– От твоего оханья пользы мало. Помоги мне, а если ты ни на что не способна, ступай спать, и оставь меня в покое! Я одна буду его спасать.
И ошеломленная тетка взяла себя в руки. Понаблюдав за ребенком, она на основании многолетнего опыта рассеяла одно из самых страшных опасений Аннеты: это был не круп. Аннету все еще мучили сомнения, и тетушку, вероятно, тоже: ведь так легко ошибиться. Да если это и не круп, мало ли других смертельных болезней? То, что они ничего об этих болезнях не знали, еще усиливало страх. Но, хотя у Аннеты душа леденела от ужаса, она делала как раз то, что нужно, и делала спокойно. Ничего не зная, слушаясь лишь материнского инстинкта, она наилучшим образом ухаживала за ребенком (как сказал ей врач на другой день): не давала ему долго лежать в одном положении, перекладывала, старалась облегчить удушье. Любовь подсказывала ей то, чего не могли подсказать ни опыт, ни знания, – ведь она испытывала те же мучения, что и ее мальчик. Она страдала даже сильнее – от чувства ответственности…
Мало сказать, ответственности! Тяжкое горе, а в особенности болезнь любимого человека, часто делает нас суеверными, и мы виним себя в его страданиях. Аннета не только упрекала себя в том, что была неосторожна и недостаточно оберегала ребенка, – нет, она уже открывала в себе какие-то преступные задние мысли: мысль, что она устала от ребенка, тень бессознательного сожаления о том, что вся жизнь отдана ему… Чувствовала ли она действительно по временам такую усталость и сожаления и подавляла ли их в себе? Очевидно, да, раз они сейчас вспоминались ей… Впрочем, как знать, не выдумала ли она это из присущей нам всем потребности – в тех случаях, когда мы бессильны помочь делом, – лихорадочно искать причины несчастья и зачастую обращать против себя всю силу своего отчаяния?..
Аннета винила не только себя, но и могущественного врага – неведомого бога. Осторожно, мерными движениями поднимая мальчика, чтобы ему легче было дышать, она смотрела на его распухшее личико и мысленно горячо просила у него прощения за то, что родила его на свет, вырвала из мирного небытия и бросила в жизнь, обрекла в жертву страданиям, случайностям, злым прихотям какой-то неведомой, слепой силы! Ощетинившись, как зверь, защищающий вход в свое логово, она чуяла приближение могучих богов-истребителей, готовилась отбить у них своего детеныша и заранее рычала на них, оскалив зубы. Подобно всякой матери, когда ее сыну грозит опасность, она превратилась в Ниобею, которая, чтобы отвлечь на себя смертельную стрелу, бросает яростный вызов убийце…
Между тем никто из окружающих не догадывался о той немой борьбе за сына, которую вела Аннета.
Утром пришел врач. Он похвалил ее за то, что она не растерялась и сумела оказать ребенку первую помощь, сказал, что часто чрезмерное беспокойство любящей матери только вредит больному. Но Аннета из всего сказанного доктором запомнила одно, что в Париже сейчас свирепствуют грипп и корь и что сын ее, возможно, схватил воспаление легких. Значит, она виновата перед ребенком – зачем не послушалась совета уехать из Парижа!
Она беспощадно осуждала себя. Это раскаяние принесло по крайней мере ту пользу, что вытеснило из сознания Аннеты все другие упреки, которые она делала себе, и таким образом как бы уменьшило размеры ее вины.
Услышав печальную новость, тотчас примчалась Сильвия, и теперь у маленького больного не было недостатка в сиделках. Но Аннету невозможно было отогнать от его постели. Она почти не спала, оставаясь бессменно днем и ночью на своем посту. Пот, выступавший на маленьком тельце, смачивал и ее кожу, от его удушья ее бросало в жар. Боль перемесила мать и сына в одно тесто. И ребенок как будто понимал это: в те минуты, когда он корчился, со страхом ожидая нового приступа кашля, глазки его с укором и мольбой искали глаза матери. Он, казалось, говорил:
«Вот мне опять будет больно! Тот сейчас придет! Спаси меня!»
И она отвечала, прижимая его к себе:
«Да, да, я тебя спасу! Не бойся! Он тебя не тронет».
Тем не менее припадок наступал, ребенок задыхался. Но он страдал не один, мать корчилась вместе с ним, пытаясь разорвать душившую его петлю.
Он чувствовал, что она борется за него, что великая защитница его не покинет. И уверенность, звучавшая в ее ласковом голосе, прикосновения ее пальцев вселяли в него надежду, говорили ему:
«Я здесь».
Он плакал и колотил ручонками по воздуху, но знал: она победит того, безымянного.
И она побеждала. Болезнь сдавалась. Петля растягивалась. Трепеща всем телом, птенчик отдавался во власть спасительных материнских рук. Как легко дышалось обоим после такого мучения! Струя воздуха, вливавшаяся в ротик ребенка, освежала и горло матери, наполняла ее грудь блаженством.
Такие передышки бывали недолги и чередовались с ухудшениями. Борьба продолжалась, истощая силы. Ребенку стало лучше, но вдруг наступил резкий рецидив, причина которого была неясна. Самоотверженные сиделки пришли в отчаяние-каждая винила себя в каком-нибудь недосмотре, который помешал выздоровлению. Аннета мысленно твердила:
«Если он умрет, я покончу с собой».
За это время она отвыкла от сна. В те часы, когда ребенку нужна была ее помощь, она крепилась. Но когда он засыпал и ее немного успокоенное сердце могло бы дать себе роздых, мысли начинали метаться еще сильнее, как телеграфные провода под напором сильного ветра. Аннета не решалась закрыть глаза из боязни остаться наедине со своим обезумевшим мозгом.
Снова зажигала лампу и пыталась привести в порядок мысли, от которых у нее голова шла кругом. Это был спор с самой собой, с ребяческими, нелепыми, суеверными фантазиями – во всяком случае такими они представлялись ее трезвому уму, привыкшему мыслить логически. Ей казалось – беда нависла над ней потому, что слишком полно было ее счастье, и, для того чтобы сын выжил, она должна заплатить за это каким-нибудь другим несчастьем.
Это была смутная, но крепко укоренившаяся вера в жестокий закон расплаты, вера, которая восходит к отдаленному прошлому человечества. Но первобытные племена, чтобы умилостивить свирепого бога-торгаша, который ничего не дает даром и все продает только за наличные, приносили ему в жертву первенцев, покупая такой ценой уверенность, что у них не отнимется все остальное, чем они дорожили в жизни. Аннета, наоборот, готова была отдать и жизнь и все, что у нее было, как выкуп за своего первенца.
– Возьми все, возьми – только пусть он будет жив! – говорила она богу.
Но тут же приходила мысль:
«Как это глупо! Ведь услышать меня некому…»
Все равно-древний атавистический инстинкт искал вокруг присутствия ревнивого бога. И, упорно, яростно торгуясь с ним, она твердила:
«Заключим договор! Я плачу наличными. Отдай мне ребенка и бери взамен, что хочешь!»
Как будто для того чтобы оправдать это суеверие, судьба поймала Аннету на слове. Однажды утром тетушка Викторина пошла к нотариусу за деньгами, которые Аннета давно должна была от него получить, и вернулась в слезах. В это утро Аннета была счастлива: она, наконец, могла быть спокойна за жизнь сына. Только что ушел доктор, сказав ей, что мальчик выздоровеет. Аннета была вне себя от радости, но еще дрожала, не смея окончательно поверить своему неожиданному счастью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284