Подумав так, Торсон как бы ясно ощутил и тот зало­женный в самом плавании «Мирного» и «Востока» харак­тер отношения к политической жизни, о котором никто в кают-компании не позволил бы себе судачить. Торсону представилось в тесном единстве поведение Лазарева на корабле со всем этим, пусть в большей мере скрытым образом его мыслей.
И как обрадовался Торсон, так и не начавший первым «постороннего» разговора, когда однажды Михаил Пет­рович, после очередной беседы Симонова с матросами, напрямик спросил:
– Думаете ли, Константин Петрович, что мы не най­дем на флоте подражания нашему примеру? Может ли быть на нашем флоте без перемен?
Он мысленно возвращался к написанному недавно в памятке.
Торсон ответил, позволив себе единственный раз и в одной фразе сказать обо всем, что думал, отбросив всякую сдержанность:
– Нет, Михаил Петрович, в России без перемен не обойдется, a стало быть, и на флоте!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Вечером, всматриваясь в сторону юга, Михаил Петро­вич увидел ровную полосу света, как бы делящую надвое бескрайний свод неба. Казалось, корабль проходит под блещущей светом аркой, оставляя в стороне мутную, тяже­лую завесу туч.
Симонов, стоявший рядом, сказал:
– Вот и опять возникает загадка об отражениях. Спрашивал меня Фаддей Фаддеевич, могу ли я определить лучи южного сияния, какие пророчат смерч, какие тепло. Не ответил я ему тогда. А сейчас могу объяснить.
– Каким образом?
– Льды расходятся – вот и все объяснение. Воды колеблются и гонят льды, просинь в океане, иначе говоря, чистое, свободное от льдов пространство отражается в небе. Бели льды разойдутся, мы далеко пройдем. Вот и ветер попутный.
Лазарев промолчал, скрывая волненье. Он крепко ухватился рукой за леер и хрипло крикнул матросу, стоя­щему на салинге:
– Что видно?
– Как будто льда впереди нет, ваше благородие.
Повернувшись к вахтенному, Лазарев приказал:
– Еще двух матросов на салинги. Пусть смотрят.
И, выждав время, спросил вахтенного, боясь выдать свое нетерпение:
– Что видят?
– Молчат, Михаил Петрович! Не пригляделись.
– А кто наверху? Анохина бы…
Он еле сдерживался, чтобы самому, забыв о своем чине, не подняться на салинг. Астронома уже не было на палубе, но лейтенант не уходил к себе.
Вскоре ему сообщили:
– Льды, Михаил Петрович, одни льды!
Он не повернул головы, не удивился. Но свет сияния на горизонте не исчезал, и теперь Лазареву казалось, что с этой яркой полоской света может уйти и доступ вглубь океана, в те широты, куда еще никто не ходил. Безотчет­ное, но все более охватывающее его нетерпение передава­лось, он чувствовал, и другим. Константин Торсон также пристально глядел на юг и быстро отводил взгляд при приближении командира. Оброненное астрономом замеча­ние было подхвачено матросами, и Лазарев слышал, как кто-то сказал:
– Будто море разверзлось, братцы?
Тогда, мысленно готовя себя к худшему, к столь же упорному продолжению поисков, он решил поговорить с матросом Анохиным. Выбор его пал на Анохина потому, что в нем больше, чем в остальных, видел он непреклон­ную уверенность в том, что «гибельная» эта земля, кото­рую они второй год ищут, будет найдена. Анохин говорил об этом, не хвастаясь силой своего терпения, а скорее в утверждение сызмальства осознанной в себе потребности «вершить необычное». Данилка-«зуек», как звали его в Архангельске, поморским чутьем постигал все перемены, происходящие в океане. Занесенный сюда, за тридевять земель от родных берегов, он старался находить здесь нечто общее с тем, что наблюдал раньше в «ледовых мо­рях», не раз удивляя верностью и неожиданностью своих сравнений.
