Дотошный Бретон составил мстительную анаграмму на мое прекрасное имя,
трансформировав его в "Avida Dollars". Хотя это не шедевр великого поэта,
однако в контексте моей жизни, признаться, он довольно удачно отвечал
тогдашним моим амбициям. Действительно, Гитлер умер в вагнеровском духе - в
Берлине, на руках Евы Браун. Услышав эту новость, я подумал: Сальвадор Дали
станет величайшей куртизанкой своего времени. Так и было. После смерти
Гитлера началась новая мистическая и религиозная эра, которая поглотила все
идеологии. Современное искусство, пропыленное наследие материализма,
полученное от Французской революции, противостояли мне последние десять
лет. Я обязан писать хорошо, ибо мой атомистический мистицизм сможет лишь
тогда одержать победу, когда обретет прекрасную форму.
Я знаю, что искусство абстракционистов, веривших в "ничто" и,
следовательно, писавших "ничто", послужило великолепным пьедесталом для
Сальвадора Дали, изолированным в наш презренный век от материалистического
декоративизма и любительского экзистенциализма. Все так и было. Но чтобы
стоять крепко, я должен был быть сильнее прежнего. Я должен был делать
деньги, чтобы выдержать. Деньги и здоровье! Я совсем перестал пить и стал
усиленно заботиться о себе. В то же время я старался придать больше блеска
Гала, сделать ее счастливой. Мы тратили деньги, делая все во имя красоты и
добродетели. Анаграмма подтверждала свою истинность.
Меня привлекало в философии О. Конта то, что он ставит во главе своей
иерархии банкиров, которым придает большое значение. Меня всегда впечатляло
золото в любом виде. В юности я думал о том, что Мигель Сервантес,
написавший своего Дон Кихота во славу Испании, умер в черной нищете,
Христофор Колумб, открывший Новый Свет, умер при тех же обстоятельствах и к
тому же в тюрьме. Моя предусмотрительность подсказывала мне в юности два
пути:
1. Попасть в тюрьму как можно раньше. Так и случилось.
2. Как можно скорее стать мультимиллионером. И это произошло. Как заметил
католанский философ Франческо Ппуйель: "Самое сильное желание человека -
обретение священной свободы жить, не нуждаясь в труде". Дали в свою очередь
добавил к этому афоризму: эта свобода способствует проявлению человеческого
героизма.
Я сын Вильгельма Телля, который превратил в слиток золота яблоко
"каннибалистического" раздора, которое мои духовные отцы, Андре Бретон и
Пабло Пикассо рискованно положили мне на голову, столь хрупкую и любимую
мной. Да, я верил в то, что спасу современное искусство, я - единственный,
кто способен сублимировать, интегрировать, рационализировать все
эксперименты современной эпохи в великой классической традиции реализма и
мистицизма, которые являются высшей миссией Испании.
Роль моей страны чрезвычайно важна для великого движения атомистического
мистицизма, который характеризует нашу эпоху. Своим неслыханным техническим
прогрессом Америка эмпирически подтверждает наличие этого нового
мистицизма.
Гений иудейского народа дает эти доказательства непроизвольно благодаря
Фрейду и Эйнштейну, их динамическим и антиэстетическим возможностям.
Франция осуществляет важную дидактическую роль. Она, вероятно, создаст
конституционную форму "атомистического мистицизма", обязанную ее
интеллектуальной отваге. Но опять-таки миссия Испании состоит в
облагораживании всего религиозной верой и красотой.
Анаграмма "Avida Dollars" - мой талисман. Она принесла с собой приятный и
монотонный поток долларов. Когда-нибудь я расскажу правду о том, как
собирались плоды священных расстройств Данаи. Это будет глава моей новой
книги, вероятно, шедевра, "Жизнь Сальвадора Дали как произведение
искусства".
А сейчас я хочу рассказать анекдот. Как-то одним весьма удачным вечером,
когда я возвращался в свою квартиру в нью-йоркском отеле, я услышал звон
металла в своих ботинках после того, как заплатил таксисту. Сняв их, я
обнаружил две пятидесятицентовые монеты. Гала, которая как раз не спала,
окликнула меня из своей комнаты: "Дали, дорогой! Мне только что приснилось,
что дверь приоткрылась и ты вошел с какими-то людьми. Вы взвешивали
золото..!" Я перекрестился в темноте и нежно прошептал: "Так и есть". После
чего заключил в объятия мое сокровище.
Июнь.
Дети никогда особенно не занимали меня, но еще меньше привлекали их рисунки
и живопись. Ребенок-художник знает, что его картинка написана плохо. И
ребенок-критик тоже знает, что тот знает, что картинка плоха. В таком
случае для ребенка-критика, знающего, что тот знает, что он знает, что
картинка написана плохо, остается только один выход: сказать, что она
написана очень хорошо.
Благодарение Богу, в этот период моей жизни я спал и работал лучше и с
большим удовлетворением, чем обычно. Так что я обязан вспомнить о нем, дабы
избежать болезненных трещин, которые образуются по углам моего рта,
неприятных физических ощущений от слюны, скапливающейся от
удовлетворенности, вызванной этими двумя божественными наслаждениями - сном
и занятиями живописью. Да, сон и живопись заставляют меня пускать слюни от
удовольствия. Конечно же, быстрым или медленным движением тыльной стороны
руки я могу смахнуть их после райских пробуждений или одной из моих не
менее райских передышек во время работы, но я настолько бываю увлечен своим
телесным и интеллектуальным экстазом, что не могу это сделать! Отсюда
возникает пока нерешенная моральная дилемма: либо пусть усугубляются
трещины удовлетворенности, либо нужно вовремя вытереть слюну. До принятия
решения я изобрел способ усыпления, способ, который, вероятно, когда-нибудь
будет включен в антологию моих изобретений.
В основном люди, которые тревожно спят, принимают снотворные пилюли. Я
поступаю иначе. Как раз в тот период жизни, когда мой сон достиг
максимальной регулярности и вегетативного пароксизма, я с некоторой долей
кокетства решил принять снотворную таблетку. Без преувеличения, я свалился
замертво и проснулся совершенно обновленным, мой ум сверкал с новой
энергией, не ослабевающей пока не созревали самые сложные мои идеи. Это
произошло со мной утром, предшествующей ночью я принял пилюлю; дабы еще
больше переполнить чашу моего тогдашнего равновесия. А что за пробуждение в
половине двенадцатого на террасе, где я под солнцем и безоблачным небом пил
свой кофе со сливками и медом!
Между половиной третьего и пятью я отдыхал, продолжая ощущать действие
ночной пилюли. Открыв глаза, я заметил, что моя подушка мокра от обильной
слюны. "Но,- сказал я себе - Нет. Ты сегодня вытрешь лицо, сегодня
воскресенье! Да и какой смысл убирать слюну, если ты решил, что маленькая
трещина, которая появится сейчас, будет последней. Тогда ты сможешь
осмыслить эту биологическую погрешность в чистом виде."
Итак, я проснулся в пять часов. Появился Пригнау, хозяин дома. Я просил его
прийти и помочь поработать над геометрическими фигурами моей картины. Мы
заперлись в студии до 8 часов. Я сидел и давал указания: "Начертите еще
октаэдр, еще один угол..., еще концентрическую окружность..."
И он, прилежный и скучный, как флорентийский школьник, делал все, что я
говорил, почти сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35