Может, одна
наша дивизия, может, три дивизии, а может быть и пять. Кто знает, может, и
сто дивизий были одновременно подняты.
У ворот военного городка оркестр гремит.
Командир полка нашего, батя, на танке стоит - свои колонны встречает.
Глаз у него опытный, придирчивый. Ему взгляда одного достаточно, чтобы
оценить роту, батарею, батальон и их командиров. Ежатся командиры под
свинцовым батиным взглядом. Здоровенный он мужик, портупея на нем на
последние дырочки застегнута, еле сходится. А голенища его исполинских
сапог сзади разрезаны слегка, по-другому не натянешь их на могучие икры.
Кулачище у него - как чайник. И этим чайником он машет кому-то, наверное,
командиру третьего мотострелкового батальона, бронетрансиортеры которого
сейчас втягиваются в прожорливую горловину ворот. Вот минометная батарея
этого батальона прошла через ворота, и теперь моя очередь. И хотя я знаю,
что все мои танки идут за мной, и хотя все равно мне теперь, идут они или
нет, я им больше не командир, я в самый последний момент оглядыватась: да,
все идут, не отстал ни один. Командиры всех танков ловят мой взгляд. А я
снова резко вперед поворачиваюсь, правую ладонь к черному шлему бросил, и
командиры всех остальных девяти танков четко повторили это древнее военное
приретствие.
Командир полка все еще кричит что-то обидное и угрожающее вслед колонне
третьего батальона и, наконец, поворачивает свирепый взгляд свой на мою
роту. Горилла лесная, атаман разбойничий, кто твой взгляд выдержать может?
Встретив взгляд его, я вдруг неожиданно для себя самого принимаю решение
этот многотонный взгляд выдержать. А он кулачище свой разжал ладонь
широченную, как лопата, - к козырьку. Не каждому батя на приветствие
приветствием отвечает. И не ждал я этого. Хлопнул глазами, заморгал часто.
Танк мой уж прошел мимо него, а я голову назад - на командира смотрю. А он
вдруг улыбнулся мне. Рожа у него черная, как негатив, и оттого улыбка его
белозубая всей моей роте видна и, наверное, гаубичной батарее, которая
следом за мной идет, которую он сейчас кулачищем своим приветствовать
будет.
Эх, командир. Не знаешь ты, что я не ротный уже. Сняли меня, командир, с
роты. Сняли с позором. Вроде как публично высекли. Это, командир, ничего.
Думаешь, я заплачу? Да никогда в жизни. Я улыбаться буду. Всегда. Всем
назло. Радостно и гордо улыбаться буду. Вот как тебе сейчас, командир,
улыбаюсь. Роту я скоро новую получу. Нехватка офицеров, сам знаешь. Жаль
только с моими азиатами расставаться. Уж очень ребята хорошие подобрались.
Ну, ничего-переживем.
С меня и того достаточно, что полк вовремя по тревоге выход начал, что
ты, командир, с полка не слетел. Стой тут и маши своим кулачищем. На то ты
тут и поставлен. И не надо нам никакого другого командира в полку. Мы,
командир, нрав твой крутой прощаем. И если надо, пойдем за тобой туда, куда
ты нас поведешь. И я, командир, войду за тобой, пусть не ротным, так
взводным.
А могу и простым наводчиком.
7.
По возвращении боевой машины в парк, что должно быть сделано в первую
очередь? Правильно. Она должна быть заправлена. Исправная или поломанная,
но заправленная. Кто знает, когда новая тревога грянет? Каждая боевая
машина должна быть готова повторить все сначала и в любую минуту. И оттого
гудит снова парк. Сотни машин одновременно заправляются. Каждому танку
минимум по тонне топлива надо. И бронетранспортеры тоже прожорливы. И
артиллерийские тягачи тоже. И все транспортные машины заправить нужно. Тут
же всем боевым машинам боекомплект пополнить надо. Снаряды танковые по 30
килограммов каждый. Сотни их подвезли. Каждая пара снарядов - в ящике.
