— Это обстоятельство убедило и меня, — признал Ферт.
Он снова включил магнитофон. Раздался его голос, в котором уже совершенно отчетливо слышался следователь, ведущий перекрестный допрос. Их беседа внезапно превратилась в новое расследование.
— Этот снимок... он вам не показался странным?
— С какой стати? — резко возразил Гоуэри.
— Вы не задались вопросом, как удалось его сделать?
— Нет.
— Хьюз утверждает, что Оукли принес с собой и деньги, и записку и сделал снимок того, чего в реальности не было.
— Нет!
— С чего вы так уверены? — пошел в атаку Ферт.
— Нет! — еще раз повторил Гоуэри. В его голосе было то нарастающее напряжение, которое может вот-вот привести к взрыву.
— Кто послал Оукли в квартиру к Хьюзу?
— Говорю вам, не знаю!
— Но вы уверены, что фотография не поддельная?
— Уверен, уверен!
— У вас нет и тени сомнения? — продолжал наступать Ферт.
— Нет! — В голосе был страх, почти паника. И в этот кульминационный момент Ферт обронил одно-единственное слово, разорвавшееся как бомба:
— Почему?
Глава 12
С минуту кассета крутилась в тишине. Наконец Гоуэри ответил. Совершенно чужим голосом — тихим, надтреснутым, смущенным.
— Это... должно было быть правдой... Я уже говорил... Я бы не дисквалифицировал их... если бы не верил в их виновность. И этот пакет... Когда он пришел, все стало на свои места... Они действительно смошенничали... И я спокойно мог лишить их лицензий. И все стало на свои места.
У меня отвисла челюсть. Ферт смотрел на меня прищурившись, в глазах была жалость.
Гоуэри же продолжал свой рассказ. Начав говорить, он уже должен был выговориться.
— Если я начну с самого начала... вы, наверное, все поймете... Все началось в тот день, когда меня назначили заменить стюарда, ведающего дисциплинарными вопросами в расследовании по делу Крэнфилда — Хьюза. Сейчас это кажется смешным, но тогда я был даже рад, что мне предстоит заниматься этим... А потом... потом... — Он замолчал, пытаясь справиться со своим голосом. — Потом мне позвонили. — Снова пауза. — Этот человек сказал, что... что я должен дисквалифицировать Крэнфилда. — Гоуэри откашлялся. — Я ответил, что это возможно, только если Крэнфилд действительно виновен. Тогда он сказал... что знает про меня кое-что любопытное... и расскажет... предаст огласке... если я не отберу у Крэнфилда лицензию. Я возразил, что могу это сделать лишь в случае виновности Крэнфилда... а я, поверьте мне, не считал его виновным... Ведь скаковые лошади непредсказуемы... Я видел «Лимонадный кубок», и хотя публика устроила обструкцию и стало ясно, что стюарды из Оксфорда будут разбираться с Крэнфилдом и Хьюзом, я и не подозревал, что они передадут дело в Дисциплинарный комитет... Я решил, что есть какие-то обстоятельства, о которых я просто не знаю... и поэтому, когда меня попросили возглавить расследование, я приступил к нему с самыми объективными намерениями. Я прямо сказал человеку, что позвонил мне: никакие угрозы не заставят меня отказаться от взвешенного подхода к делу Крэнфилда...
В его голосе появилось больше уверенности, но это длилось недолго.
— Он сказал... что если после разбирательства Крэнфилд выйдет сухим из воды... моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша... Мне придется уйти из жокей-клуба, и все вокруг узнают... Я еще раз повторил, что не может быть и речи о дисквалификации Крэнфилда, если я не смогу лично убедиться в его виновности, и что шантаж тут не поможет. Я прервал разговор и бросил трубку.
— А затем, — подсказал Ферт, — вы забеспокоились?
— Да, — прошелестел Гоуэри.
— Что именно собирался он предать огласке?
— Не могу вам сказать... Ничего такого, что заинтересовало бы полицию, но все же...
