумом. (!?).
V. У КАКОЙ ЕВРОПЫ УЧИЛСЯ ПЕТР I
Петр очаровался западными порядками, хотя очаровываться, собственно, было
нечем. Нравственные и политические принципы современной Петру Европы были
несравненно ниже нравственных и политических принципов Московской Руси.
"Миф о человеколюбивой, благоустроенной Европе и варварской Москве есть
сознательная ложь, — пишет И. Солоневич в "Народной Монархии. — Бессознательной
она быть не может: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж
бьют в глаза". Это жестокий для большинства русских историков, но совершенно
верный вывод.
Положение Европы, в которую поехал учиться Петр, во многих отношения было
хуже, чем положение в Московской Руси. Историки интеллигентского толка слишком
уж произвольно распределяют свет и тени, слишком уж живописуют варварство
Московской Руси и процветание тогдашней Европы. В Англии только незадолго
закончилась революция. Европа еще не залечила кровавых ран, нанесенных
Тридцатилетней войной. Война прекратилась только вследствие того, что разоренное
население Франции и бесчисленных немецких государств-карликов стало вымирать с
голода. По всей Европе пылали костры инквизиции, на которых жгли еретиков и
ведьм. Бельгия и Голландия также, как и все государства, были переполнены
нищими, бродягами и разбойниками. В одном из германских городов все женщины были
сожжены по обвинению в том, что они ведьмы.
Какова была законность в "просвещенной и культурной" Европе, показывает
деятельность саксонского судьи Карпцофа. Он в одной только крошечной Саксонии
ухитрился за, свою жизнь казнить 20.000 человек. В Италии и Испании, где
свирепствовала инквизиция, дело было еще хуже. Нельзя забывать, что последний
случай сожжения еретика произошел в 1826 году, сто двадцать пять лет после
поездки Петра в гуманную и просвещенную Европу. Таковы были порядки в Европе,
которая по словам Ключевского, воспитывалась "без кнута и застенка" и куда Петр
поехал учиться более лучшим порядкам, чем московские.
И. Солоневич нисколько не искажает исторического прошлого, когда заявляет
в "Народной Монархии":
"Самого элементарнейшего знания европейских дел достаточно, чтобы сделать
такой вывод: благоустроенной Европы, с ее благо-попечительным начальством Петр
видеть не мог, и по той чрезвычайно простой причине, что такой Европы вообще и в
природе не существовало".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
инкогнито и, — как пишет историк Валишевский, — поразил гостей "насмешками над
нравами, предрассудками, варварскими законами своей родины".
"Интересно проследить, — пишет В. Ф. Иванов, — первое заграничное
путешествие Петра: а) Идея поездки дается Лефортом, кальвинистом и пламенным
поклонником Вильгельма III, б) относительно маршрута идет переписка с Витзеном,
который поджидает посольство в Амстердаме, в) Лейбниц принимает самое горячее
участие во всех событиях поездки и старается создать европейское общественное
мнение в пользу будущего реформатора России, г) конечная цель поездки — свидание
с масонским королем Вильгельмом Ш Оранским и вероятно посвящение Петра в
масонство". (17)
Историк Православной Церкви А. Доброклонский, например, считает, что
"протестантской идее о том, что Государь есть "глава религии", научили Петра
протестанты. Как говорят, в Голландии Вильгельм Оранский советовал ему самому
сделаться "главой религии", чтобы быть полным господином в своих владениях".
(18)
Петр дважды встречался с Вильгельмом III Оранским, который по мнению
историка русского масонства В. Ф. Иванова вовлек Петра в масоны.
"Единственно реальное и ощутительное, что вынес Петр из своей поездки в
чужие края, — резюмирует Иванов, — это отрицательное отношение к православной
религии и русскому народу. Сомнение и скептицизм в истинности своей веры,
вынесенные им из общения с Немецкой слободой, окрепли во время заграничной
поездки.
Петр вернулся домой новым человеком. Старая Московская Русь стала для
Петра враждебной стихией".
"...На далеком Западе, — пишет С. Платонов в книге "Петр Великий", —
слабели последние связи Петра с традиционным московским бытом; стрелецкий бунт
порвал их совсем. Родина провожала Петра в его путешествие ропотом неодобрения,
а встретила его возвращение прямым восстанием".
Петр не понимал, что русский народ, являясь носителем особой, не
европейской культуры имеет свое собственное понимание христианства и свою
собственную государственную идею и свою собственную неповторимую историческую
судьбу.
Этого же до сих пор не понимают русские интеллигенты типа Мельгунова, Г.
