это всегда хорошо, и вам всю жизнь будет выгодно.
– Хорошо, я вас понял. Лена мне сказала, что вы можете одолжить мне ружьё.
– И ружьё, и резиновые сапоги, и такую куртку с капюшоном, что не боится дождя. Вы ко мне будете приходить, а я для вас всё найду.
– Но я ещё не уверен, согласится ли Акулов взять меня на охоту.
– Акулов будет рад! Вы такой уже человек, что он будет сильно рад!..
В таком-то вот духе мы беседовали с ним долго, я пить вино отказался, на что подполковник сначала обиделся, а потом сказал:
– Мне бы тоже надо не пить, да вот, вот… слаб. Немного, но пью. И курю. Оттого дефицит веса. И в случае болезни быстро истощится резерв, потому как резерв в сале, – это как у верблюда: он долго не ест и не пьёт, а идёт, и много на себе тащит, потому как у него горб и в нём резерв.
За ружьём и амуницией я обещал зайти после того, как договорюсь с полковником. На том мы расстались.
Редактор – человек сдержанный, во всяких обстоятельствах сохранял важный вид, но когда я как бы между прочим заговорил об охоте, он оживился, предложил войти в их компанию и по субботам ездить с ними на охоту. Сказал, что охотников в редакции двое – он и полковник Кулинич, а теперь будет святая троица. И ещё сказал, что в газете уж напечатаны три мои очерка, я могу получить гонорар и купить ружьё, ягдташ, патронный пояс и всю необходимую амуницию.
– У нас тут хороший военторг, в нём вы всё купите. И не забудьте резиновые сапоги, куртку с капюшоном и ещё что вам посоветует продавец.
В тот же день после обеденной игры в водный мяч, во время которой мне удалось избежать царапин на спине и сохранить в целости мои моднейшие плавки, я пошёл в военторг и закупил там всё необходимое. Ружьё двухствольное, немецкое – «Зауэр-три кольца». И на всё про всё у меня ушла всего лишь половина суммы гонорара, которую я заработал за неполный месяц. Печатали меня без ограничений, и деньги за мою должность и гонорар платили хорошие. Бухгалтерия такова: месячный оклад мой составлял две тысячи пятьсот рублей, да столько же я получал авторского гонорара. Сверх того, мне платили половину всего заработанного – леями. Все рубли я отсылал Надежде и маме моей Екатерине Михайловне, которая жила в Сталинграде, леи оставлял у себя. Это было много, особенно после того, как я стал печатать рассказы – у себя в газете и в других периодических изданиях. За леи я безбедно жил и покупал русские книги, которых в Румынии было много. За три года я собрал библиотеку в тысячу томов. А кроме того, купил автомобиль «Победу» и помог старшему брату Фёдору построить дом в Днепродзержинске.
Цены в Румынии были таковы: килограмм хлеба стоил две леи, литр виноградного вина полторы леи, килограмм мяса шесть лей. Хорошо изданный том Пушкина, Толстого или Тургенева я покупал за семь лей. Обедал в ресторане за пять-шесть лей.
И напомню: рабочий в Румынии получал шестьсот лей в месяц, инженер восемьсот-тысячу.
Подробно пишу об этом, чтобы показать, как тогда обеспечивали нашу армию и как теперь её морят голодом захватившие власть в Кремле чужебесы, назвавшие себя демократами. Мне могут сказать: хороша же была оккупация! Да, оккупация была и тогда, но в то время она была робкой, власть еврейская не была ещё абсолютной. Был Сталин, был маршал Жуков, были другие маршалы, одержавшие победу в войне с немцами, – иудеи их боялись, их походка была кошачьей; они сидели во многих коридорах власти, но на всю империю их власть ещё не распространялась. Они ещё только налаживали процесс подтачивания, «подпиливания» всех фундаментов могучего государства, вели за ручку в руководящие кабинеты Назарбаевых, Кравчуков, Эдиков Шеварднадзе, людей злобных и алчных, люто ненавидящих русский народ: сокрушительный обвал был ещё впереди. И главный предатель народа Миша Горбачёв – «меченый», как назвали его в народе, ещё сидел за рулём комбайна и зарабатывал себе авторитет, чтобы вскоре прыгнуть в райком партии, а затем в крайком, а уж оттуда в кресло Генсека.
