Посол считал, что Генрих в любое время может подвергнуть свою дочь одному из этих испытаний, поэтому, кроме письменного протеста, составил для нее несколько коротких словесных; она должна была их выучить наизусть и произнести перед любым представителем короля, который к ней явится. Эти протесты соединяли в себе и смирение, и вызов. Шапюи казалось, что Генрих к этому придраться не сможет. «Пусть будет так, если того желает король, — должна была говорить Мария, — я повинуюсь, но одновременно протестую, потому что это унижает мое достоинство принцессы» Отныне повторение этих протестов стало частью ее ежедневного ритуала, как и посещение мессы.
Шашои боялся, что Генрих начнет мстить или совершит какую-нибудь глупость, но тот просто решил подождать. Не удалось в сентябре, получится после. Но обязательно получится. Она все равно лишится всех титулов и званий, она все равно станет камеристкой Елизаветы в ее резиденции Хэт-филд. А там, без поддержки, ее бунтарский дух быстро будет сломлен, потому что почтение все будут оказывать только малолетней принцессе.
И вот 10 декабря к Марии с королевским приказом прибыл герцог Норфолк и объявил, чтобы она готовилась к переезду в резиденцию принцессы Уэльской Елизаветы. «Этот титул, — ответила Мария, — по праву принадлежит мне, и никому больше. Так что все сказанное вами, герцог, мне кажется странным и неуместным». Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, Норфолк коротко бросил, что «не собирается здесь устраивать диспут, а лишь желает исполнить волю короля». Мария поняла, что пришло время вручить письменный протест, и сказала, что ей нужно отлучиться на полчаса.
Пройдя в спальню, Мария извлекла записи Шашои, быстро переписала их своей рукой, а затем возвратилась к Норфолку. Протягивая документ, она осведомилась, какие приготовления следует сделать слугам для переезда в другую резиденцию. Если они будут уволены, то заплатят ли им годовое жалованье? Скольким членам свиты будет позволено сопровождать ее при переезде? Может ли она оставить у себя фрейлин, капеллана и исповедника? Герцог ответил, что в новой резиденции слуг хватает, а свита ей практически не нужна. И это при том, что несколько недель назад от нее уже удалили некоторое количество приближенных — за то, что они якобы «способствовали строптивому поведению королевской дочери».
К сожалению, в Хэтфилд не позволили ехать и Маргарет Поул, графине Солсбери, находившейся рядом с Марией с младенчества, которая после матери была для нее самым близким человеком. Графине было сказано, что в ее услугах больше не нуждаются. Она настаивала, что желает служить Марии и согласна это делать без оплаты, а если нужно, и платить за свое содержание, но Норфолк был непреклонен. Он заявил, что для незаконнорожденной дочери короля двух фрейлин вполне достаточно. Так что Марии предстояло расставание со старыми гувернантками и сотней других дорогих людей, состоявших при ней почти восемнадцать лет.
Накануне Рождества Чарльз Брэндоп перевез Марию в новую резиденцию. Сразу же после прибытия в Хэтфилд повторился разговор, какой месяц назад она вела с герцогом Норфолком.
«Я законная принцесса, а не Елизавета, — сказала Мария Брэидону. — Елизавету я буду называть только сестрой, как всегда звала Генри Фитцроя братом. Принцессой же величать должны только меня».
Перед уходом Брэндоп решил дать ей последний шанс умилостивить отца. Он спросил, не хочет ли она передать что-нибудь королю.
«Ничего, — ответила она, — кроме того, что его дочь, принцесса Уэльская, просит благословения».
Брэидон нахмурился и пробормотал, что такое передать королю не осмеливается.
«В таком случае, — отозвалась Мария, — отправляйтесь и оставьте меня одну».
Шапюи позднее записал, что после ухода Брэндопа Мария вошла в комнату, где ей предстояло жить несколько последующих лет, и заплакала. «Это были худшие апартаменты во всем дворце, — писал он, — и не годились даже для камеристки». «У ее опекунов коварные замыслы, — продолжал он, — они хотят уморить ее через страдания или еще каким-либо путем и при этом принудить отказаться от своих прав… а возможно, найдут жениха низкого происхождения или станут, потворствовать ее соблазнению, лишь бы иметь оправдание тому, чтобы лишить принцессу Марию права наследования». Последнее предположение было довольно странным, если учесть воспитание Марии. Можно не сомневаться, что па пороге восемнадцатилетия она была необыкновенно миловидной девушкой и будь на ее месте любая другая ее возраста, действительно, возможно, какой-то мужчина и имел шансы добиться успеха и скомпрометировать ее. Когда угрозы не помогают, годятся и такие методы. .До Мария не была «любой другой» девушкой. У дочери грозного короля и мужественной матери, к тому же обладающей острым умом, титул принцессы отобрать можно было только силой, а не обманом либо с помощью каких-то подобных средств.
