Ах, боже мой, что это с вами-то будет тогда! Оно правда и
то,что вы тогда с этой квартиры не съедете, и я буду с вами, - да нет, уж я
и не ворочусь тогда, я просто сгину куда-нибудь, пропаду. Вот я вам здесь
расписался, а побриться бы нужно, оно все благообразнее, а благообразие
всегда умеет найти. Ну, дай-то господи! Помолюсь, да и в путь!
М. Девушкин.
Августа 5-го.
Любезнейший Макар Алексеевич!
Уж хоть вы-то бы не отчаивались! И так горя довольно. Посылаю вам
тридцать копеек серебром; больше никак не могу. Купите себе там, что вам
более нужно, чтобы хоть до завтра прожить как-нибудь.У нас у самих почти
ничего не осталось, а завтра уж и не знаю, что будет. Грустно, Макар
Алексеевич! Впрочем, не грустите; не удалось, так что ж делать! Федора
говорит, что еще не беда, что можно до времени и на этой квартире остаться,
что если бы и переехали, так все бы немного выгадали, и что если захотят,
так везде нас найдут. Да только все как-то нехорошо здесь оставаться
теперь. Если бы не грустно было, я бы вам кое-что написала.
Какой у вас странный характер, Макар Алексеевич! Вы уж слишком сильно все
принимаете к сердцу; от этого вы всегда будете несчастнейшим человеком. Я
внимательно читаю все ваши письма и вижу, что в каждом письме вы обо мне
так мучаетесь и заботитесь, как никогда о себе не заботились. Все, конечно,
скажут, что у вас доброе сердце,но я скажу,что оно уж слишком доброе. Я вам
даю дружеский совет,Макар Алексеевич. Я вам благодарна,очень благодарна за
все,что вы для меня сделали,я все это очень чувствую;так судите же,каково
мне видеть, что вы и теперь, после всех ваших бедствий, которых я была
невольною причиною, - что и теперь живете только тем, что я живу: моими
радостями, моими горестями, моим сердцем! Если принимать все чужое так к
сердцу и если так сильно всему сочувствовать, то, право, есть отчего быть
несчастнейшим человеком. Сегодня, когда вы вошли ко мне после должности, я
испугалась. глядя на вас. Вы были такой бледный, перепуганный, отчаянный:
на вас лица не было, - и все оттого, что вы боялись мне рассказать о своей
неудаче, боялись меня огорчить, меня испугать, а как увидели, что я чуть не
засмеялась, то у вас почти все отлегло от сердца. Макар Алексеевич! вы не
печальтесь, не отчаивайтесь, будьте благоразумнее, - прошу вас, умоляю вас
об этом. Ну, вот вы увидите, что все будет хорошо, все переменится к
лучшему; а то вам тяжело будет жить, вечно тоскуя и болея чужим горем.
Прощайте, мой друг; умоляю вас, не беспокойтесь слишком обо мне.
В. Д.
Августа 5-го.
Голубчик мой, Варенька!
Ну, хорошо, ангельчик мой, хорошо! Вы решили, что еще не беда оттого, что
я денег не достал. Ну, хорошо, я спокоен, я счастлив на ваш счет. Даже рад,
что вы меня, старика, не покидаете и на этой квартире останетесь. Да уж
если все говорить, так и сердце-то мое все радостию переполнилось, когда я
увидел, что вы обо мне в своем письмеце так хорошо написали и чувствам моим
должную похвалу воздали.Я это не от гордости говорю, но оттого, что вижу,
как вы меня любите, когда об сердце моем так беспокоитесь. Ну, хорошо; что
уж теперь об сердце-то моем говорить! Сердце само по себе; а вот вы
наказываете, маточка, чтобы я малодушным не был. Да, ангельчик мой,
пожалуй, и сам скажу, что не нужно его, малодушия-то; да при всем этом,
решите сами, маточка моя, в каких сапогах я завтра на службу пойду! Вот оно
что, маточка; а ведь подобная мысль погубить человека может, совершенно
погубить. А главное,родная моя,что я не для себя и тужу,не для себя и
страдаю; по мне все равно, хоть бы и в трескучий мороз без шинели и без
сапогов ходить, я перетерплю и все вынесу, мне ничего; человек-то я
простой, маленький, - но что люди скажут. Враги-то мои, злые-то языки эти
все что заговорят, когда без шинели пойдешь? Ведь для людей и в шинели
ходишь, да и сапоги, пожалуй, для них же носишь. Сапоги в таком случае,
маточка, душечка вы моя, нужны мне для поддержки чести и доброго имени; в
дырявых же сапогах и то и другое пропало, - поверьте, маточка, опытности
моей многолетней поверьте; меня, старика, знающего свет и людей,
послушайте, а не пачкунов каких-нибудь и марателей.
