е. такие, какие чаще всего и встречаются, но не такие, какие должны
иметь силу всегда и необходимо; стало быть, на них не может основываться
никакой практический закон. И именно потому, что здесь объект произвольного
выбора положен в основу его правила и, следовательно, должен предшествовать
этому правилу, оно может относиться только к тому, что рекомендуется,
значит, к опыту и только на нем и основываться, и тогда различие в суждении
должно быть бесконечным. Следовательно, этот принцип не предписывает всем
разумным существам одни и те же практические правила, хотя бы они и стояли
под одной общей рубрикой, а именно под рубрикой счастья. Моральный же закон
только потому мыслится как объективно необходимый, что он должен иметь силу
для каждого, кто обладает разумом и волей.
Максима себялюбия (благоразумие) только советует, закон нравственности
повелевает. Но ведь большая разница между тем, что нам только советуется, и
тем, что нам вменяется в обязанность.
Самый обыденный рассудок легко и не раздумывая понимает, что надо делать по
принципу автономии произвольного выбора; трудно и требует жизненного опыта
знание того, что надо делать при предположении его гетерономии; т. е.
каждому само собой ясно, что такое долг, но то, что приносит истинную и
прочную выгоду, если эта выгода должна простираться на все существование,
всегда покрыто непроницаемым мраком, и требуется много ума, чтобы
направленные на это практические правила более или менее удовлетворительно
приспособить к целям жизни через хитроумные исключения. Тем не менее
нравственный закон требует от каждого самого точного соблюдения.
Следовательно, суждение о том, что надо делать сообразно этому закону,
должно быть достаточно простым, дабы самый обыденный и неискушенный
рассудок умел обращаться с ним, даже не будучи умудрен житейским опытом.
Исполнять категорическое веление нравственности всегда во власти каждого
исполнять эмпирически обусловленное предписание счастья редко и далеко не
для каждого возможно даже в отношении какой-либо одной цели. Объясняется
это тем, что в первом случае все зависит только от максимы, которая должна
быть подлинной и чистой, а во втором случае - еще и от сил и физической
способности претворить в жизнь предмет своего желания. Веление, гласящее,
что каждый должен стремиться стать счастливым, было бы нелепым, так как
никому не повелевают того, чего он и сам непременно желает. Надо только
предписывать ему средства или еще лучше предоставлять их ему, потому что он
не все то может, чего он хочет; но предписывать нравственность под именем
долга вполне разумно, так как, во-первых, не каждый охотно повинуется ее
предписаниям, если они противоречат его склонностям, а что касается
средств, с помощью которых можно соблюдать этот закон, то этому здесь учить
не надо: то, чего он в этом отношении хочет, он и может.
Кто проиграл, тот, конечно, может сердиться на себя и на свое
неблагоразумие; но когда он сознает, что он обманул в игре (хотя благодаря
этому и выиграл), тот должен себя презирать, как только он начинает судить
о себе с точки зрения нравственного закона. Это, следовательно, должно быть
чем-то другим, а не принципом личного счастья. В самом деле, доя того чтобы
иметь основание сказать самому себе: я человек подлый, хотя я и набил свои
кошелек, нужно другое мерило суждения, чем для того, чтобы похвалить себя и
сказать: я человек умный, так как я обогатил свою кассу.
Наконец, в идее нашего практического разума есть еще нечто что сопутствует
нарушению нравственного закона, а именно наказуемость за это нарушение. С
понятием о наказании, как таковом, никак не вяжется причастность к счастью.
