Зрелище получилось еще более впечатляющее. Она видела, что я наблюдаю за ней, и получала от этого удовольствие.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Кэрол. А вас?
— Келли. Как долго вы храните обычно пленки?
— Пленки? По-моему, вечно. — Она без труда переключилась на деловую тональность, продолжая тем временем без стеснения накрашивать ногти. — По крайней мере, пока мы еще не уничтожили ни одной. Правда, мы снимаем скачки недавно, всего полтора года. Неизвестно, что будет, когда мы загромоздим главный склад до потолка. Ведь у нас не только скачки, но и автогонки, гольф-турниры — а они по три дня подряд идут — и все такое прочее...
— А где ваш главный склад?
— Вон там. — Она махнула кисточкой с розовым кончиком в направлении когда-то кремовой двери. — Хотите взглянуть?
— Если вас не затруднит.
— Тогда вперед!
Она докрасила вторую ногу. Шоу закончилось. Вздохнув, я отвел глаза и подошел к вышеуказанной двери. Там, где у дверей обычно бывает ручка, имелось лишь круглое отверстие. Я толкнул дверь и очутился в другой большой комнате, уставленной стеллажами, словно библиотека. Только полки простые, а на полу не было обычного коврового покрытия.
Половина стеллажей пустовала. На других лежали квадратные коробки с бумажными наклейками, на которых было аккуратно напечатано содержание того, что внутри. В каждой такой коробке находились пленки скачек одного дня, и размещались коробки в хронологическом порядке. Я вынул датированную днем, когда я выступал в Рединге на Уроне и Скитальце, и заглянул внутрь. Там было шесть круглых жестянок с 16-миллиметровой пленкой, пронумерованных от одного до шести. Номер седьмой отсутствовал.
Я вынес коробку к Кэрол. Она все еще сидела на столе, шевеля пальцами и листая женский журнал.
— Что вы там раскопали?
— Вы выдаете пленки?
— За деньги.
— Кому именно?
— Всем, кто пожелает. Обычно это владельцы лошадей. Они часто просят нас сделать копии. Мы и делаем.
— А стюарды тоже ими интересуются?
— Стюарды? Ну если у них возникают какие-то сомнения насчет скачки, они просматривают фильм прямо на ипподроме. Старик Ван-как-его-там и Элфи проявляют пленку сразу же.
— Но бывает, они просят выслать пленки потом?
— Бывает. Когда им надо сравнить выступления какой-нибудь лошади. — Внезапно она перестала качать ногой, положила журнал и уставилась на меня: — Келли... Келли Хьюз?
Я не ответил.
— Хм, вы совсем не такой, каким я вас представляла. — Она склонила набок свою белокурую голову, изучая меня. — Никто из этих журналистов и словом не обмолвился, что вы хороши собой и сексапильны.
Я расхохотался. У меня кривой нос и шрам через всю щеку — след от удара копытом, и среди жокеев я не считался сердцеедом.
— У вас такие глаза, — сказала Кэрол. — Темные, вроде бы улыбающиеся, но в то же время печальные и замкнутые. Меня от такого взгляда прямо дрожь берет.
— Это вы все где-то вычитали, — со смехом сказал я.
— Никогда! — И она тоже расхохоталась.
— Кто брал фильм, отсутствующий в коробке? — спросил я. — И для чего именно он понадобился?
Она преувеличенно громко вздохнула и сползла со стола в пару ярко-розовых сандалий.
— Что это за пленка? — Она посмотрела на коробку, на ее номер и двинулась походочкой Мэрилин Монро к картотеке у стены. — Так, пожалуйста. Официальный запрос от стюардов. С просьбой выслать пленку последней скачки в Рединге.
Я взял у нее письмо и прочитал его сам. Написано было ясно: «Последняя скачка в Рединге». Не шестая, а последняя. А всего тогда было семь скачек. Значит, если и была ошибка, то не по вине Кэрол или ее фирмы.
— И вы выслали кассету?
