Она была сестрой Жермена. Она видела смерть в каждой черточке его лица.
И немела перед той, шаги которой приближались. Сестра не могла не замечать, что от нее таятся. Но она принимала меры, чтобы тайное осталось тайным. Она старалась, входя в комнату больного, предупредить о своем приходе громким возгласом: пусть вовремя уберут то, чего ей не следует видеть.
Свое недовольство она перенесла на Аннету, которая стала чаще бывать у Жермена. Она выказывала гостье ледяную холодность, ни на минуту не меняя сдержанноучтивого тона. Этого было достаточно – обе женщины отлично понимали, что именно хотят сказать, когда ничего не говорят. Эту чужачку считали ответственной за сомнительную затею, в которой она была только орудием. И Аннета, принимая на себя эту ответственности, даже бровью не повела. Она приходила исключительно ради Жермена. Все прочее не трогало ее.
Но когда она убедилась в своем бессилии помочь друзьям, это затронуло ее чувствительна.
Жермен вдруг перестал получать письма от Франца. Переписка была на несколько дней запрещена ввиду эпидемии в лагере, а также в карательных целях. Жермен, как путник в безводной пустыне, стал жаждать еще мучительнее, после того как вновь найденный источник внезапно иссяк. Душа его горела. Аннету он встречал требовательным и неприязненным взглядом.
Он досадовал на нее за то, что она обманула его ожидания. Эти волнения подстегнули болезнь, а болезнь разжигала волнения. После мнимого перелома, когда разложение организма как будто приостановилось, болезнь заявила о себе с новой силой, поразив внутренние органы. Всего лишь несколько дней обманчивого покоя – и вдруг резкая вспышка: неизвестно было, откуда ждать новых разрушений, принимавших всевозможные формы. Не успевали задержать процесс в одном месте, как он начинался в другом. Пламя пожирает самое сердце дома. Принимаются тушить выбивающиеся наружу языки огня. А к очагу проникают лишь после того, как рухнул весь дом. Всем было ясно, что болезнь уже не осилить.
Жермен знал это лучше, чем кто-либо. Он изо всех сил боролся с притаившимся врагом и чувствовал себя побежденным. От этой бесплодной битвы его характер испортился. Больной, все мысли которого сосредоточены на самом себе, который вынужден постоянно обороняться, уже не думает об окружающих; эгоизм – его единственное оружие. Он уже не думает ни о чем, кроме себя, своего недуга, своих желаний. По ночам, когда Жермен на своем костре бессильно следил, как подбирается к нему пламя, его томило страстное желание: еще раз свидеться, прежде чем он сгорит, со своим другом.
Его мать скрепя сердце впускала Аннету в комнату больного – ведь он этого требовал, только теперь беседа уже не завязывалась, время проходило в молчании. Не успевала Аннета войти, как Жермен устремлял на нее жадный взгляд, но глаза его вскоре потухали, выражая лишь разочарование, и все его силы сосредоточивались на терзавших его муках. Аннета пыталась рассеять больного, но безуспешно. Он был ко всему безучастен. Она сбивалась и умолкала посреди фразы. Но когда Аннета, сознавая свою беспомощность, хотела уйти, он с горьким упреком останавливал ее движением руки.
И на этот упрек Аннете нечего было ответить. Она корила себя: зачем было пробуждать в нем надежду, раз она бессильна сделать так, чтобы она сбылась?
Однажды они остались в комнате одни: мать провожала врача, который попробовал еще раз обмануть больного; Жермен взял руку Аннеты и оказал:
– Мне конец.
Она пыталась возразить. Он повторил:
– Мне конец. Я знаю. Я хочу, хочу свидеться с ним.
Она безнадежно махнула рукой. Он не дал ей времени заговорить.
– Я хочу, – сказал он жестко.
– Что толку хотеть? – спросила она.
– И это говорите вы? Вы? Аннета беспомощно склонила голову. Жермен резко и зло продолжал:
– А все ваши уверения! Женская болтовня! Вы лгали?