Зашёл к Кулиничу, первый раз за время работы в редакции. Чувствовал, что он меня ждал, делал всякие знаки, приглашения, но я не заходил, однако от Аннушки, и от Чернова, который на еврейскую тему со мной долго не заговаривал, – очевидно, ждал моих откровений, но потом его «прорвало» и на эту тему, и оказалось, что он в своей взрывной, как шашка тротила, душе несёт к ним такой заряд неприятия, который по силе не меньше заряда антисталинского. Словом, я уже знал, что Кулинич – ребби, местный раввин, и, может быть, даже его власть распространяется на всех сынов Израиля, находящихся в Констанце.
– Заходи, капитан. Садись вот сюда – тут не так жарит солнце.
Кулинич имел много лишнего веса, цвет лица у него был землистый, – он очень страдал от жары и всё время искал тени. В водное поло он не играл и увлечения этого не любил, считал недостойным для взрослых дядей увлекаться такой «безобразной», как он говорил, игрой.
– Ну, жарит, ну жарит, чёртово солнце! У нас в Хохляндии на что уж тепло, а и то не так жарко.
Подходит к окну, смотрит на градусник, укреплённый с внешней стороны:
– Вон – видишь: скоро подойдёт к сорока. Ну, можно ли терпеть такое пекло?
Кулинич говорит чисто русским языком, в его речи я не слышу того характерного акцента и той манеры, которая, кажется, въелась во все клетки каждого еврея. Заметил я, что жид, если он особенно возбуждён, не может избавиться от свойственной для них манеры говорить. Кулинич не картавит, чем очень гордится, и всех евреев называет картавой шайкой, не понимая, впрочем, того, что нееврей никогда так резко и уничтожающе о евреях не скажет. Он так же часто повторяет: «У нас, в Хохляндии», эксплуатируя счастливый для его биографии факт рождения на Украине и не совсем еврейскую фамилию. От желания выдать себя за «хохла» он и анекдоты, и притчи, и всякие цветистые присловия замешивает на почве украинской. Например, частенько вам скажет: «У нас, в Хохляндии, говорят: бить будут не по паспорту, а по морде». Или расскажет притчу, как хохол тронул голой ногой холодную воду в реке, отдёрнул её со словами: «У-у… жиды проклятые!» А ещё станет рассказывать, как у начальника-еврея была секретарша-еврейка. Она вошла к нему и сказала:
– Вам взут.
А начальник её поправил:
– Не вам взут, а вас звут.
И так они долго препирались, не в силах понять друг друга.
Обо всём этом мне расскажут позже сотрудники редакции, вспоминая Кулинича. Мне-то уж общаться с ним не придётся; мой визит к нему был единственным и последним.
Кулинич одобрил мои покупки, о которых я ему рассказал, особенно ружьё.
– Оно лёгкое. И бьёт метко. Немцы умеют делать хорошие ружья.
Пригласил меня ехать в его собственной машине. С тем мы и расстались до субботы.
В машине нас было четверо: мы, охотники, и шофёр. Кулинич, устраиваясь поудобнее в левом углу заднего салона, говорил: люблю ездить всегда в одном вот этом уголке: уютном и удобном.
Задёрнул зелёную шёлковую занавеску, приготовился дремать. Акулов сидел рядом с шофёром, а я с Кулиничем.
Впереди нас выехали и с ходу взяли большую скорость три машины. В одной из них ехал знакомый уже мне подполковник. У него было трёхствольное дорогое ружьё и новенькая первоклассная амуниция. Проходя мимо нашей машины, он весело с нами поздоровался, а мне подмигнул как старому знакомому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
– Хорошо, я вас понял. Лена мне сказала, что вы можете одолжить мне ружьё.
