Они глядели на крутые, сли­вающиеся в своей белизне очертания материка и мысленно уже забирались на его вершины в надежде найти там хоть одно деревце, примирившее бы их с привычным представ­лением о земле. Но пусть бы и не было этого деревца, упру­гая складка гор и голубая дымка на горизонте вызвали привычное представление о нехоженых и тем не менее близких сердцу пространствах, которых немало и на их родине. Трудно было оторвать взгляд от этой ледовой и манящей дали. К этому чувству невольно примешивалась радость за себя, мужественная удовлетворенность достиг­нутым и вместе с тем расхолаживающее эту радость бес­покойство: а что будет с ними теперь, куда пойдут, что ждет их в столице? К каждому возвращалась тревога, дав­но уже не посещавшая их, о том, как встретят их на роди­не, дома, и что ждет каждого в отпуску, который им поло­жено получить на год? Ведь с окончанием плаванья они почувствуют себя еще бесправнее, и сама Южная земля, обретенная ими, как бы отдалялась от них, не способная ни защитить их, ни смягчить их горькую крепостную участь.
В кубрике больной матрос Берников, прижавшись ли­цом к иллюминатору, тщетно силился сквозь обмерзшее стекло увидеть очертания земли и мысленно рисовал себе ее лесистой, наполненной зверями. И хотя знал он, что, наверное, не такая эта земля, воображение упорно рисо­вало ее именно такой.
Сзади себя он слышал голоса товарищей:
– Ну, Берников, дождались праздника!.. Непрошенная слеза блеснула на щеке Киселева. Он смахнул ее и смущенно сказал товарищу:
– А ты, брат, не верил! Офицеры правильно говори­ли, как отошли мы от острова Петра, – непременно впе­реди будет другой остров, а может и материк, кто его зна­ет. К нему и шли! Вот что, братцы, – обратился он к ма­тросам, – вынесем Берникова на палубу, пусть землей по­любуется.
Берникова вынесли на носилках. Солнце осветило пе­редний высокий гористый берег.
– Это Земля Александра Первого. Так отныне будут называть ее! – объяснил матросу Торсон.
И тут же Берников услышал, как кто-то из офицеров в раздумье произнес: «А Кук увидел одни льды и принял их за непреодолимую преграду. Впрочем, его ошибка – другим урок! Мы же и в прошлом году в январе подхо­дили, видимо, к материку.»
Художник Михайлов, сидя на низенькой скамеечке, то­ропливо зарисовывал бугристые выступы берега и скалы, как бы образующие бухту.
– Никто, братец, никогда не видал эту землю и мог только помышлять о ней, – говорил Торсон. – А теперь – знай, наступит время, и придут к этой земле люди…
– А сейчас, ваше благородие, нельзя… туда?
– Ишь разохотился, – засмеялись стоявшие вокруг матросы.
– А за этим берегом – может, еще берег? – спросил лейтенанта один из них, не зная о том, что именно этот вопрос задают себе и командиры экспедиции: «Остров это или материк?»
Анохин стоял, сняв шапку, притихший и немного рас­терянный.
– Вот она – земля! – бормотал он. – Потому и свет другой на воде, и трава морская наверху держится.
Травы не видали, но Анохину верили и тоже удивля­лись:
– Просто, братцы, все. Наконец-то!
– За труды нам то! Чего только не натерпелись!
Лазарев перешел на «Восток». У трапа встретил Бел­линсгаузен, юношески подвижный, с черными кругами под глазами от бессонницы, стремительно расцеловал его, привел в кают-компанию, где уже собрались офицеры.
– Берег ли перед нами? – спросил он. – Я называю эту землю берегом потому, что отдаленность другого кон­ца к югу исчезает за пределы нашего зрения. Сей берег покрыт снегом, но осыпи на горах и крутые скалы не име­ют снега. Внезапная перемена цвета на поверхности моря подает мысль, что берег сей обширен, или по крайней мере состоит не из той только части, которая находится перед глазами нашими. Надо считать, что сегодня мы достигли главного, к чему стремились.
