Ты думаешь, что победил ее, и ты прав. Она
повержена. И все же не смотри на нее. Она тебе этого не забудет.
И не простит.
Но все это будет когда-нибудь потом. Сейчас же он открыл рукопись
своих стихов. Глаза его наткнулись на посвящение: Бобби, которая должна
первой прочесть их.
"Лейтон-стрит" - так назывались эти стихи. Это была улица в Юте, где
она выросла, улица, где произошло становление ее как писательницы -
простого автора простых рассказов. Гард знал, что она способна на большее,
но для этого ей нужно было бы покинуть Лейтон-стрит. На Лейтон-стрит она
потеряла горячо любимого отца и не менее горячо любимую мать. На
Лейтон-стрит она страдала от бессонницы, засыпая иногда в классе после
мучительной ночи, когда ей ни на минуту не удавалось сомкнуть глаз. На
Лейтон-стрит над ней был постоянный гнет тирании сестры Анны...
Анна.
Более, чем что-либо другое, Анна олицетворяла собой Лейтон-стрит.
Анна была тормозом для стремлений и возможностей Бобби.
Что ж, - подумал Гард. - Для тебя, Бобби. Только для тебя. И начал
читать "Лейтон-стрит" - спокойно, неторопливо, как если бы он не стоял на
сцене, а сидел в уютном кресле у себя дома.
Произведение было написано белым стихом. Верлибром.
Эта улица начинается там, где кончается жизнь.
Дети, живущие на ней, одеты в перелицованные тряпки.
Но, как и все дети в мире,
Они играют в "салочки" и "прятки".
Их беда только в том, что
Они никогда не увидят ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Проходят дни, зима сменяет лето.
По радио они слышат про космические полеты и птеродактилей,
Но им так и не суждено увидеть самим, что же это такое.
Ведь их беда в том, что
Они никогда не увидят ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Они вырастут, состарятся, и когда
Подойдут к последнему порогу,
За которым только вечность,
Они скажут:
Я так и не увидел ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Он не пытался "играть" свои стихи, он просто как бы пересказывал их.
Большинство из тех, кто сегодня вечером пришел послушать поэтов, дружно
пришло к единому мнению, что чтение Гарднера было самым лучшим. А многие
утверждали после, что ничего более прекрасного им никогда не доводилось
слышать.
Поскольку это было в жизни Джима Гарднера последнее публичное
выступление, это было особенно приятно.
Он читал около двадцати минут, и, когда закончил, в зале воцарилась
тишина. Ему пришло вдруг в голову, что ничего более бездарного он еще не
писал.
Внезапно кто-то в заднем ряду вскочил на ноги и восторженно
зааплодировал. Девушка в середине зала подхватила аплодисменты, что-то
выкрикивая при этом. Через секунду весь зал стоял на ногах и ожесточенно
хлопал. Гарднер ловил потрясенные взгляды собратьев по перу.
Но встали и аплодировали, как он успел заметить, не все. Патриция
Мак-Кадл продолжала сидеть с прямой спиной, крепко вцепившись руками в
сумочку. Губы ее были сжаты. Рот, казалось, стал совсем бескровным. Что,
Патти, съела? - злорадно думал Гард. - Это в твоем контракте предусмотрено
не было?
- Спасибо, - кланяясь, бормотал он, беспомощно теребя в руках
рукопись, и быстро сбежал с помоста, заняв свое место рядом с Роном
Каммингсом.
- Боже, - прошептал Гарднеру Рон, не прекращая аплодировать. - Мой
Бог!
- Прекрати хлопать, болван, - прошипел Гарднер.
- Черт меня побери! Я не знаю, когда ты написал эту вещь, но это
великолепно! - сказал Каммингс. - И я ставлю тебе выпивку по этому поводу.
- Сегодня я не пью ничего крепче содовой, - ответил Гарднер, хорошо
зная, что лжет. Головная боль уже прошла. Успех совершенно исцелил его,
довершив начатое аспирином.