— Но все же это нанесло бы непоправимый удар вашей репутации?
— Да. Я боялся, что это... это просто убьет меня...
— Но вы стояли на своем?
— Я сильно испугался. Я ведь не мог, не мог испортить жизнь Крэнфилду, только чтобы спасти свою собственную. Это было бы бесчестно... Я бы просто не смог спокойно жить после этого... Если бы не было доказательства его вины... Я не находил себе места... Потерял аппетит, сон...
— Почему вы не попросили освободить вас от участия в расследовании?
— Потому что... он сказал мне совершенно четко: если я уклонюсь, это будет практически то же самое, что и оправдание Крэнфилда... Поэтому мне пришлось взяться за все это... в надежде, что появятся неоспоримые улики.
— Что не заставило долго ждать, — сухо продолжил Ферт. — На ваше счастье.
— О!.. — Снова в голосе боль и мука. — Я не понял... что конверт прислал тот, кто меня шантажировал... Я как-то не задавался вопросом, откуда это. Это было... Это было даром небес, избавлением от самых невыносимых... Я не выяснял происхождение конверта. Я сразу поверил в то, что в нем оказалось... Я благодарил обстоятельства...
Конверт пришел за четыре дня до расследования. А Гоуэри неделю провел в терзаниях.
— Когда у вас возникли сомнения? — спокойно спросил Ферт.
— Только потом... Не сразу. Когда Хьюз появился на балу. Вы сказали, что он уверен: все подстроено, и намерен выяснить, кто за этим стоит... Он прямо спросил меня, кто послал к нему Оукли... Уайкем, это было ужасно. Я только тогда понял, что натворил... Где-то в глубине души я все понимал, но никак не мог признаться в этом даже самому себе. Я отгонял от себя сомнения. Они должны были быть виновными...
Воцарилась очередная длинная пауза. Затем Гоуэри сказал:
— Вы проконтролируете... отмену дисквалификации?
— Да, — сказал Ферт.
— Я подам в отставку. — В его голосе было отчаяние.
— Как член Дисциплинарного комитета — да, — сказал Ферт. — Насчет всего остального будет видно.
— Вы думаете, что шантажист... предаст все огласке, если Крэнфилд получит назад лицензию?
— Это не поможет ему...
— Но...
— К тому же на вашей стороне закон...
— Закон тут не самая надежная защита.
— Что же у него на вас имеется?
— Я... я... я... Боже!
Запись прекратилась на том самом месте, где связная речь перешла в набор отдельных слов и всхлипов.
— Я прекратил запись, — сказал Ферт. — С ним случилась самая настоящая истерика. Это уже нельзя было записывать.
— Понятно.
— Он сообщил мне, что именно знает про него шантажист. В принципе, я готов поделиться с вами и этой информацией, хотя Гоуэри очень этого бы не хотелось. Но это не должно пойти дальше вас.
— Я не буду никому рассказывать, — пообещал я.
— Он рассказал мне, — Ферт презрительно наморщил нос, — что он подвержен неким порочным сексуальным наклонностям. Учтите, он не гомосексуалист. Впрочем, это было бы даже лучше. В наши дни это уже не является предметом шантажа. Оказалось, он член своеобразного клуба, где собираются любители острых ощущений, которых объединяет страсть к... — Он смущенно замолчал.
— К чему же? — как можно равнодушней проговорил я.
— К флагеллации. — Он нарочно воспользовался редким книжным словом, словно лишь оно не могло запачкать того, кто его произносил.
— А-а, — протянул я. — Старая забава.
— То есть?
— Известная в Англии болезнь. Описана еще в «Фанни Хилл». Секс доставляет удовольствие, когда партнеры делают друг другу немножко больно. Монахини с их милыми строгостями, добропорядочные граждане, которые платят за то, чтобы их стегали, — фунт за удар.
— Келли!
— Вы, наверное, читали их скромные объявления:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51