В самом деле, хотя тот кто наказывает, может иметь вместе с тем и доброе
намерение - направить наказание и на эту цель, все же оно должно быть и
само по себе оправдано прежде всего как наказание, т. е. как одно лишь зло;
так что наказанный, когда дело уже решено и он не видит скрытого за этой
суровостью доброжелательства, сам должен сознаться, что с ним поступили
справедливо и что его участь вполне соразмерна его поведению. В каждом
наказании, как таковом, прежде всего должна быть справедливость, она-то и
составляет суть этого понятия. Хотя с наказанием может быть связана и
доброта, но достойный наказания не имеет ни малейшего основания
рассчитывать на нее после своего поведения. Следовательно наказание - это
физическое зло, которое, хотя бы оно как естественное следствие и не было
связано с чем-то морально злым, должно быть связываемо с ним как следствие
согласно принципам некоторого нравственного законодательства. Если всякое
преступление и в том случае, когда не имеются в виду физические следствия в
отношении виновника, само по себе наказуемо, т. е. лишает (по крайней мере
отчасти) счастья, то, очевидно, было бы нелепо сказать: преступление
состояло именно в том что виновник заслужил наказание, причинив ущерб
своему счастью (а это согласно принципу себялюбия, должно быть истинным
понятием всякого преступления). Наказание в таком случае было бы основанием
для того, чтобы нечто назвать преступлением, справедливость должна бы
состоять, скорее, в том, чтобы отказаться от всякой кары и предотвратить
даже естественное наказание; в самом деле, тоща в поступке не было бы
ничего дурного, так как зло которое иначе за ним бы следовало и из-за
которого, собственно, поступок и назывался бы дурным, теперь было бы
устранено. Но рассматривать всякое наказание и награду исключительно как
орудие в руках высшей силы, которое должно служить только для того, чтобы
этим побуждать разумные существа действовать ради их конечной цели
(счастья), - это слишком заметный и уничтожающий всякую свободу механизм их
воли, чтобы нам нужно было на нем останавливаться.
Еще более утонченно, хотя так же неверно, мнение тех, кто считает, что не
разум, а особое моральное чувство определяет моральный закон, в силу
которого сознание добродетели непосредственно связано с удовлетворенностью
и наслаждением, а сознание
порока - с душевным смятением и страданием, и таким образом все сводится к
желанию личного счастья. Не повторяя здесь того, что уже было сказано выше,
я хочу только указать на иллюзию, в которую при этом впадают. Для того
чтобы представить человека безнравственного так, будто он мучится
угрызениями совести от сознания своих проступков, мм уже заранее должны
представлять его по самой основе его характера, но крайней мере до
известной степени, морально добрым, точно так же как мы уже заранее должны
представлять добродетельным того, кого радует сознание поступков,
сообразных с долгом. Следовательно, понятие моральности и долга должно
предшествовать всяким соображениям по поводу такой удовлетворенности и
никак не может быть выведено из нее. Надо же заранее определить значение
того, что мы называем долгом, силу морального закона и непосредственную
ценность, которую каждому человеку в его собственных глазах дает соблюдение
этого закона, чтобы ощутить эту удовлетворенность в сознании сообразности
его [поступков] с долгом и горечь выговора, когда есть за что упрекать себя
в нарушении этого закона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
иметь силу всегда и необходимо; стало быть, на них не может основываться
никакой практический закон. И именно потому, что здесь объект произвольного
выбора положен в основу его правила и, следовательно, должен предшествовать
этому правилу, оно может относиться только к тому, что рекомендуется,
значит, к опыту и только на нем и основываться, и тогда различие в суждении
должно быть бесконечным. Следовательно, этот принцип не предписывает всем
разумным существам одни и те же практические правила, хотя бы они и стояли
под одной общей рубрикой, а именно под рубрикой счастья. Моральный же закон
только потому мыслится как объективно необходимый, что он должен иметь силу
для каждого, кто обладает разумом и волей.
Максима себялюбия (благоразумие) только советует, закон нравственности
повелевает. Но ведь большая разница между тем, что нам только советуется, и
тем, что нам вменяется в обязанность.
Самый обыденный рассудок легко и не раздумывая понимает, что надо делать по
принципу автономии произвольного выбора; трудно и требует жизненного опыта
знание того, что надо делать при предположении его гетерономии; т. е.
каждому само собой ясно, что такое долг, но то, что приносит истинную и
прочную выгоду, если эта выгода должна простираться на все существование,
всегда покрыто непроницаемым мраком, и требуется много ума, чтобы
направленные на это практические правила более или менее удовлетворительно
приспособить к целям жизни через хитроумные исключения. Тем не менее
нравственный закон требует от каждого самого точного соблюдения.
Следовательно, суждение о том, что надо делать сообразно этому закону,
должно быть достаточно простым, дабы самый обыденный и неискушенный
рассудок умел обращаться с ним, даже не будучи умудрен житейским опытом.
Исполнять категорическое веление нравственности всегда во власти каждого
исполнять эмпирически обусловленное предписание счастья редко и далеко не
для каждого возможно даже в отношении какой-либо одной цели. Объясняется
это тем, что в первом случае все зависит только от максимы, которая должна
быть подлинной и чистой, а во втором случае - еще и от сил и физической
способности претворить в жизнь предмет своего желания. Веление, гласящее,
что каждый должен стремиться стать счастливым, было бы нелепым, так как
никому не повелевают того, чего он и сам непременно желает. Надо только
предписывать ему средства или еще лучше предоставлять их ему, потому что он
не все то может, чего он хочет; но предписывать нравственность под именем
долга вполне разумно, так как, во-первых, не каждый охотно повинуется ее
предписаниям, если они противоречат его склонностям, а что касается
средств, с помощью которых можно соблюдать этот закон, то этому здесь учить
не надо: то, чего он в этом отношении хочет, он и может.