— Конечно. В соответствии с инструкциями. Большому начальству. — Она положила письмо обратно в папку. — А что, они вас, значит, ухлопали?
— Кассета тут ни при чем.
— Элфи и старик говорили, что на «Лимонадном кубке» вы, видать, сколотили состояние, если рискнули ради этого даже лицензией.
— Вы тоже так считаете?
— Ну да. Все так думают.
— Все-все?
— Угу.
— Ни гроша!
— Тогда вы просто болван, — откровенно поделилась она со мной. — Чего ради вы это сделали?
— Я этого не делал.
— А! — Она понимающе мне подмигнула. — Вы ведь обязаны это говорить, да?
— Ну что ж, — сказал я, возвращая ей коробку с кассетами скачек в Рединге. — Все равно спасибо. — Затем я коротко улыбнулся ей на прощание и двинулся по пестрому пятнистому линолеуму к двери.
Ехал я медленно, размышлял. Вернее, пытался размышлять. Не очень плодотворное занятие. Мои мозги превратились в манную кашу.
В своем почтовом ящике я обнаружил несколько писем, в том числе одно от родителей. Поднимаясь по лестнице, я развернул его, чувствуя, как всегда бывало в таких случаях, что мы живем на разных планетах.
"Дорогой Келли!
Спасибо за письмо. Мы получили его вчера. Очень неприятно было читать о тебе в газетах. По твоим словам выходит, ты ни при чем, но, как сказала на почте миссис Джонс, нет дыма без огня. Да и вокруг люди говорят разные разности, вроде как гордыня до добра не доведет, зазнался — доигрался и все такое прочее. У нас молодки начали наконец нестись, а в твоей комнате мы затеяли ремонт, потому что тетя Мифони переезжает к нам жить: с ее артритом по лестнице не побегаешь. Келли, я очень хотела бы написать: приезжай жить к нам, но отец очень на тебя сердит, да и тетя Мифони переезжает в твою комнату, и еще, сын, мы никогда не одобряли, что ты стал жокеем, зря ты отказался от места в муниципальном совете в Тенби. Мне неприятно писать это тебе, но ты нас опозорил, и в деревне только и знают, что об этом судачат, кошмар, и только.
Твоя любящая мать".
Я глубоко вздохнул и перевернул страницу, чтобы получить оплеуху и от отца. Его почерк был очень похож на материнский — они учились у одного учителя, но отец с такой яростью нажимал шариковой ручкой, что слова были глубоко вдавлены в бумагу.
"Келли!
Ты нас опозорил. Что значит «не виноват»! Если бы ты был не виноват, тебя бы не выгнали. Такие важные особы, лорды и прочие, зря не скажут. Скажи спасибо, что ты далеко и я не могу тебя выдрать как следует. И это после того, как мать откладывала каждый грош, чтобы послать тебя в университет. Люди верно говорили: тебе стало низко с нами даже разговаривать. Но ты еще и обманщик. Лучше и не показывайся к нам на глаза. Мать так расстроена от того, что мелет эта кошка драная миссис Джонс. И еще хочу сказать: больше не присылай нам денег. Я был в банке, но управляющий сказал, что только ты можешь отменить поручение, так что лучше сделай это, и поскорей. Мать говорит, что лучше бы тебя в тюрьму посадили. Такой позор на наши головы".
Отец даже не подписался. Он, собственно, и не знал, что писать в таких случаях. Между нами было не много любви. Он презирал меня с самого детства за то, что я любил учиться, и постоянно насмехался надо мной. Зато он вполне одобрял моих старших братьев, у которых было здоровое пренебрежение к учению. Один из них пошел служить в торговый флот, а другой жил в доме рядом и вместе с отцом работал у фермера, которому и принадлежали их коттеджи.
Когда же я вдруг махнул рукой на годы учения и стал жокеем, моя семья снова осудила меня, хотя им следовало бы радоваться. Отец сказал, что общество зря потратилось на меня: не видать мне стипендии как своих ушей, если бы они знали, что, получив сначала аттестат, а потом диплом, я стану жокеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Как вас зовут? — спросил я.