Каждый ящик нужно с транспортной машины снять. Снаряды вытащить. Упаковку с
каждого снять. Почистить каждый, заводскую смазку снять, и в танк его. А
патроны - тоже в ящиках. По 880 штук в каждом. Патроны нужно в ленты
снарядить. В ленте пулеметной 250 патронов. Потом ленты нужно в магазины
заправить. В каждом танке по 13 магазинов. Теперь все стреляные гильзы
нужно собрать, уложить их в ящики и сдать на склад. Стволы позже чистить
будем. По очереди, всем взводом каждый танковый ствол, по многу часов
каждый день, повторяя это много дней подряд. Но сейчас нужно пока стволы
маслом залить. А вот теперь танки нужно помыть.
Это грубая мойка. Основная мойка и чистка будет потом. А вот теперь
солдат нужно накормить. Обеда не было сегодня, и поэтому обед совмещен с
ужином. А после все проверить нужно: двигатели, трансмиссии, подвеску,
ходовую часть, траки. В четвертом танке торсион поломан на левом борту. В
восьмом - оборачивающийся редуктор барахлит. А в первой танковой роте два
двигателя сразу менять будут. А с утра начнется общая чистка стволов. Чтобы
готово все было! Сокрушу! И вдруг чувствую я пустоту под сердцем. И вдруг
вспомнил я, что не придется мне с утра в моей роте проверять качество
обслуживания. Может быть, и не пустят меня завтра вообще в танковый парк?
Знаю, что все документы на меня уже готовы и что официально снимут меня не
завтра утром, а уже сегодня вечером. И знаю, что положено офицеру на снятие
идти в блеске, не хуже чем за орденом. И рота моя это знает. И потому пока
я с заправщиками ругался, пока ведомости расхода боеприпасов проверял, пока
под третий танк лазил, уже кто-то и сапоги мне до зеркального блеска
отполировал, и брюки выгладил, и воротничок свеженький пришил. Сбросил я
грязный комбинезон и быстро в душ. Брился долго и старательно. А тут и
посыльный из штаба полка.
Гремит парк. Через ворота разбитый бронетранспортер тягач тянет. Гильзы
стреляные звенят. Гудят огромные "Уралы", доверху пустыми снарядными
ящиками переполненные. Электросварка салютом брызжет. Все к утру должно
блестеть и сиять. А пока грязь, грязь кругом, шум, грохот, как на великой
стройке. Офицера от солдата не отличишь. Все в комбинезонах, все грязные,
все матерятся. И идет среди этого хаоса старший лейтенант Суворов. И
умолкают все. Чумазые танкисты вслед мне смотрят. Ясно каждому - на снятие
старший лейтенант идет. Никто не знает, за что слетел он. Но каждый
чувствует, что зря его снимают. В другое бы время и не заметили старшего
лейтенанта в чужих ротах, а если и заметили, то сделали б вид, что не
заметили. Так бы в двигателях и ковырялись, выставив промасленные задницы.
Но на снятие человек идет. И потому грязной пятерней под замусоленные
пилотки приветствуют меня чужие, незнакомые танкисты. И я их приветствую. И
я улыбаюсь. И они мне улыбаются, мол, бывает хуже, крепись.
А за стенами парка весь военный городок. Каштаны в три обхвата.
Новобранцы громко, но нестройно песню орут. Стараются, но неуклюжи еще.
Лихой ефрейтор покрикивает. Вот и новобранцы меня приветствуют. Эти еще
телята. Эти еще ничего не понимают. Для них старший лейтенант - это очень
большой начальник, гораздо выше ефрейтора. А что как-то особо сапоги у него
блестят, так это, наверное, праздник у него какой-то...
Вот и штаб. Тут всегда чисто. Тут всегда тихо. Лестница - мрамор. Румыны
до войны строили. Ковры по всем коридорам. А вот и полуовальный зал,
залитый светом. В пуленепробиваемом прозрачном конусе - опечатанное
гербовыми печатями знамя полка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87