Кто проиграл, тот, конечно, может сердиться на себя и на свое
неблагоразумие; но когда он сознает, что он обманул в игре (хотя благодаря
этому и выиграл), тот должен себя презирать, как только он начинает судить
о себе с точки зрения нравственного закона. Это, следовательно, должно быть
чем-то другим, а не принципом личного счастья. В самом деле, доя того чтобы
иметь основание сказать самому себе: я человек подлый, хотя я и набил свои
кошелек, нужно другое мерило суждения, чем для того, чтобы похвалить себя и
сказать: я человек умный, так как я обогатил свою кассу.
Наконец, в идее нашего практического разума есть еще нечто что сопутствует
нарушению нравственного закона, а именно наказуемость за это нарушение. С
понятием о наказании, как таковом, никак не вяжется причастность к счастью.
В самом деле, хотя тот кто наказывает, может иметь вместе с тем и доброе
намерение - направить наказание и на эту цель, все же оно должно быть и
само по себе оправдано прежде всего как наказание, т. е. как одно лишь зло;
так что наказанный, когда дело уже решено и он не видит скрытого за этой
суровостью доброжелательства, сам должен сознаться, что с ним поступили
справедливо и что его участь вполне соразмерна его поведению. В каждом
наказании, как таковом, прежде всего должна быть справедливость, она-то и
составляет суть этого понятия. Хотя с наказанием может быть связана и
доброта, но достойный наказания не имеет ни малейшего основания
рассчитывать на нее после своего поведения. Следовательно наказание - это
физическое зло, которое, хотя бы оно как естественное следствие и не было
связано с чем-то морально злым, должно быть связываемо с ним как следствие
согласно принципам некоторого нравственного законодательства. Если всякое
преступление и в том случае, когда не имеются в виду физические следствия в
отношении виновника, само по себе наказуемо, т. е. лишает (по крайней мере
отчасти) счастья, то, очевидно, было бы нелепо сказать: преступление
состояло именно в том что виновник заслужил наказание, причинив ущерб
своему счастью (а это согласно принципу себялюбия, должно быть истинным
понятием всякого преступления). Наказание в таком случае было бы основанием
для того, чтобы нечто назвать преступлением, справедливость должна бы
состоять, скорее, в том, чтобы отказаться от всякой кары и предотвратить
даже естественное наказание; в самом деле, тоща в поступке не было бы
ничего дурного, так как зло которое иначе за ним бы следовало и из-за
которого, собственно, поступок и назывался бы дурным, теперь было бы
устранено. Но рассматривать всякое наказание и награду исключительно как
орудие в руках высшей силы, которое должно служить только для того, чтобы
этим побуждать разумные существа действовать ради их конечной цели
(счастья), - это слишком заметный и уничтожающий всякую свободу механизм их
воли, чтобы нам нужно было на нем останавливаться.
Еще более утонченно, хотя так же неверно, мнение тех, кто считает, что не
разум, а особое моральное чувство определяет моральный закон, в силу
которого сознание добродетели непосредственно связано с удовлетворенностью
и наслаждением, а сознание
порока - с душевным смятением и страданием, и таким образом все сводится к
желанию личного счастья. Не повторяя здесь того, что уже было сказано выше,
я хочу только указать на иллюзию, в которую при этом впадают. Для того
чтобы представить человека безнравственного так, будто он мучится
угрызениями совести от сознания своих проступков, мм уже заранее должны
представлять его по самой основе его характера, но крайней мере до
известной степени, морально добрым, точно так же как мы уже заранее должны
представлять добродетельным того, кого радует сознание поступков,
сообразных с долгом. Следовательно, понятие моральности и долга должно
предшествовать всяким соображениям по поводу такой удовлетворенности и
никак не может быть выведено из нее. Надо же заранее определить значение
того, что мы называем долгом, силу морального закона и непосредственную
ценность, которую каждому человеку в его собственных глазах дает соблюдение
этого закона, чтобы ощутить эту удовлетворенность в сознании сообразности
его [поступков] с долгом и горечь выговора, когда есть за что упрекать себя
в нарушении этого закона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53