– А вы самостоятельный?
– Да, конечно.
– Чтой-то не видно. Ну, ладно: я вас боюсь. Отойдите от меня подальше.
– Меня? Боитесь?.. Я офицер, капитан артиллерии.
– Здесь нет артиллерии, и вам нечего тут делать, но если вы настоящий мужчина, вы меня не тронете. Я же больная, а больных даже волки не трогают. Ну, ладно. Никакой вы не капитан, а скажите: сколько вам лет?
– До пенсии ещё далеко, лет десять надо служить.
– Десять… до пенсии? Значит, вы старый. А голос молодой. Я молодых боюсь, а если старый – ничего. Вы даже можете прилечь ко мне на край спального мешка.
– А почему вы молодых боитесь?
– Они глупые. И не знаешь, что им взбредёт в голову. Пусть лучше старый.
– Однако ты, наверное, морочишь мне голову и смеёшься надо мной. Говори, кто ты такая и почему здесь одна? Наверное, тут где-то поблизости твои товарищи и они сейчас придут?
– Мой отец геолог, тут где-то его партия, и мы её искали. Но меня сковал радикулит, – да такой, что ни встать, ни сесть я не могу. Папа пошёл в шахтёрский посёлок за машиной, да вот… нет и нет. Он, наверное, затерялся. А я тут одна боюсь. Там вон речушка, к ней подходили волки на водопой. У меня есть ружьё, но я же не могу шевельнуть рукой. И ещё в моем рюкзаке есть топор, вы можете срубить сучья и бросить в костёр.
– Вот это деловой разговор.
Я достал топор и пошёл к реке, которая блеснула матовой свинцовой полосой, стал искать сухие деревья. Скоро я нарубил охапку засохших берёзок, а затем и другую, и третью, и два костра снова запылали ярким пламенем. В их свете я разглядел лицо девушки, а точнее, девочки, – так она была молода. Достал свои продукты и предложил ей со мной поужинать, но она отказалась, сославшись на боли во всех суставах. Сделала усилие, чтобы освободить для меня часть спального мешка, на которую и я бы мог прилечь. И при этом сказала:
– Я теперь вижу вас; вы и не старый и не молодой, но военный, и я вас не боюсь. А у вас есть жена?
– Есть. И дочка есть. Они в Вологде, и скоро я к ним приеду.
Девочка лежала на спине, смотрела в небо. В её больших и чёрных как угольки глазах метались всполохи пламени, и это придавало ей вид фантастического существа, упавшего с другой планеты. Видимо, она хотела спать; глаза её то закрывались, то открывались, а потом и дыхание изменилось, стало глубоким и шумным.
Я подложил под голову свой вещмешок, привалился к девочке и скоро тоже заснул. И спал очень крепко, как только спал на войне после изнурительных походов и бессонных ночей. И ничего не видел во сне, ничего не слышал, – и не знаю, сколько проспал, как вдруг у самого уха явственно раздался голос мамы:
– Ванятка, вставай! Вставай, милый, вставай.
Так мама будила в детстве. И я открыл глаза. И меня поразил мрак, царивший вокруг. Костры потухли, и я ничего не видел, а только совсем рядом кто-то горячо дышал и будто мокрыми тёплыми губами касался моей щеки. Я вздрогнул и хотел подняться, но два горящих глаза давили меня, прижимали к земле. «Волки!» – бросилось в голову, и я рукой потянулся к пистолету, выхватил его и выстрелил. Темень огласилась страшным воем, и глаза шарахнулись в сторону, а где-то в глубине ночного мрака завыли другие волки. Я снова выстрелил, – теперь уже для устрашения всей стаи. Громовые раскаты двух выстрелов вспарывали темень, гул и треск от них, казалось, раскололи землю, разбудили небо, и тучи с шумом понеслись над головой.
Рядом со мной вырос силуэт человека.
– Что случилось? Вы кого убили?
Я повернулся.
– А… ваш радикулит?
– Радикулит?
– Да, радикулит? Вы же не могли рукой шевельнуть.
– Да, не могла, а теперь… могу. И вот… – ноги ходят. Видите?