Первые восемь месяцев пребывания Марии в резиденции Елизаветы были самыми худшими. Каждый раз, когда Мария слышала, что Елизавету называют «принцессой», она протестовала; каждый раз, когда ее называли «леди Мария», она была обязана напоминать говорящему, что не признает этот титул. Естественно, малолетней Елизавете за обеденным столом отводилось самое почетное место, а Марии чуть ли не самое низкое по рангу, поэтому она отказалась от общей трапезы и ела в своих апартаментах. Позднее Анна ей это запретила, и тогда Мария, каждый раз садясь за стол, повторяла свои словесные протесты. Она громко возмущалась также, когда Елизавету везли в бархатном паланкине, а ее заставляли шагать рядом по грязи или при более длительном путешествии ехать в паланйине для лиц низкого ранга, обитом кожей.
Всякий раз, когда Мария протестовала, ее наказывали. Вначале конфискацией всех драгоценностей и дорогих нарядов, затем отобрали практически все остальное. Она послала Генриху записку, где указала, что «почти лишена одежды и других необходимых вещей», наказав гонцу принять либо деньги, либо одежду, если это будет предложено, «но не принимать писем и записок, в которых ее не титулуют принцессой». После того как все другие средства оказались исчерпаны, начали применять силу. В конце марта, когда свита переезжала из Хэтфилда в другой дворец и Мария, как всегда, отказалась путешествовать в условиях, при которых у Елизаветы был более высокий статус, «какие-то придворные» схватили ее и впихнули в паланкин гувернантки, леди Шелтон. Непривычная к такому грубому обращению, Мария пробормотала свой протест и весь путь провела в горестном молчании.
Теперь Мария полностью перешла под опеку тетки Анны, леди Шелтон, которая, вероятно, настоящей ненависти к Марии не испытывала. Шапюи ничего определенного на этот счет ire записал, но в любом случае гувернантка ревностно защищала интересы семьи Болейн и неплохо исполняла роль гонительницы. В ее пользу можно сказать лишь то, что вначале она этой роли сопротивлялась. Впервые увидев ее с Марией, Джордж Болейн и Норфолк были разгневаны тем, что она относится к этой незаконнорожденной «с чересчур большим уважением и добротой». Леди Шелтон возразила, что если бы даже Мария была внебрачной дочерью бедного Дворянина, а не короля, «то все равно заслуживала бы почитания и хорошего обращения за свою добродетель и набожность».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
Шашои боялся, что Генрих начнет мстить или совершит какую-нибудь глупость, но тот просто решил подождать. Не удалось в сентябре, получится после. Но обязательно получится. Она все равно лишится всех титулов и званий, она все равно станет камеристкой Елизаветы в ее резиденции Хэт-филд. А там, без поддержки, ее бунтарский дух быстро будет сломлен, потому что почтение все будут оказывать только малолетней принцессе.
И вот 10 декабря к Марии с королевским приказом прибыл герцог Норфолк и объявил, чтобы она готовилась к переезду в резиденцию принцессы Уэльской Елизаветы. «Этот титул, — ответила Мария, — по праву принадлежит мне, и никому больше. Так что все сказанное вами, герцог, мне кажется странным и неуместным». Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, Норфолк коротко бросил, что «не собирается здесь устраивать диспут, а лишь желает исполнить волю короля». Мария поняла, что пришло время вручить письменный протест, и сказала, что ей нужно отлучиться на полчаса.
Пройдя в спальню, Мария извлекла записи Шашои, быстро переписала их своей рукой, а затем возвратилась к Норфолку. Протягивая документ, она осведомилась, какие приготовления следует сделать слугам для переезда в другую резиденцию. Если они будут уволены, то заплатят ли им годовое жалованье? Скольким членам свиты будет позволено сопровождать ее при переезде? Может ли она оставить у себя фрейлин, капеллана и исповедника? Герцог ответил, что в новой резиденции слуг хватает, а свита ей практически не нужна. И это при том, что несколько недель назад от нее уже удалили некоторое количество приближенных — за то, что они якобы «способствовали строптивому поведению королевской дочери».
К сожалению, в Хэтфилд не позволили ехать и Маргарет Поул, графине Солсбери, находившейся рядом с Марией с младенчества, которая после матери была для нее самым близким человеком. Графине было сказано, что в ее услугах больше не нуждаются. Она настаивала, что желает служить Марии и согласна это делать без оплаты, а если нужно, и платить за свое содержание, но Норфолк был непреклонен. Он заявил, что для незаконнорожденной дочери короля двух фрейлин вполне достаточно. Так что Марии предстояло расставание со старыми гувернантками и сотней других дорогих людей, состоявших при ней почти восемнадцать лет.