Она не оправдывалась.
– Мой бедный друг, скажите, что делать, – я сделаю все. Но что? Какими средствами?
– Найдите их! Вы не дадите мне умереть раньше, чем я не увижусь с ним.
– Вы не умрете.
– Я умираю. И не смерть меня возмущает. Тут человек бессилен. Это закон… Но людская глупость – нет, с ней я примириться не могу!.. Он здесь, совсем близко, он, единственный мой друг, и мне не дано его увидеть, притронуться к его руке, в последний раз обнять его!.. Это уже было бы чудовищно!
Аннета молчала. Ее мысленный взор видел в окопах тысячи несчастных, из которых по капле уходила жизнь, они протягивали руки к далекому дому, где на одинокой постели ворочались без сна, в тоске и отчаянии, их любимые… Жермен читал в ее душе. Он сказал:
– Другие пусть покоряются. Я – нет! У меня есть только одна жизнь, а теперь остался один краткий миг. Я не могу ждать. Я хочу того, что принадлежит мне по праву.
У Аннеты больно сжималось сердце; она молчала и – только старалась утишить его боль ласковым прикосновением руки. Он сердито оттолкнул ее и повернулся к ней спиной. Она вышла.
На следующий день Аннета, всю ночь судорожно проискав выход, застала больного в состоянии полной неподвижности; он сказал ей хмуро и спокойно (это спокойствие угнетало ее сильнее, чем вчерашний гнев):
– Извините меня. Я сошел с ума. Говорил о справедливости, о своем праве. Справедливость – пустой звук, и никаких прав у меня нет. Горе тем, кто падает! Им ничего не остается, как зарыться лицом в землю и набить себе рот, чтобы не слышно было крика. Червяк извивается под ногой, которая давит его. Глупо! Я умолкаю и складываю оружие.
Аннета, положив руку на его потный лоб, сказала:
– Нет! Надо драться. Еще ничто не упущено. Я только что встретила доктора. Он советует вашей матери поместить вас в какой-нибудь швейцарский санаторий. Здесь слишком изнеживающий, теплый, влажный воздух, здесь можно захиреть, да и нравственная атмосфера давит не меньше: что ни делай, война отравляет своим ядом. Там – горный ветер, от вершин исходит забвение, там вы, конечно, поправитесь. Так сказал мне доктор.
– Ложь! Да, он и мне это говорил. Знает, что я безнадежен, и посылает меня околевать подальше отсюда. Чтобы сбыть с рук… А я говорю: «Нет!»
Я умру здесь!
Аннета пыталась его уговорить. Но он твердил свое:
– Нет! И стискивал зубы, отказываясь говорить, упрямо уходя в свое озлобление.
Аннета, нагнувшись над кроватью, спросила с грустной улыбкой:
– Из-за него?
– Да. Вне Франции я буду от него еще дальше.
– Как знать! – сказала Аннета.
– Что? Она нагнулась еще ниже:
– А если это, напротив, приблизит вас к нему? Он схватил ее за руку, так что она не могла распрямиться.
– Что это значит? Она хотела высвободить руку, но он не отпускал ее.
Их лица почти соприкасались.
– Надо ехать в Швейцарию. Друг мой, соглашайтесь!
– Говорите! Что вы хотите сказать?
– Мне больно. Пустите меня!
– Нет. Сначала объясните!
Склонившись над подушкой, в неудобной позе, упершись ладонями в тело больного, чтобы не упасть, она тихо и быстро заговорила:
– Слушайте!.. Я еще не уверена… Это только возможность… Быть может, я зря это говорю вам… Но я хочу попытаться. Я готова рискнуть всем…
Он сжимал ей кисти рук:
– Говорите, говорите!
– Я думала, думала ночью… И, входя сюда, когда я услышала о предполагаемой поездке в Швейцарию… Что, если устроить ему побег?..
Жермен крепко обнял Аннету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284