Прошла к костру, бросила в потухшие головёшки сухие ветки. Огонь вспыхнул. Девушка подняла на меня глаза:
– Как вас зовут?..
– Капитан… Ваня. Иван…
– Нужно что-нибудь одно: лучше капитан.
– У меня имя хорошее. Иван. Немцы на войне всех русских Иванами называли.
– Нет, имя нехорошее – Иван! Разве можно так… Иваном человека называть. Это раньше стариков так звали. Другое дело – Эдик, Эдуард! Или Гоэлро. У нас физрука так звали: Гоэлро Фомич. Звучно и – непонятно. Девочки любят, когда непонятно. А, кроме того, человек вы женатый, семейный. У вас дочь есть, а я скажу: Ваня, Иван. Нет, я капитаном буду вас звать. Капитан – красиво. У руля стоит, корабль в море ведёт.
– Ну, ладно, – сказал я обиженно. – Раскудахталась. Ты лучше пощупай то место, где был радикулит. Не вернётся ли он снова?
Она щупала нижнюю часть спины.
– Нет, не вернётся. А вернётся – снова выстрелишь… У тебя пули ещё есть?
– Стреляет не пуля, а патрон. Есть у меня патроны.
– А меня Ниной зовут. Я Нина Истомина, будем знакомы. Кому сказать – не поверят: выстрел, ваш выстрел. Я так испугалась… Вскочила, – и вот… нет радикулита. Смешно.
Нарубили веток, запалили костры. Пламя от них вздымалось к небу, искры дождём осыпали тундру. Я вспомнил, как мне рассказывал брат Фёдор: он тоже чудесным образом излечился от радикулита. Сидел в санатории за столом с больным – сердечником. Обедали. И вдруг сосед схватился за сердце: «Ой!» – и повалился со стула. Фёдор вскочил, наклонился к нему и, увидев, что тот мёртв, кинулся бежать за врачом. Нашёл врача, привёл его к умершему и тут только вспомнил о своём радикулите. Его как ни бывало!
Рассказал эту историю Нине, и мы долго смеялись.
Со стороны моря потянуло ветром – влажным и будто бы тёплым. Потом налетели резкие порывы, подхватили горящие головёшки, унесли в темноту. Огоньки ещё с минуту метались по тундре, прыгали вверх-вниз, пунктирами трассирующих пуль резали пространство, но тут же растворялись во мраке, который на глазах сдвигался в сторону от моря. И на открывшемся небе среди ярко засиявших звёзд вначале чуть заметно, но затем всё отчётливее и шире заиграли розово-зелёные и жёлто-синие полосы… Начинался концерт световой музыки – северное сияние. Я ещё со школьных лет слышал о таком явлении, – и читал, и знал, что именно здесь, в Заполярье, оно и бывает, но вот увидел его и не поверил глазам: так неожиданно и мощно заполыхало небо, так фантастически прекрасно оно было.
Порывы ветра становились сильнее; Нина от страха схватилась за рукав моей шинели, я придерживал на голове шапку, и задрав голову, смотрел на валившиеся к горизонту тучи и на всё ярче и шире закипавшее в небе разноцветье. А оно, словно желая меня поразить, закипало всё круче и бурливее, и вот уже подожгло всё небо, и то гасло, то вспыхивало, то бросало на нас исполинские полотенца, а то вдруг кидалось к морю, смахивая как метёлкой звёзды…
И сама тундра занялась всесветным пожаром.
Северное сияние только начиналось.
Со стороны речки, походившей сейчас на огненного змея, шёл человек.
– Папа! – вскрикнула Нина и побежала ему навстречу.
Некоторое время мы втроём наблюдали северное сияние, но затем я засобирался в дорогу.
– Вот тут прямо, – показал на речку отец Нины, – место узкое и мелкое. И часто лежат камни. Вы без труда перейдёте.
Мы простились.
На седьмые сутки я был в Мурманске. А ещё через два дня – в Вологде.
На службе ждал сюрприз – и очень приятный: меня вызывали в Москву, в редакцию «Красной звезды». Я быстро оформил проездные документы, получил командировочные и вечером простился с женой и дочкой.
Моя жизнь делала крутой поворот, я выходил на дорогу большой журналистики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132