Накануне Рождества Чарльз Брэндоп перевез Марию в новую резиденцию. Сразу же после прибытия в Хэтфилд повторился разговор, какой месяц назад она вела с герцогом Норфолком.
«Я законная принцесса, а не Елизавета, — сказала Мария Брэидону. — Елизавету я буду называть только сестрой, как всегда звала Генри Фитцроя братом. Принцессой же величать должны только меня».
Перед уходом Брэндоп решил дать ей последний шанс умилостивить отца. Он спросил, не хочет ли она передать что-нибудь королю.
«Ничего, — ответила она, — кроме того, что его дочь, принцесса Уэльская, просит благословения».
Брэидон нахмурился и пробормотал, что такое передать королю не осмеливается.
«В таком случае, — отозвалась Мария, — отправляйтесь и оставьте меня одну».
Шапюи позднее записал, что после ухода Брэндопа Мария вошла в комнату, где ей предстояло жить несколько последующих лет, и заплакала. «Это были худшие апартаменты во всем дворце, — писал он, — и не годились даже для камеристки». «У ее опекунов коварные замыслы, — продолжал он, — они хотят уморить ее через страдания или еще каким-либо путем и при этом принудить отказаться от своих прав… а возможно, найдут жениха низкого происхождения или станут, потворствовать ее соблазнению, лишь бы иметь оправдание тому, чтобы лишить принцессу Марию права наследования». Последнее предположение было довольно странным, если учесть воспитание Марии. Можно не сомневаться, что па пороге восемнадцатилетия она была необыкновенно миловидной девушкой и будь на ее месте любая другая ее возраста, действительно, возможно, какой-то мужчина и имел шансы добиться успеха и скомпрометировать ее. Когда угрозы не помогают, годятся и такие методы. .До Мария не была «любой другой» девушкой. У дочери грозного короля и мужественной матери, к тому же обладающей острым умом, титул принцессы отобрать можно было только силой, а не обманом либо с помощью каких-то подобных средств.
Первые восемь месяцев пребывания Марии в резиденции Елизаветы были самыми худшими. Каждый раз, когда Мария слышала, что Елизавету называют «принцессой», она протестовала; каждый раз, когда ее называли «леди Мария», она была обязана напоминать говорящему, что не признает этот титул. Естественно, малолетней Елизавете за обеденным столом отводилось самое почетное место, а Марии чуть ли не самое низкое по рангу, поэтому она отказалась от общей трапезы и ела в своих апартаментах. Позднее Анна ей это запретила, и тогда Мария, каждый раз садясь за стол, повторяла свои словесные протесты. Она громко возмущалась также, когда Елизавету везли в бархатном паланкине, а ее заставляли шагать рядом по грязи или при более длительном путешествии ехать в паланйине для лиц низкого ранга, обитом кожей.
Всякий раз, когда Мария протестовала, ее наказывали. Вначале конфискацией всех драгоценностей и дорогих нарядов, затем отобрали практически все остальное. Она послала Генриху записку, где указала, что «почти лишена одежды и других необходимых вещей», наказав гонцу принять либо деньги, либо одежду, если это будет предложено, «но не принимать писем и записок, в которых ее не титулуют принцессой». После того как все другие средства оказались исчерпаны, начали применять силу. В конце марта, когда свита переезжала из Хэтфилда в другой дворец и Мария, как всегда, отказалась путешествовать в условиях, при которых у Елизаветы был более высокий статус, «какие-то придворные» схватили ее и впихнули в паланкин гувернантки, леди Шелтон. Непривычная к такому грубому обращению, Мария пробормотала свой протест и весь путь провела в горестном молчании.
Теперь Мария полностью перешла под опеку тетки Анны, леди Шелтон, которая, вероятно, настоящей ненависти к Марии не испытывала. Шапюи ничего определенного на этот счет ire записал, но в любом случае гувернантка ревностно защищала интересы семьи Болейн и неплохо исполняла роль гонительницы. В ее пользу можно сказать лишь то, что вначале она этой роли сопротивлялась. Впервые увидев ее с Марией, Джордж Болейн и Норфолк были разгневаны тем, что она относится к этой незаконнорожденной «с чересчур большим уважением и добротой». Леди Шелтон возразила, что если бы даже Мария была внебрачной дочерью бедного Дворянина, а не короля, «то все равно заслуживала бы почитания и хорошего обращения за свою добродетель и набожность».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179