Мария выложила все это Ноайлю, обвиняя короля Генриха в вероломстве по отношению к ней и говоря, что «она никогда бы не стала предпринимать против него такие действия, даже если бы ей пообещали три королевства».
Сказав это, она вышла из комнаты, оставив посла с широко раскрытым ртом. Несколько секунд он в замешательстве смотрел ей вслед, но затем его смущение сменилось гневом, и он выместил его на первом, кто подвернулся под руку. Им случайно оказался лорд-канцлер. Ноайль обвинил Гардинера в том, что тот, вместо того чтобы слушать его разговор с королевой, занимался чтением, и напомнил епископу о старых договоренностях поддерживать друг друга. Гардинер, как известно, тоже был довольно вспыльчив и, в свою очередь, разозлился. Их спор мог перерасти в серьезную ссору, если бы Ноайль не заметил, что они не одни. В противоположном конце галереи находился один из секретарей Реиара, притворяющийся погруженным в свои мысли, но на самом деле ловящий каждое сказанное ими слово, чтобы вскорости донести своему господину. Злобно пробормотав что-то невнятное, Ноайль удалился.
И вот теперь, проходя в Хэмптон-Корте мимо одетых в черное английских и испанских придворных, возносящих молитвы и преисполненных ожиданиями радостного события, которое вот-вот должно было наступить, он внутренне смеялся над ними. Потому что совершенно точно знал: никакого ребенка не будет. И не может быть, поскольку не было никакой беременности. Один из его осведомителей — человек, пользующийся доверием и у Сюзанны Кларенсье, и у повивальной бабки, которые постоянно общались с королевой, сказал ему, что обе женщины уже давно заметили это. Мария была «бледная и осунувшаяся», но, кроме вздутого живота, никаких признаков беременности у нее не было. Повитуха, «одна из лучших в городе», считала, что королевские лекари либо невежественны, либо просто боятся сказать королеве правду. Да и сама она, «больше для того, чтобы утешить ее словами», осмеливалась время от времени тактично намекать, что, возможно, сроки родов «неправильно определены». Уже несколько месяцев ходил слух, что увеличение живота королевы было всего лишь следствием «опухоли, которая часто случается у женщин». Слышали, как один из лекарей Марии сказал (видимо, чтобы придать диагнозу некую благовидность), что королева очень мало ест и это создает угрозу для жизни ребенка и ее самой. Все эти свидетельства были более чем достаточными, чтобы убедить Ноайля, что «сераль» в Хэмптон-Корте — как он называл удаление королевы на роды — был всего лишь нелепым притворством, а королева — либо откровенная лгунья, либо жалкая простушка.
Тем не менее истинное положение дел было гораздо сложнее, чем кто-либо это осознавал. Начать следует с того, что повитуха, рассказав осведомителю Ноайля об отсутствии у королевы симптомов беременности, была неточна. Вполне вероятно, что для ее опытного глаза это могло быть и очевидным, но симптомы были, и достаточно убедительные, так что у несведущих наблюдателей при дворе и у самой Марии не было никаких сомнений, что она действительно готовится стать матерью. Например, Ренар, обмануть которого было очень трудно, с уверенностью писал, что «королева поистине носит ребенка, поскольку чувствует его, и есть другие привычные симптомы, такие, как состояние грудей». Венецианский посол Мишель в своих записках, сделанных через несколько лет ; после описываемых событий, заверял синьорию, что «наряду со всеми остальными явными признаками беременности было набухание сосков, из которых выделялось молоко». Оглядываясь назад и вспоминая все, что он видел и слышал во время подготовки Марии к родам, Мишель считал, что «в этом деле не было ни обмана, пи злого умысла, а всего лишь ошибка, причем не только со стороны короля и королевы, по и со стороны советников вкупе со всем двором».
С точки зрения медицины XX века у Марии была водянка яичников. Этим объясняются беспокоившие ее почти всю жизнь задержки и нерегулярность месячных циклов, а также вздутие живота, которое было ошибочно принято за беременность. Даже если бы она действительно зачала ребенка, то такое состояние организма все равно помешало бы выносить его полные девять месяцев.
Второй французский посол, Буадофин, пустил гнусный слух о том, что у Марии случился выкидыш. 7 мая он заявил, , что «королева родила какой-то комок плоти, похожий на крота, и была на пороге смерти». Это туманное, впоследствии ничем не подтвержденное утверждение дало, конечно, пищу для злорадных насмешек протестантов, но на физическое состояние Марии света не проливало.