Анохин явился. Лазарев спросил его, показывая на все еще не потускневший к вечеру свет в небе:
– Как думаешь, отчего этот отблеск?
Не удивившись вопросу и подумав, Анохин ответил:
– Зори на той стороне не всходят, а сполохов, то есть сияния, ныне нет. От воды открытой лед светится, так по­лагаю, и на небо другой цвет бросает. Вот в чем разгадка. И воздух от льда другой, не талый, не теплый; позвольте за льдами погляжу, ваше благородие!
Получив позволение, он тут же забрался на салинг. Лейтенант ждал. Анохин не меньше часа следил за тем, с какой силой сходятся и разбиваются льды.
– То не стойкий лед, не дружный, – доложил он. – Волна подмывает его, он, ваше благородие, будто на ве­су, от волны бежит, места ему много, – стало быть, хотя идем мы в океане, а можно сказать, в реку вышли. Самое время вперед идти!
Наступила темнота. Непривычно тихо было во льдах. Штурвальному стало легче управлять кораблем; льды все реже вставали на его пути. Утро не показалось чем-либо приметным, если не считать молочно-белого отсвета на го­ризонте. Но вскоре цвет воды стал иным. Землистый отте­нок ее и радовал, и тревожил. Днем с «Мирного» заметили неподвижный, словно висящий в небе айсберг с черными пятнами внизу. Вахтенный матрос не помышлял о том, что увидел черные осыпи скал, что во льдах он различил зем­лю! Льды то расходились, то сходились впереди, и очерта­ния айсберга менялись. Матрос доложил появившемуся на палубе командиру корабля:
– Черное с белым впереди!
Лазарев не спеша поднял к глазам подзорную трубу, казалось, готовый также спокойно опустить ее. Но увидел «черное с белым» и все понял…
Быстро повернувшись, он привлек к себе вахтенного матроса, поцеловал его. Матрос едва произнес, слабея от радости:
– Неужели, ваше благородие?
– Дать сигнал «Востоку»! – крикнул в волнении Ла­зарев.
Но тут же ему доложили:
– «Восток» обращает ваше внимание на странное очертание.
– Совсем не странное! – радостно ответил Михаил Петрович. – Это материк или его преддверие!..
Боцман засвистал: «Всех наверх!». Удивленные тем, что кругом безветренная тишина, паруса никнут, а боцман необычно возбужден, матросы высыпали на палубу. И здесь их настигла вторая боцманская команда, подан­ная торжественно-зычно:
– Пошел по вантам!
И тогда, поднявшись наверх, матросы закричали в еди­ном, охватившем всех порыве радости:
– Берег! Берег!
Матрос Киселев в этот день записал в дневнике своем:
«Увидели новый остров, который никаким мореходцем не просвещен, кроме наших двух судов. Остров преболь­шой и высокий, кругом него ледяные поля. Множество раз­ных птиц, особливо больших альбатросов. Тут была пу­шечная пальба и кричали три раза «ура».
Остров назвали именем Петра Первого.
Корабли медленно двигались вдоль берега. Несколько дней спустя, находясь на вахте, мичман Новосильский уви­дел берег большого материка.
Вскоре корабли были остановлены льдами, уже ни у кого не вызывавшими сомнения: эти льды были подступом к материку.
Но матросам не хотелось верить, что перед ними толь­ко льды, что ледовым покровом закрыта от глаз эта земля, ставшая заповедной и как бы согретой жаром их сердец, отвоеванная двухлетними поисками в мутных, туманных и гибельных пространствах. Они не могли об этом сказать, но странное чувство нежности к этой земле, скрытой льда­ми, овладело ими. Это было желание ощутить ее холод, запах, желание, подобное тому, которое овладевает ребен­ком, знакомящимся с вещью по шероховатости или глад­кости предмета. Они готовы были проситься на берег, за­бывая о том, что льды уже сужают выход кораблям и нельзя здесь задерживаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50