Федотова. Рассуждения проф. Федотова чрезвычайно характерны для современных
последышей западничества, которые всегда питали испуг перед мыслью о том, что
русская культура таила в себе возможности самобытного политического, социального
и культурного творчества, не такого, как западная Европа. Это все отголоски
мнения Петра, что русские животные, которых надобно сделать людьми, то есть
европейцами.
Россия для Федотова это не страна органической, самобытной культуры. Это
страна, лишенная культуры мысли, бессловесная страна.
"...Понятно, — пишет Федотов, — почему ничего подобного русской
интеллигенции не могло явиться на Западе — и ни в одной из стран органической
культуры. Ее условие — отрыв. Некоторое подобие русской интеллигенции мы
встречаем в наши дни в странах пробуждающегося Востока: в Индии, в Турции, в
Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего и отдаленно
напоминающего по остроте наше собственное отступничество: нет презрения к своему
быту, нет национального самоунижения — "мизопатрии". И это потому, что древние
страны Востока были не только родиной великих религий и художественных культур,
но и глубокой мысли. Они не "бессловесны", как древняя Русь. Им есть что
противопоставить европейскому разуму, и они сами готовы начать его завоевание".
(19)
Подобная постановка вопроса — типично интеллигентская постановка вопроса.
Ни тяжелый трагический опыт русской интеллигенции, ни еще более трагический опыт
реализации политических и социальных замыслов русской интеллигенции ничему не
смог научить русских интеллигентов. А Г. Федотов — интеллигент чистой воды. Он,
до сих пор, даже после успешного японского опыта не в силах понять, что можно
было превосходно привить немецкую технику к русскому православному быту, как это
и делали до Петра.
Техника Киевской Руси была не только не ниже, а даже выше современной ей
европейской. Привить технику к Московскому православному быту это значит
возвратить Московскую Русь на тот путь, по которому Киевская Русь шла до
татарского нашествия.
Рассуждения Федотова типичный интеллигентский абсурд. Нет, конечно,
необходимости его оспаривать, хотя нелепость его ясна для всех, кто не построил
историю Киевской и Московской Руси на интеллигентский образец и не превращал
такое яркое, самобытное явление, как средневековая Русь — в пустое место, в
котором Логос не был связан с разумом. (!?).
V. У КАКОЙ ЕВРОПЫ УЧИЛСЯ ПЕТР I
Петр очаровался западными порядками, хотя очаровываться, собственно, было
нечем. Нравственные и политические принципы современной Петру Европы были
несравненно ниже нравственных и политических принципов Московской Руси.
"Миф о человеколюбивой, благоустроенной Европе и варварской Москве есть
сознательная ложь, — пишет И. Солоневич в "Народной Монархии. — Бессознательной
она быть не может: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж
бьют в глаза". Это жестокий для большинства русских историков, но совершенно
верный вывод.
Положение Европы, в которую поехал учиться Петр, во многих отношения было
хуже, чем положение в Московской Руси. Историки интеллигентского толка слишком
уж произвольно распределяют свет и тени, слишком уж живописуют варварство
Московской Руси и процветание тогдашней Европы. В Англии только незадолго
закончилась революция. Европа еще не залечила кровавых ран, нанесенных
Тридцатилетней войной. Война прекратилась только вследствие того, что разоренное
население Франции и бесчисленных немецких государств-карликов стало вымирать с
голода. По всей Европе пылали костры инквизиции, на которых жгли еретиков и
ведьм. Бельгия и Голландия также, как и все государства, были переполнены
нищими, бродягами и разбойниками. В одном из германских городов все женщины были
сожжены по обвинению в том, что они ведьмы.
Какова была законность в "просвещенной и культурной" Европе, показывает
деятельность саксонского судьи Карпцофа. Он в одной только крошечной Саксонии
ухитрился за, свою жизнь казнить 20.000 человек. В Италии и Испании, где
свирепствовала инквизиция, дело было еще хуже. Нельзя забывать, что последний
случай сожжения еретика произошел в 1826 году, сто двадцать пять лет после
поездки Петра в гуманную и просвещенную Европу. Таковы были порядки в Европе,
которая по словам Ключевского, воспитывалась "без кнута и застенка" и куда Петр
поехал учиться более лучшим порядкам, чем московские.
И. Солоневич нисколько не искажает исторического прошлого, когда заявляет
в "Народной Монархии":
"Самого элементарнейшего знания европейских дел достаточно, чтобы сделать
такой вывод: благоустроенной Европы, с ее благо-попечительным начальством Петр
видеть не мог, и по той чрезвычайно простой причине, что такой Европы вообще и в
природе не существовало".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37