А я вам еще и не рассказывал в подробности, маточка, как это в сущности
все было сегодня, чего я натерпелся сегодня. А того я натерпелся, столько
тяготы душевной в одно утро вынес, чего иной и в целый год не вынесет. Вот
оно было как: пошел, во-первых, я раным-ранешенько, чтобы и его-то застать
да и на службу поспеть. Дождь был такой, слякоть такая была сегодня! Я,
ясочка моя, в шинель-то закутался, иду-иду да все думаю: Господи! прости,
дескать, мои согрешения и пошли исполнение желаний. Мимо-ской церкви
прошел, перекрестился, во всех грехах покаялся да вспомнил, что недостойно
мне с господом богом уговариваться. Погрузился я в себя самого, и глядеть
ни на что не хотелось; так уж, не разбирая дороги, пошел. На улицах было
пусто, а кто встречался, так все такие занятые, озабоченные, да и не диво:
кто в такую пору раннюю и в такую погоду гулять пойдет! Артель работников
испачканных повстречалась со мною; затолкали меня, мужичье! Робость нашла
на меня, жутко становилось, уж я об деньгах-то и думать, по правде, не
хотел, - на авось, так на авось! У самого Воскресенского моста у меня
подошва отстала, так что уж и сам не знаю, на чем я пошел. А тут наш писарь
Ермолаев повстречался со мною, вытянулся, стоит, глазами провожает, словно
на водку просит; эх, братец, подумал я, на водку, уж какая тут водка! Устал
я ужасно, приостановился.. отдохнул немного, да и потянулся дальше. Нарочно
разглядывал, к чему бы мыслями прилепиться, развлечься, приободриться: да
нет - ни одной мысли ни к чему не мог прилепить, да и загрязнился вдобавок
так, что самого себя стыдно стало. Увидел наконец я издали дом деревянный,
желтый, с мезонином вроде бельведера - ну, так, думаю, так оно и есть, так
и Емельян Иванович говорил, - Маркова дом. (Он и есть этот Марков, маточка,
что на проценты дает.) Я уж и себя тут не вспомнил, и ведь знал, что
Маркова дом, а спросил-таки будочника - чей, дескать, это, братец, дом?
Будочник такой грубиян, говорит нехотя, словно сердится на кого-то, слова
сквозь зубы цедит, - да уж так, говорит, это Маркова дом. Будочники эти все
такие нечувствительные, - а что мне будочник? А вот все как-то было
впечатление дурное и неприятное, словом, все одно к одному; изо всего
что-нибудь выведешь сходное с своим положением, и это всегда так бывает.
Мимо дома-то я три конца дал по улице, и чем больше хожу, тем хуже
становится, - нет, думаю, не даст, ни за что не даст! И человек-то я
незнакомый, и дело-то мое щекотливое, и фигурой я не беру, - ну, думаю, как
судьба решит; чтобы после только не каяться, за попытку не съедят же меня,
- да и отворил потихоньку калитку. А тут другая беда: навязалась на меня
дрянная, глупая собачонка дворная; лезет из кожи, заливается! И вот
такие-то подлые, мелкие случаи и взбесят всегда человека, маточка, и
робость на него наведут, и всю решимость, которую заране обдумал,
уничтожат; так что я вошел в дом ни жив ни мертв, вошел да прямо еще на
беду -не разглядел, что такое внизу впотьмах у порога, ступил да и
споткнулся об какую-то бабу, а баба молоко из подойника в кувшины цедила и
все молоко пролила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36