На каждом из листов
Халсман напечатал портреты Карла Маркса с львиной бородой и шевелюрой;
Энгельса - с такими же, но эначительно смягченными атрибутами; Ленина -
наполовину лысого, с жиденькими усами и козлиной бородкой; Сталина - с
густыми усами; Маленкова - гладковыбритого. Когда остался последний лист, я
предусмотрительно сохранил его для Хрущева с его лысой макушкой.
Я отправился к Хантингтону Хартфорду, в одной руке держа пустой лист, а в
другой - репродукцию моего "Святого Георгия", которую собирался показать
ему. Поднимаясь на лифте, я вспомнил, что этажом выше живет принц Али Хан.
И из-за врожденного неукротимого снобизма после минутного колебания я отдал
бою репродукцию в качестве подарка принцу в знак моего уважения. И тут же
почувствовал себя полным идиотом, ибо, попав в апартаменты Хартфорда,
оказался не только с пустыми руками, но и с пустым листом, что было
смехотворно вдвойне, ибо то и другое было взаимосвязано. Я уже начал
смаковать абсурдность ситуации, думая про себя, что неплохо бы ее
повторить. Да, мой параноико-критический метод требовал немедленно
превратить этот бредовый случай в самое примечательное событие дня.
Хантингтон Хартфорд сразу спросил, принес ли я цветную репродукцию "Святого
Георгия". Я ответил отрицательно. Тогда он спросил, может быть стоит
распаковать эту картину в галерее. Но в эту минуту, сам не знаю почему, я
вдруг решил, что мой "Георгий" будет продан в Канаду.
"Лучше я напишу для вас другую картину - "Открытие Нового Света Христофором
Колумбом"".
Это прозвучало как заклинание. Ведь будущий музей Хантингтона Хартфорда
должны были построить в округе Колумба, прямо напротив единственного в
Нью-Йорке памятника Христофору Колумбу, - совпадение, о котором мы узнали
лишь спустя несколько месяцев. Когда я все это записывал, д-р Колин, бывший
у нас в это время, остановил меня и спросил, не помню ли я, что лифт в
доме, где жил принц, произведен промышленной компанией Данн Ко. В самом
деле, я думал о леди Данн - осознанно или нет - как о показателе моего
"Святого Георгия", и так уж вышло, что купила его впоследствии именно она.
Я до сих пор благодарен Филиппу Халсману эа то, что тот не стал печатать
портрет Хрущева на последнем листе. Я думаю, что вправе назвать его "Мой
округ Колумба" , поскольку без него я, вероятно, никогда не создал бы
космическую фантазию о Христофоре Колумбе. Последние географические карты,
составленные советскими учеными, как раз доказали основной тезис, развитый
в моей картине, что сделало ее особенно интересной для выставки в России.
Только сегодня мой друг Сол Юрок взял репродукцию, чтобы предложить картину
Советскому правительству для культурного обмена, подключив таким образом
мое имя к другим моим великим соотечественникам - Виктории Лос Анжелес и
Андреа Сеговия.
Я пришел к завтраку на пять минут раньше положенного. Перед тем, как я сел
за стол, зазвонил телефон из Пальм Бича. На проводе м-р Уинстон Гест, он
просит меня написать Мадонну Гваделупы и портрет его двенадцатилетнего сына
Александра, который, как я мельком видел, пострижен под "ежик". Когда я
хотел, наконец, сесть завтракать, меня позвали к соседнему столу и
заговорили о возможности заказать мне яйцо, украшенное эмалью в духе
Фаберже (оно предназначалось для хранения жемчуга).
Я уже не понимал, голоден ли я или мне просто дурно: чувство, овладевшее
мной, напоминало слабые позывы к рвоте и одновременно некое эротическое
ощущение (которое с каждым разом становится все острее) при мысле о
Парсифале, ожидавшем меня в полночь. Завтрак состоял из яйца всмятку и
нескольких бисквитов. Опять-таки следует отметить, что
параноико-критический метод действует эффективно в силу моих
параноидно-кишечных биохимических особенностей, к которым добавляется целый
набор элементов, необходимых для "высиживания" всех воображаемых яиц, столь
близких к совершенству Эвклидова яйца, форму которого придал голове Мадонны
Пьеро делла Франческа.
В полумраке "зала шампанского" уже сияла полночная эротическая звезда -
мной Парсифаль, мысль о котором придавала мне новые силы. После того, как
прибыли вельможные персоны и миллионеры, я решил, что пора спуститься в
подвал к цыганам. Уже порядком измотанный, я отправился заплатить за
выступление маленькой цыганке Чунге, танцевавшей для испанских эмигрантов в
Гринвич Виллидже.
В этот момент вспышка в руках фотографа, собиравшегося сфотографировать
нас, вызвала у меня приступ тошноты. Было такое ощущение, что я должен
немедленно проглотить ее и затем освободиться от нее через кишечник. Я
попросил друга отвести меня обратно в отель. И тут меня стошнило, и почти
одновременно был такой обильный стул, как никогда в жизни. Это напоминает
мне одну деликатную ситуацию, о которой мне как-то рассказал Хосе Мария
Серт: он встретил одного человека, от которого так дурно пахло, и он так
зловонно отрыгивал, что Серт ему "тактично" посоветовал: "Уж лучше бы вы
выпускали газы!"