— Кэрол. А вас?
— Келли. Как долго вы храните обычно пленки?
— Пленки? По-моему, вечно. — Она без труда переключилась на деловую тональность, продолжая тем временем без стеснения накрашивать ногти. — По крайней мере, пока мы еще не уничтожили ни одной. Правда, мы снимаем скачки недавно, всего полтора года. Неизвестно, что будет, когда мы загромоздим главный склад до потолка. Ведь у нас не только скачки, но и автогонки, гольф-турниры — а они по три дня подряд идут — и все такое прочее...
— А где ваш главный склад?
— Вон там. — Она махнула кисточкой с розовым кончиком в направлении когда-то кремовой двери. — Хотите взглянуть?
— Если вас не затруднит.
— Тогда вперед!
Она докрасила вторую ногу. Шоу закончилось. Вздохнув, я отвел глаза и подошел к вышеуказанной двери. Там, где у дверей обычно бывает ручка, имелось лишь круглое отверстие. Я толкнул дверь и очутился в другой большой комнате, уставленной стеллажами, словно библиотека. Только полки простые, а на полу не было обычного коврового покрытия.
Половина стеллажей пустовала. На других лежали квадратные коробки с бумажными наклейками, на которых было аккуратно напечатано содержание того, что внутри. В каждой такой коробке находились пленки скачек одного дня, и размещались коробки в хронологическом порядке. Я вынул датированную днем, когда я выступал в Рединге на Уроне и Скитальце, и заглянул внутрь. Там было шесть круглых жестянок с 16-миллиметровой пленкой, пронумерованных от одного до шести. Номер седьмой отсутствовал.
Я вынес коробку к Кэрол. Она все еще сидела на столе, шевеля пальцами и листая женский журнал.
— Что вы там раскопали?
— Вы выдаете пленки?
— За деньги.
— Кому именно?
— Всем, кто пожелает. Обычно это владельцы лошадей. Они часто просят нас сделать копии. Мы и делаем.
— А стюарды тоже ими интересуются?
— Стюарды? Ну если у них возникают какие-то сомнения насчет скачки, они просматривают фильм прямо на ипподроме. Старик Ван-как-его-там и Элфи проявляют пленку сразу же.
— Но бывает, они просят выслать пленки потом?
— Бывает. Когда им надо сравнить выступления какой-нибудь лошади. — Внезапно она перестала качать ногой, положила журнал и уставилась на меня: — Келли... Келли Хьюз?
Я не ответил.
— Хм, вы совсем не такой, каким я вас представляла. — Она склонила набок свою белокурую голову, изучая меня. — Никто из этих журналистов и словом не обмолвился, что вы хороши собой и сексапильны.
Я расхохотался. У меня кривой нос и шрам через всю щеку — след от удара копытом, и среди жокеев я не считался сердцеедом.
— У вас такие глаза, — сказала Кэрол. — Темные, вроде бы улыбающиеся, но в то же время печальные и замкнутые. Меня от такого взгляда прямо дрожь берет.
— Это вы все где-то вычитали, — со смехом сказал я.
— Никогда! — И она тоже расхохоталась.
— Кто брал фильм, отсутствующий в коробке? — спросил я. — И для чего именно он понадобился?
Она преувеличенно громко вздохнула и сползла со стола в пару ярко-розовых сандалий.
— Что это за пленка? — Она посмотрела на коробку, на ее номер и двинулась походочкой Мэрилин Монро к картотеке у стены. — Так, пожалуйста. Официальный запрос от стюардов. С просьбой выслать пленку последней скачки в Рединге.
Я взял у нее письмо и прочитал его сам. Написано было ясно: «Последняя скачка в Рединге». Не шестая, а последняя. А всего тогда было семь скачек. Значит, если и была ошибка, то не по вине Кэрол или ее фирмы.
— И вы выслали кассету?
— Конечно. В соответствии с инструкциями. Большому начальству. — Она положила письмо обратно в папку. — А что, они вас, значит, ухлопали?