Ясно одно: Марию настолько прочно убедили в наличии у нее беременности, что, даже когда ошибка стала очевидной, она предпочла верить в иллюзию, а не в реальность. Дело в том, что бесплодие королевы никак не укладывалось в ход Божественного предопределения ее жизни. Она просто не могла не иметь детей! Более того, все в ее окружении с самого начала были убеждены в этом, как и она, и продолжали поддерживать Марию в ее заблуждении даже после того, как сами начали сомневаться. В последний период Марию обманывали все: лекари, повитухи и фрейлины. Для задержки наступления родов они находили массу причин, кроме истинной, и всячески уверяли королеву, что ее надежды оправдаются. Говорили, что ее бабушка Изабелла родила Екатерину в пятьдесят два года и такие случаи вовсе не редки. Срок ожидаемых родов прошел? Значит, ошиблись в расчетах, но не в диагнозе.
Лекари и повитухи сделали новые расчеты и торжественно объявили: ребенок должен появиться либо в новолуние 23 мая, либо после полнолуния 4 или 5 июня. Мария успокойлась и продолжала ожидать, но чем дольше длилось это ожидание, тем больше усиливалось нервное напряжение. Она становилась все более замкнутой, часами сидела на одном месте, борясь с депрессией и тревогой. Такое поведение было совсем для нее не характерно, и те, кто видел ее в эти дни, говорили, что она выглядит бледной и больной. Но самое главное — все они замечали, что в том положении, в каком Мария сидит, ни одна беременная женщина находиться не может, потому что будет испытывать значительную боль. Мария сидела на полу, подтянув колени к подбородку, а ее живот был при этом сжат настолько, что выглядел почти плоским.
21 мая сообщили, что «живот Ее Величества сильно опал, что указывает на приближающиеся роды». Один из лекарей Марии, доктор Калагила, объявил, что королева уже определенно на последнем месяце и что роды могут начаться «теперь в любой день». И в то же время Руй Гомес написал, что видел ее прогуливающейся по саду такой легкой походкой, которая, по его мнению, невозможна при беременности на последнем месяце. Жизнь при дворе и в правительстве замерла. В ожидании вестей из покоев королевы потерявшие терпение придворные и раздраженные сановники слонялись по дворцовым галереям, обмениваясь слухами и тревожными взглядами. «Все в тревоге и ожидании, — писал Мишель, — и все здесь зависит от результатов этих родов».
В Лондоне не утихало смятение, вызванное разочарованием из-за ложного объявления 30 апреля о рождении наследника. Каждые несколько дней па улицы выбрасывались новые клеветнические листки, направленные против Марии, возбуждая страхи и подстрекая к бунту. В одних утверждалось, что королева умерла, в других — что «милостью Божьей скоро будет восхождение на престол Елизаветы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Сказав это, она вышла из комнаты, оставив посла с широко раскрытым ртом. Несколько секунд он в замешательстве смотрел ей вслед, но затем его смущение сменилось гневом, и он выместил его на первом, кто подвернулся под руку. Им случайно оказался лорд-канцлер. Ноайль обвинил Гардинера в том, что тот, вместо того чтобы слушать его разговор с королевой, занимался чтением, и напомнил епископу о старых договоренностях поддерживать друг друга. Гардинер, как известно, тоже был довольно вспыльчив и, в свою очередь, разозлился. Их спор мог перерасти в серьезную ссору, если бы Ноайль не заметил, что они не одни. В противоположном конце галереи находился один из секретарей Реиара, притворяющийся погруженным в свои мысли, но на самом деле ловящий каждое сказанное ими слово, чтобы вскорости донести своему господину. Злобно пробормотав что-то невнятное, Ноайль удалился.
И вот теперь, проходя в Хэмптон-Корте мимо одетых в черное английских и испанских придворных, возносящих молитвы и преисполненных ожиданиями радостного события, которое вот-вот должно было наступить, он внутренне смеялся над ними. Потому что совершенно точно знал: никакого ребенка не будет. И не может быть, поскольку не было никакой беременности. Один из его осведомителей — человек, пользующийся доверием и у Сюзанны Кларенсье, и у повивальной бабки, которые постоянно общались с королевой, сказал ему, что обе женщины уже давно заметили это. Мария была «бледная и осунувшаяся», но, кроме вздутого живота, никаких признаков беременности у нее не было. Повитуха, «одна из лучших в городе», считала, что королевские лекари либо невежественны, либо просто боятся сказать королеве правду. Да и сама она, «больше для того, чтобы утешить ее словами», осмеливалась время от времени тактично намекать, что, возможно, сроки родов «неправильно определены». Уже несколько месяцев ходил слух, что увеличение живота королевы было всего лишь следствием «опухоли, которая часто случается у женщин». Слышали, как один из лекарей Марии сказал (видимо, чтобы придать диагнозу некую благовидность), что королева очень мало ест и это создает угрозу для жизни ребенка и ее самой. Все эти свидетельства были более чем достаточными, чтобы убедить Ноайля, что «сераль» в Хэмптон-Корте — как он называл удаление королевы на роды — был всего лишь нелепым притворством, а королева — либо откровенная лгунья, либо жалкая простушка.
