— Ерунда!
— Подсознание выкидывает с нами порой коварные шутки, — сказал я. — Люди порой уверены, что делают что-то по одной причине, а на самом-то деле совершенно по другой.
— Чушь!
— Беда приходит, лишь когда настоящая причина поднимает свою мерзкую голову и целует вас в уста.
— Замолчите! — Он стиснул зубы и кулаки.
Я глубоко вздохнул. Я просто думал и гадал. И похоже, оказался недалеко от истины. Я сказал:
— Вы устроили для Урона слишком интенсивные тренировки перед самым «Лимонадным кубком». Он проиграл его еще до приза из-за чересчур резвых галопов.
Наконец-то он посмотрел мне в лицо. Глаза его были темные, словно зрачки расширились, поглотив радужку. В глазах читалось отчаяние и безнадежность.
— Все еще было бы не так скверно, — продолжал я, — если бы вы сознались в этом хотя бы самому себе. Потому что тогда-то уж вы не стали бы рисковать и непременно наняли бы адвоката.
— Я и не собирался выбить Урона из формы, — еле выдавил он из себя. — Только потом я понял, что допустил ошибку при его подготовке. Как я говорил на расследовании, сам я ставил на Урона.
Я кивнул:
— Очень может быть. Но и на Вишневый Пирог вы кое-что поставили.
Он ответил просто, забыв обычную надменность:
— Тренеры часто попадают впросак, когда та или иная их лошадь внезапно входит в форму. Вот я и подумал, что Пирог как раз приближается к пику своей формы, и поставил на него — на всякий случай.
Ничего себе на всякий случай! Пятьдесят фунтов у Ньютоннардса, пятьдесят в государственном тотализаторе. Чистый доход — две тысячи...
— Сколько же вы поставили на Урона?
— Двести пятьдесят.
— М-да, — только и сказал я. — Это ваша обычная ставка?
— На него много ставили... Вообще-то обычно я ставлю сотню.
Я подошел к ключевому вопросу и никак не мог понять, готов ли я его задать, во-первых, и способен ли понять, истинный или ложный будет ответ, во-вторых.
— Ну а почему, — спросил я равнодушным тоном, — вы не поставили на Пирог у вашего постоянного букмекера?
— Потому что я не хотел, чтобы Джессел знал об этом. — Крэнфилд ответил прямо. — Джессел — странный человек. Он во всем готов видеть личное оскорбление. После этого он вполне мог бы забрать Урона от меня... — Он осекся, вспомнив, что Джессел все равно забрал у него и Урона и всех остальных.
— Откуда мог узнать об этом Джессел?
— У нас общий букмекер, и он с Джесселом тесно связан. Круговая порука.
Вполне справедливое замечание.
— Ну а кто этот пожилой человек, который ставил за вас?
— Знакомый. Он тут ни при чем. Я бы не хотел, чтобы его вовлекали во все это.
— Мог ли Ньютоннардс действительно видеть вас разговаривающими у круга перед первой скачкой?
— Да, — удрученно признал Крэнфилд. — Мы действительно разговаривали. Я дал ему деньги.
Он поставил на аутсайдера и все равно не почуял никакой опасности. Он всерьез поверил словам Монти Миджли. Он ничего не сказал мне, хотя я мог бы предупредить его о последствиях.
— Что вы сделали с выигрышем?
— Деньги в сейфе, внизу.
— И вы, значит, никому так и не сказали, что выиграли эту сумму?
— Нет.
— Выходит, вы солгали на расследовании? — спросил я после небольшой паузы.
— А что еще оставалось делать?
— Пожалуй. По крайней мере, моя правдивость мало мне помогла. Значит, так. — Я снова подошел к окну, взвешивая услышанное. — Вишневый Пирог выиграл сам по себе. Вы поставили на него деньги, потому что поняли, что он внезапно обрел отличную форму. Урон же за два месяца выступил в четырех очень тяжелых скачках и отработал резвым галопом перед самым «Лимонадным кубком». Это все неоспоримые факты.