— Кассета тут ни при чем.
— Элфи и старик говорили, что на «Лимонадном кубке» вы, видать, сколотили состояние, если рискнули ради этого даже лицензией.
— Вы тоже так считаете?
— Ну да. Все так думают.
— Все-все?
— Угу.
— Ни гроша!
— Тогда вы просто болван, — откровенно поделилась она со мной. — Чего ради вы это сделали?
— Я этого не делал.
— А! — Она понимающе мне подмигнула. — Вы ведь обязаны это говорить, да?
— Ну что ж, — сказал я, возвращая ей коробку с кассетами скачек в Рединге. — Все равно спасибо. — Затем я коротко улыбнулся ей на прощание и двинулся по пестрому пятнистому линолеуму к двери.
Ехал я медленно, размышлял. Вернее, пытался размышлять. Не очень плодотворное занятие. Мои мозги превратились в манную кашу.
В своем почтовом ящике я обнаружил несколько писем, в том числе одно от родителей. Поднимаясь по лестнице, я развернул его, чувствуя, как всегда бывало в таких случаях, что мы живем на разных планетах.
"Дорогой Келли!
Спасибо за письмо. Мы получили его вчера. Очень неприятно было читать о тебе в газетах. По твоим словам выходит, ты ни при чем, но, как сказала на почте миссис Джонс, нет дыма без огня. Да и вокруг люди говорят разные разности, вроде как гордыня до добра не доведет, зазнался — доигрался и все такое прочее. У нас молодки начали наконец нестись, а в твоей комнате мы затеяли ремонт, потому что тетя Мифони переезжает к нам жить: с ее артритом по лестнице не побегаешь. Келли, я очень хотела бы написать: приезжай жить к нам, но отец очень на тебя сердит, да и тетя Мифони переезжает в твою комнату, и еще, сын, мы никогда не одобряли, что ты стал жокеем, зря ты отказался от места в муниципальном совете в Тенби. Мне неприятно писать это тебе, но ты нас опозорил, и в деревне только и знают, что об этом судачат, кошмар, и только.
Твоя любящая мать".
Я глубоко вздохнул и перевернул страницу, чтобы получить оплеуху и от отца. Его почерк был очень похож на материнский — они учились у одного учителя, но отец с такой яростью нажимал шариковой ручкой, что слова были глубоко вдавлены в бумагу.
"Келли!
Ты нас опозорил. Что значит «не виноват»! Если бы ты был не виноват, тебя бы не выгнали. Такие важные особы, лорды и прочие, зря не скажут. Скажи спасибо, что ты далеко и я не могу тебя выдрать как следует. И это после того, как мать откладывала каждый грош, чтобы послать тебя в университет. Люди верно говорили: тебе стало низко с нами даже разговаривать. Но ты еще и обманщик. Лучше и не показывайся к нам на глаза. Мать так расстроена от того, что мелет эта кошка драная миссис Джонс. И еще хочу сказать: больше не присылай нам денег. Я был в банке, но управляющий сказал, что только ты можешь отменить поручение, так что лучше сделай это, и поскорей. Мать говорит, что лучше бы тебя в тюрьму посадили. Такой позор на наши головы".
Отец даже не подписался. Он, собственно, и не знал, что писать в таких случаях. Между нами было не много любви. Он презирал меня с самого детства за то, что я любил учиться, и постоянно насмехался надо мной. Зато он вполне одобрял моих старших братьев, у которых было здоровое пренебрежение к учению. Один из них пошел служить в торговый флот, а другой жил в доме рядом и вместе с отцом работал у фермера, которому и принадлежали их коттеджи.
Когда же я вдруг махнул рукой на годы учения и стал жокеем, моя семья снова осудила меня, хотя им следовало бы радоваться. Отец сказал, что общество зря потратилось на меня: не видать мне стипендии как своих ушей, если бы они знали, что, получив сначала аттестат, а потом диплом, я стану жокеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51