Я лег весь в холодном поту, и вдруг на моих губах появилась одна из самых
тонких моих улыбок, которая привела Гала в замешательство. Я сказал ей: "Я
испытал странное, двойственное ощущение силы, достаточной, чтобы сорвать
банк, и в то же время чувство ускользающей удачи."
Не стесняясь Гала, для которой чистота была предметом культа, с ее
отвратительной привычкой к почитанию принятых норм, я мог легко умножить
золотые плоды своего знаменитого параноико-критического метода. Таково еще
одно достоинство алхимического яйца по средневековым представлениям,
которое предполагает возможность трансмутации ума и драгоценных металлов.
Незамедлительно появившийся доктор Карбалейро сказал, что это был
всего-навсего скоротечный, так называемый двадцатичетырехчасовой грипп.
Завтра я должен был покинуть Европу, но у меня был еще жар, достаточный для
того, чтобы предаться моей самой тайной "кледанистской" *(Кледанизм -
сексуальное извращение, получившее название от имени Соланж де Кледа.)
фантазии, которая преследовала меня, не реализуясь, на протяжении всех
иррациональных событий этого дня, дабы дать возможность одержать победу
моему аскетизму и безукоризненной верности Гала. Я послал моим гостям
эмиссара, чтобы он сообщил, что я не могу присоединиться к ним и спешу
уверить в том, что их ожидает царское (лишь с незначительными ограничениям)
угощение. Так прошла ночь Парсифаля - без яиц и сковородок, без Дали и
Гала, которые стали крепким сном.
На следующий день, когда я должен был уезжать в Соединенные Штаты, я
спросил себя: кто способен в один день, с самого его начала,
трансмутировать в ценную творческую энергию сырой , бесформенный материал
горячечного бреда? Кто способен отыскать число 77 758 469 312 - магическую
фигуру, выводящую на реальную жизнеспособную дорогу всю абстрактную
живопись и современное искусство в целом? Кто может столь молниеносно
преуспеть во внедрении большой картины "Космические фантазии Христофора
Колумба" в мраморное здание музея за три года до того, как он будет
отстроен? Кто, повторяю, в один единственный день может совместить
совершенную чистоту белоснежного яйца с самыми греховными помыслами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Халсман напечатал портреты Карла Маркса с львиной бородой и шевелюрой;
Энгельса - с такими же, но эначительно смягченными атрибутами; Ленина -
наполовину лысого, с жиденькими усами и козлиной бородкой; Сталина - с
густыми усами; Маленкова - гладковыбритого. Когда остался последний лист, я
предусмотрительно сохранил его для Хрущева с его лысой макушкой.
Я отправился к Хантингтону Хартфорду, в одной руке держа пустой лист, а в
другой - репродукцию моего "Святого Георгия", которую собирался показать
ему. Поднимаясь на лифте, я вспомнил, что этажом выше живет принц Али Хан.
И из-за врожденного неукротимого снобизма после минутного колебания я отдал
бою репродукцию в качестве подарка принцу в знак моего уважения. И тут же
почувствовал себя полным идиотом, ибо, попав в апартаменты Хартфорда,
оказался не только с пустыми руками, но и с пустым листом, что было
смехотворно вдвойне, ибо то и другое было взаимосвязано. Я уже начал
смаковать абсурдность ситуации, думая про себя, что неплохо бы ее
повторить. Да, мой параноико-критический метод требовал немедленно
превратить этот бредовый случай в самое примечательное событие дня.
Хантингтон Хартфорд сразу спросил, принес ли я цветную репродукцию "Святого
Георгия". Я ответил отрицательно. Тогда он спросил, может быть стоит
распаковать эту картину в галерее. Но в эту минуту, сам не знаю почему, я
вдруг решил, что мой "Георгий" будет продан в Канаду.
"Лучше я напишу для вас другую картину - "Открытие Нового Света Христофором
Колумбом"".
Это прозвучало как заклинание. Ведь будущий музей Хантингтона Хартфорда
должны были построить в округе Колумба, прямо напротив единственного в
Нью-Йорке памятника Христофору Колумбу, - совпадение, о котором мы узнали
лишь спустя несколько месяцев. Когда я все это записывал, д-р Колин, бывший
у нас в это время, остановил меня и спросил, не помню ли я, что лифт в
доме, где жил принц, произведен промышленной компанией Данн Ко. В самом
деле, я думал о леди Данн - осознанно или нет - как о показателе моего
"Святого Георгия", и так уж вышло, что купила его впоследствии именно она.