— Да... в общем-то так...
— Ни один тренер в мире не может потерять лицензию только за то, что у него вдруг вошел в форму жеребенок. Не понимаю, почему люди, затратившие столько сил, не имеют права на небольшую премию за свои труды.
— Владельцы тоже могут претендовать на вознаграждение. Однако хозяин Вишневого Пирога скончался за три недели до «Лимонадного кубка», теперь судьбу лошади должны были решать душеприказчики покойного. Кому-то придется сильно поломать голову, вычисляя истинную цену этой лошади.
— Это означает, — подвел я итоги, — что у вас есть фонд борьбы.
— Бороться бессмысленно.
— По сравнению с вами зефир может показаться гранитом, — заметил я.
У него стала медленно отпадать челюсть. До сегодняшнего утра я неизменно бывал с ним вежлив и учтив. Он всегда смотрел на меня так, словно я в общем-то и не существую. Я подозревал, что, если мы когда-нибудь и получим обратно наши лицензии, он не забудет, в каком жалком состоянии я его наблюдал, и постарается от меня избавиться. Он неплохо платил мне, но по годовому контракту. Ему ничего не стоило бы выгнать меня и нанять кого-то другого. На всякий случай я удалил из своих интонаций лишние шипы и колючки, за что внутренне себя же и осудил.
— Полагаю, вам хотелось бы получить назад лицензию тренера, — сказал я.
— Нет шансов.
— Если вы продлите контракт с вашими конюхами хотя бы на месяц, я вам ее добуду.
Он промолчал. Вся его фигура могла бы стать олицетворением поражения.
Я пожал плечами.
— По крайней мере, я попытаюсь. И если я принесу вам лицензию на блюдечке, будет обидно, что ни Арчи, ни другие ребята больше у вас не работают. — Я подошел к двери и взялся за ручку. — Я буду информировать вас о том, как идет дело.
Я повернул ручку. Открыл дверь.
— Погодите, — сказал Крэнфилд.
Я повернулся. Былая надменность вдруг снова напомнила о себе — прежде всего появлением знакомых противных морщинок вокруг рта. Плохой знак.
— Я не верю, что вам это удастся. Но раз вы так уверены в себе, я готов заключить с вами сделку. Я плачу конюхам две недели. Если вы захотите, чтобы я продержал их еще две недели, платите им из своего кармана.
Просто прелесть. Он заработал на Вишневом Пироге, выбил из формы Урона, из-за чего меня дисквалифицировали, и ставит такие условия. Я вовремя нажал на тормоза и холодно ответил:
— Хорошо. Я согласен. Но вы должны кое-что мне обещать. Вы будете помалкивать обо всем, что сделали, и не станете публично каяться. Я не хочу, чтобы все мои усилия пошли прахом из-за того, что вы станете разгуливать во власянице и признаваться в ваших грехах в самые неподходящие моменты.
— Это исключено, — процедил Крэнфилд.
Я не был в этом уверен.
— Я хочу, чтобы вы дали мне слово, — сказал я.
Он вдруг выпрямился с оскорбленным видом.
Моя реплика, по крайней мере, заставила его перестать сутулиться.
— Вы его получили.
— Отлично. — Я распахнул перед ним дверь. — А теперь давайте пройдем на конюшню.
Он заколебался, но в конце концов решил подчиниться, прошел в дверь первым и стал спускаться по лестнице.
В холле стояли в ожидании жена и дочь Крэнфилда с таким видом, какой бывает у родственников горняков, столпившихся у шахты после сообщения об обвале. Они смотрели на спускавшегося по лестнице главу семьи со смесью облегчения и тревоги. Миссис Крэнфилд осторожно сказала:
— Декстер...
Он ответил весьма раздраженным тоном, словно не видел никаких причин у домашних беспокоиться за судьбу человека, тридцать шесть часов просидевшего взаперти в компании с двустволкой:
— Мы идем на конюшню.
— Отлично! — воскликнула Роберта, удачно перекрыв вполне возможный поток эмоций с материнской стороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51