– И ружьё, и резиновые сапоги, и такую куртку с капюшоном, что не боится дождя. Вы ко мне будете приходить, а я для вас всё найду.
– Но я ещё не уверен, согласится ли Акулов взять меня на охоту.
– Акулов будет рад! Вы такой уже человек, что он будет сильно рад!..
В таком-то вот духе мы беседовали с ним долго, я пить вино отказался, на что подполковник сначала обиделся, а потом сказал:
– Мне бы тоже надо не пить, да вот, вот… слаб. Немного, но пью. И курю. Оттого дефицит веса. И в случае болезни быстро истощится резерв, потому как резерв в сале, – это как у верблюда: он долго не ест и не пьёт, а идёт, и много на себе тащит, потому как у него горб и в нём резерв.
За ружьём и амуницией я обещал зайти после того, как договорюсь с полковником. На том мы расстались.
Редактор – человек сдержанный, во всяких обстоятельствах сохранял важный вид, но когда я как бы между прочим заговорил об охоте, он оживился, предложил войти в их компанию и по субботам ездить с ними на охоту. Сказал, что охотников в редакции двое – он и полковник Кулинич, а теперь будет святая троица. И ещё сказал, что в газете уж напечатаны три мои очерка, я могу получить гонорар и купить ружьё, ягдташ, патронный пояс и всю необходимую амуницию.
– У нас тут хороший военторг, в нём вы всё купите. И не забудьте резиновые сапоги, куртку с капюшоном и ещё что вам посоветует продавец.
В тот же день после обеденной игры в водный мяч, во время которой мне удалось избежать царапин на спине и сохранить в целости мои моднейшие плавки, я пошёл в военторг и закупил там всё необходимое. Ружьё двухствольное, немецкое – «Зауэр-три кольца». И на всё про всё у меня ушла всего лишь половина суммы гонорара, которую я заработал за неполный месяц. Печатали меня без ограничений, и деньги за мою должность и гонорар платили хорошие. Бухгалтерия такова: месячный оклад мой составлял две тысячи пятьсот рублей, да столько же я получал авторского гонорара. Сверх того, мне платили половину всего заработанного – леями. Все рубли я отсылал Надежде и маме моей Екатерине Михайловне, которая жила в Сталинграде, леи оставлял у себя. Это было много, особенно после того, как я стал печатать рассказы – у себя в газете и в других периодических изданиях. За леи я безбедно жил и покупал русские книги, которых в Румынии было много. За три года я собрал библиотеку в тысячу томов. А кроме того, купил автомобиль «Победу» и помог старшему брату Фёдору построить дом в Днепродзержинске.
Цены в Румынии были таковы: килограмм хлеба стоил две леи, литр виноградного вина полторы леи, килограмм мяса шесть лей. Хорошо изданный том Пушкина, Толстого или Тургенева я покупал за семь лей. Обедал в ресторане за пять-шесть лей.
И напомню: рабочий в Румынии получал шестьсот лей в месяц, инженер восемьсот-тысячу.
Подробно пишу об этом, чтобы показать, как тогда обеспечивали нашу армию и как теперь её морят голодом захватившие власть в Кремле чужебесы, назвавшие себя демократами. Мне могут сказать: хороша же была оккупация! Да, оккупация была и тогда, но в то время она была робкой, власть еврейская не была ещё абсолютной. Был Сталин, был маршал Жуков, были другие маршалы, одержавшие победу в войне с немцами, – иудеи их боялись, их походка была кошачьей; они сидели во многих коридорах власти, но на всю империю их власть ещё не распространялась. Они ещё только налаживали процесс подтачивания, «подпиливания» всех фундаментов могучего государства, вели за ручку в руководящие кабинеты Назарбаевых, Кравчуков, Эдиков Шеварднадзе, людей злобных и алчных, люто ненавидящих русский народ: сокрушительный обвал был ещё впереди. И главный предатель народа Миша Горбачёв – «меченый», как назвали его в народе, ещё сидел за рулём комбайна и зарабатывал себе авторитет, чтобы вскоре прыгнуть в райком партии, а затем в крайком, а уж оттуда в кресло Генсека.