…Корабли ушли на восток, к Южной Шетландии. Вер­ный уже принятому решению, Беллинсгаузен хотел обойти ее с южной стороны. «Идем к Смиту», – смеялись моряки.
Вновь открытые острова Беллинсгаузен и Лазарев на­звали в память Отечественной войны: Смоленск, Малый Ярославец, Бородино, Березин.
В кубрике матросы – участники битв с Наполеоном – вспоминали ратные дела под Бородино, под Смолен­ском.
Южная земля стала явью. Сознание начинало привы­кать к тому, что по праву к пустынным островам во льдах доходит слава Смоленская, Бородинская.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
У Южных Шетландских островов экспедиция встрети­лась с промысловыми судами американцев. Беллинсгау­зен знал, что вслед за испанскими тюленебоями в эти ме­ста бить котика охотно шли моряки других стран, но все же удивился, насчитав здесь восемнадцать судов. Грязно­ватые с виду, с парусами, почерневшими от дыма и копо­ти, суда эти вытянулись в линию вдоль скалистой остров­ной косы. На палубах были навалены какие-то бочки, не уместившиеся в трюме или забытые здесь нерадением ка­питанов; от кораблей несло запахом ворвани и паленых шкур, на реях сушились матросские рубахи, плащи, но корабли эти, видать по всему, хорошо обжитые и давно уж заменявшие матросам их домашний кров, были пугающе безлюдны. Немногих матросов увидали, проходя мимо, моряки «Востока» и «Мирного», и трудно было опреде­лить, несли ли тут вахту. Оказалось, что команды кораб­лей на лодках заняты промыслом, а вахтенные спят или режутся в карты. Об этом сообщил Беллинсгаузену капи­тан-лейтенант Завадовский, выпытавший у одного из про­мышленников, на кого оставлены корабли.
Птицелов, пособник Симонова в собирании коллекций, он увидел на этот раз возле чужого судна еще нигде не встреченного морского слона – большого тюленя с хобо­там, так объяснил товарищам, – и, наблюдая за ним, по­знакомился с подплывшим сюда американцем.
– Не вспугните! – кричал ему Завадовский, стоя в шлюпке.
Черный хобот гигантского тюленя поднимался из воды, и сквозь мутную пелену брызг темнело глянцевитое, лег­кое в движении тело этого редкостного морского зверя.
– Их тут много! – ответил матрос. – Здравствуйте, капитан. Неужели и русские пришли бить котика?
– Котика? – протянул Завадовский, почти обижен­но. Он знал, что каждого русского офицера промышлен­ники склонны величать капитаном. – О, нет… Но послу­шайте-ка, – спохватился он. – Хороша ли охота? Кто у вас старший? И почему не видно на кораблях людей?
– Старший? – повторил, размышляя, матрос. Он был очень юн, ребячливо весел и правил шлюпкой с лихостью чем-то очень довольного человека. – Натаниэль Пальмер, из Стонингтона, в недавнем помощник капитана «Гарейния», а теперь капитан бота «Герой». Что касается охо­ты – она великолепна, сэр, мы будем богаты, а люди?.. Люди на работе, сэр, кроме тех, кто вчера немного «под­гулял»…
Матрос бесхитростно поведал капитан-лейтенанту о драках, которые бывают между промышленниками, и по­советовал искать вахтенных в трюме за игрой в карты.
– Я просил передать этому Пальмеру приглашение посетить вас, – доложил Завадовский.
И на следующее утро Натаниэль Палымер явился.
Перед Беллинсгаузеном стоял юноша, улыбающийся с той простодушной и немного озорной приветливостью, с которой встречают промышленники своих бывалых и стар­ших собратьев по профессии. Ничто, кроме охоты на коти­ков, не интересовало, казалось, моряка и, узнав о цели экспедиции, он лишь бойко присвистнул и откровенно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50