Я до сих пор благодарен Филиппу Халсману эа то, что тот не стал печатать
портрет Хрущева на последнем листе. Я думаю, что вправе назвать его "Мой
округ Колумба" , поскольку без него я, вероятно, никогда не создал бы
космическую фантазию о Христофоре Колумбе. Последние географические карты,
составленные советскими учеными, как раз доказали основной тезис, развитый
в моей картине, что сделало ее особенно интересной для выставки в России.
Только сегодня мой друг Сол Юрок взял репродукцию, чтобы предложить картину
Советскому правительству для культурного обмена, подключив таким образом
мое имя к другим моим великим соотечественникам - Виктории Лос Анжелес и
Андреа Сеговия.
Я пришел к завтраку на пять минут раньше положенного. Перед тем, как я сел
за стол, зазвонил телефон из Пальм Бича. На проводе м-р Уинстон Гест, он
просит меня написать Мадонну Гваделупы и портрет его двенадцатилетнего сына
Александра, который, как я мельком видел, пострижен под "ежик". Когда я
хотел, наконец, сесть завтракать, меня позвали к соседнему столу и
заговорили о возможности заказать мне яйцо, украшенное эмалью в духе
Фаберже (оно предназначалось для хранения жемчуга).
Я уже не понимал, голоден ли я или мне просто дурно: чувство, овладевшее
мной, напоминало слабые позывы к рвоте и одновременно некое эротическое
ощущение (которое с каждым разом становится все острее) при мысле о
Парсифале, ожидавшем меня в полночь. Завтрак состоял из яйца всмятку и
нескольких бисквитов. Опять-таки следует отметить, что
параноико-критический метод действует эффективно в силу моих
параноидно-кишечных биохимических особенностей, к которым добавляется целый
набор элементов, необходимых для "высиживания" всех воображаемых яиц, столь
близких к совершенству Эвклидова яйца, форму которого придал голове Мадонны
Пьеро делла Франческа.
В полумраке "зала шампанского" уже сияла полночная эротическая звезда -
мной Парсифаль, мысль о котором придавала мне новые силы. После того, как
прибыли вельможные персоны и миллионеры, я решил, что пора спуститься в
подвал к цыганам. Уже порядком измотанный, я отправился заплатить за
выступление маленькой цыганке Чунге, танцевавшей для испанских эмигрантов в
Гринвич Виллидже.
В этот момент вспышка в руках фотографа, собиравшегося сфотографировать
нас, вызвала у меня приступ тошноты. Было такое ощущение, что я должен
немедленно проглотить ее и затем освободиться от нее через кишечник. Я
попросил друга отвести меня обратно в отель. И тут меня стошнило, и почти
одновременно был такой обильный стул, как никогда в жизни. Это напоминает
мне одну деликатную ситуацию, о которой мне как-то рассказал Хосе Мария
Серт: он встретил одного человека, от которого так дурно пахло, и он так
зловонно отрыгивал, что Серт ему "тактично" посоветовал: "Уж лучше бы вы
выпускали газы!"
Я лег весь в холодном поту, и вдруг на моих губах появилась одна из самых
тонких моих улыбок, которая привела Гала в замешательство. Я сказал ей: "Я
испытал странное, двойственное ощущение силы, достаточной, чтобы сорвать
банк, и в то же время чувство ускользающей удачи."
Не стесняясь Гала, для которой чистота была предметом культа, с ее
отвратительной привычкой к почитанию принятых норм, я мог легко умножить
золотые плоды своего знаменитого параноико-критического метода. Таково еще
одно достоинство алхимического яйца по средневековым представлениям,
которое предполагает возможность трансмутации ума и драгоценных металлов.
Незамедлительно появившийся доктор Карбалейро сказал, что это был
всего-навсего скоротечный, так называемый двадцатичетырехчасовой грипп.
Завтра я должен был покинуть Европу, но у меня был еще жар, достаточный для
того, чтобы предаться моей самой тайной "кледанистской" *(Кледанизм -
сексуальное извращение, получившее название от имени Соланж де Кледа.)
фантазии, которая преследовала меня, не реализуясь, на протяжении всех
иррациональных событий этого дня, дабы дать возможность одержать победу
моему аскетизму и безукоризненной верности Гала. Я послал моим гостям
эмиссара, чтобы он сообщил, что я не могу присоединиться к ним и спешу
уверить в том, что их ожидает царское (лишь с незначительными ограничениям)
угощение. Так прошла ночь Парсифаля - без яиц и сковородок, без Дали и
Гала, которые стали крепким сном.
На следующий день, когда я должен был уезжать в Соединенные Штаты, я
спросил себя: кто способен в один день, с самого его начала,
трансмутировать в ценную творческую энергию сырой , бесформенный материал
горячечного бреда? Кто способен отыскать число 77 758 469 312 - магическую
фигуру, выводящую на реальную жизнеспособную дорогу всю абстрактную
живопись и современное искусство в целом? Кто может столь молниеносно
преуспеть во внедрении большой картины "Космические фантазии Христофора
Колумба" в мраморное здание музея за три года до того, как он будет
отстроен? Кто, повторяю, в один единственный день может совместить
совершенную чистоту белоснежного яйца с самыми греховными помыслами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35