Зашёл к Кулиничу, первый раз за время работы в редакции. Чувствовал, что он меня ждал, делал всякие знаки, приглашения, но я не заходил, однако от Аннушки, и от Чернова, который на еврейскую тему со мной долго не заговаривал, – очевидно, ждал моих откровений, но потом его «прорвало» и на эту тему, и оказалось, что он в своей взрывной, как шашка тротила, душе несёт к ним такой заряд неприятия, который по силе не меньше заряда антисталинского. Словом, я уже знал, что Кулинич – ребби, местный раввин, и, может быть, даже его власть распространяется на всех сынов Израиля, находящихся в Констанце.
– Заходи, капитан. Садись вот сюда – тут не так жарит солнце.
Кулинич имел много лишнего веса, цвет лица у него был землистый, – он очень страдал от жары и всё время искал тени. В водное поло он не играл и увлечения этого не любил, считал недостойным для взрослых дядей увлекаться такой «безобразной», как он говорил, игрой.
– Ну, жарит, ну жарит, чёртово солнце! У нас в Хохляндии на что уж тепло, а и то не так жарко.
Подходит к окну, смотрит на градусник, укреплённый с внешней стороны:
– Вон – видишь: скоро подойдёт к сорока. Ну, можно ли терпеть такое пекло?
Кулинич говорит чисто русским языком, в его речи я не слышу того характерного акцента и той манеры, которая, кажется, въелась во все клетки каждого еврея. Заметил я, что жид, если он особенно возбуждён, не может избавиться от свойственной для них манеры говорить. Кулинич не картавит, чем очень гордится, и всех евреев называет картавой шайкой, не понимая, впрочем, того, что нееврей никогда так резко и уничтожающе о евреях не скажет. Он так же часто повторяет: «У нас, в Хохляндии», эксплуатируя счастливый для его биографии факт рождения на Украине и не совсем еврейскую фамилию. От желания выдать себя за «хохла» он и анекдоты, и притчи, и всякие цветистые присловия замешивает на почве украинской. Например, частенько вам скажет: «У нас, в Хохляндии, говорят: бить будут не по паспорту, а по морде». Или расскажет притчу, как хохол тронул голой ногой холодную воду в реке, отдёрнул её со словами: «У-у… жиды проклятые!» А ещё станет рассказывать, как у начальника-еврея была секретарша-еврейка. Она вошла к нему и сказала:
– Вам взут.
А начальник её поправил:
– Не вам взут, а вас звут.
И так они долго препирались, не в силах понять друг друга.
Обо всём этом мне расскажут позже сотрудники редакции, вспоминая Кулинича. Мне-то уж общаться с ним не придётся; мой визит к нему был единственным и последним.
Кулинич одобрил мои покупки, о которых я ему рассказал, особенно ружьё.
– Оно лёгкое. И бьёт метко. Немцы умеют делать хорошие ружья.
Пригласил меня ехать в его собственной машине. С тем мы и расстались до субботы.
В машине нас было четверо: мы, охотники, и шофёр. Кулинич, устраиваясь поудобнее в левом углу заднего салона, говорил: люблю ездить всегда в одном вот этом уголке: уютном и удобном.
Задёрнул зелёную шёлковую занавеску, приготовился дремать. Акулов сидел рядом с шофёром, а я с Кулиничем.
Впереди нас выехали и с ходу взяли большую скорость три машины. В одной из них ехал знакомый уже мне подполковник. У него было трёхствольное дорогое ружьё и новенькая первоклассная амуниция. Проходя мимо нашей машины, он весело с нами поздоровался, а мне подмигнул как старому знакомому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132