Тем не менее истинное положение дел было гораздо сложнее, чем кто-либо это осознавал. Начать следует с того, что повитуха, рассказав осведомителю Ноайля об отсутствии у королевы симптомов беременности, была неточна. Вполне вероятно, что для ее опытного глаза это могло быть и очевидным, но симптомы были, и достаточно убедительные, так что у несведущих наблюдателей при дворе и у самой Марии не было никаких сомнений, что она действительно готовится стать матерью. Например, Ренар, обмануть которого было очень трудно, с уверенностью писал, что «королева поистине носит ребенка, поскольку чувствует его, и есть другие привычные симптомы, такие, как состояние грудей». Венецианский посол Мишель в своих записках, сделанных через несколько лет ; после описываемых событий, заверял синьорию, что «наряду со всеми остальными явными признаками беременности было набухание сосков, из которых выделялось молоко». Оглядываясь назад и вспоминая все, что он видел и слышал во время подготовки Марии к родам, Мишель считал, что «в этом деле не было ни обмана, пи злого умысла, а всего лишь ошибка, причем не только со стороны короля и королевы, по и со стороны советников вкупе со всем двором».
С точки зрения медицины XX века у Марии была водянка яичников. Этим объясняются беспокоившие ее почти всю жизнь задержки и нерегулярность месячных циклов, а также вздутие живота, которое было ошибочно принято за беременность. Даже если бы она действительно зачала ребенка, то такое состояние организма все равно помешало бы выносить его полные девять месяцев.
Второй французский посол, Буадофин, пустил гнусный слух о том, что у Марии случился выкидыш. 7 мая он заявил, , что «королева родила какой-то комок плоти, похожий на крота, и была на пороге смерти». Это туманное, впоследствии ничем не подтвержденное утверждение дало, конечно, пищу для злорадных насмешек протестантов, но на физическое состояние Марии света не проливало.
Ясно одно: Марию настолько прочно убедили в наличии у нее беременности, что, даже когда ошибка стала очевидной, она предпочла верить в иллюзию, а не в реальность. Дело в том, что бесплодие королевы никак не укладывалось в ход Божественного предопределения ее жизни. Она просто не могла не иметь детей! Более того, все в ее окружении с самого начала были убеждены в этом, как и она, и продолжали поддерживать Марию в ее заблуждении даже после того, как сами начали сомневаться. В последний период Марию обманывали все: лекари, повитухи и фрейлины. Для задержки наступления родов они находили массу причин, кроме истинной, и всячески уверяли королеву, что ее надежды оправдаются. Говорили, что ее бабушка Изабелла родила Екатерину в пятьдесят два года и такие случаи вовсе не редки. Срок ожидаемых родов прошел? Значит, ошиблись в расчетах, но не в диагнозе.
Лекари и повитухи сделали новые расчеты и торжественно объявили: ребенок должен появиться либо в новолуние 23 мая, либо после полнолуния 4 или 5 июня. Мария успокойлась и продолжала ожидать, но чем дольше длилось это ожидание, тем больше усиливалось нервное напряжение. Она становилась все более замкнутой, часами сидела на одном месте, борясь с депрессией и тревогой. Такое поведение было совсем для нее не характерно, и те, кто видел ее в эти дни, говорили, что она выглядит бледной и больной. Но самое главное — все они замечали, что в том положении, в каком Мария сидит, ни одна беременная женщина находиться не может, потому что будет испытывать значительную боль. Мария сидела на полу, подтянув колени к подбородку, а ее живот был при этом сжат настолько, что выглядел почти плоским.
21 мая сообщили, что «живот Ее Величества сильно опал, что указывает на приближающиеся роды». Один из лекарей Марии, доктор Калагила, объявил, что королева уже определенно на последнем месяце и что роды могут начаться «теперь в любой день». И в то же время Руй Гомес написал, что видел ее прогуливающейся по саду такой легкой походкой, которая, по его мнению, невозможна при беременности на последнем месяце. Жизнь при дворе и в правительстве замерла. В ожидании вестей из покоев королевы потерявшие терпение придворные и раздраженные сановники слонялись по дворцовым галереям, обмениваясь слухами и тревожными взглядами. «Все в тревоге и ожидании, — писал Мишель, — и все здесь зависит от результатов этих родов».
В Лондоне не утихало смятение, вызванное разочарованием из-за ложного объявления 30 апреля о рождении наследника. Каждые несколько дней па улицы выбрасывались новые клеветнические листки, направленные против Марии, возбуждая страхи и подстрекая к бунту. В одних утверждалось, что королева умерла, в других — что «милостью Божьей скоро будет восхождение на престол Елизаветы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179