Аплодисменты постепенно стихли. На лице Патриции Мак-Кадл застыло
выражение, постепенно становившееся все кислее и кислее.
После удачно окончившегося вечера поэты дружной толпой спустились в
бар. Опьяненный успехом, Джим подсел к стойке. Возле него очутился бармен.
- Я думаю, вы превосходно читали сегодня, мистер Гарднер.
Гард в задумчивости крутил в руках рюмку. "Лейтон-стрит" посвящалось
Бобби Андерсон, и этот парень за стойкой почему-то напомнил ему Бобби,
такую, какая она впервые появилась в университете.
- Спасибо.
- Думаю, вам нужно быть поосторожнее со спиртным. Это может погубить
ваш талант.
- Не переживайте, дружище. Я в полном порядке, - Джим выпил рюмку
водки и отошел от стойки.
Проходя через зал, он увидел Патрицию Мак-Кадл. Заметив, что он
смотрит на нее, она отвернулась, сердитая и высокомерная. В ее голубых
глазах блеснули стальные огоньки. Поцелуй меня в зад, фригидная сука, -
злорадно подумал он и шутливо отсалютовал ей рюмкой.
- Только тоник, да? Это что, тоник?
Возле него, как чертик из коробочки, возник Рон Каммингс. Он улыбался
дьявольской ухмылкой.
- Отстань, - слишком громко сказал ему Гарднер, и сидящие вокруг люди
стали оглядываться на них.
- Гард, старина...
- Я все отлично знаю, и перестань следить за мной, - проворчал он,
чувствуя, что голова его постепенно тяжелеет. Это не было похоже на
обещанную ему доктором головную боль: ощущение рождалось не в самой
голове, а где-то гораздо глубже. И оно нисколько не мешало.
Напротив, это было довольно приятно.
- Ты добился своего, - Каммингс кивком указал на Мак-Кадл. - Она вне
себя от гнева. Она с удовольствием выкинула бы тебя из группы, Джим. Не
давай ей повода.
- Черт с ней.
Кто-то окликнул Каммингса, и он отошел. Гарднер проводил его взглядом
и вдруг рассмеялся. Слезы, вызванные неудержимым хохотом, градом
покатились по его щекам. Люди вновь начали оглядываться на него. Какой-то
мужчина, с интересом глядя на него, выпил залпом рюмку водки, поперхнулся
и теперь безуспешно пытался откашляться.
Понемногу Гард начал брать себя в руки. Из соседнего помещения
доносилась громкая музыка, там собрались наиболее интересные люди,
присутствующие на сегодняшнем вечере. Прихватив блюдо с крошечными
бутербродиками-канапе, Джим направился туда. Проходя через зал, он никак
не мог преодолеть в себе ощущение, что дура Мак-Кадл, сидящая за одним
столиком с их беднягой конферансье, обсуждает сейчас его. Как, вы не
знаете? Но это чистейшая правда: он ударил ее. Прямо по лицу. Она сказала,
что не станет обращаться в суд. Кто знает, верное ли это решение? С тех
пор он больше не бил женщин, - во всяком случае, до сих пор. Но он вполне
может проделать что-нибудь подобное сегодня вечером, ведь он мастер на
всякие эксцентрические выходки. И потом, вы же видите, он не способен
контролировать себя во время выпивки...
Следи за собой, Гард, - услышал он голос, похожий на голос Бобби,
второй раз за сегодняшний вечер. Не показывай всем, что болен паранойей.
Не давай им повода к сплетням.
Стоя уже в дверном проеме, он оглянулся.
Они смотрели прямо на него.
В нем вскипала волна гнева... но он усилием воли заставил себя
улыбнуться им и поднял бокал, как бы намереваясь произнести тост в их
честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
повержена. И все же не смотри на нее. Она тебе этого не забудет.
И не простит.
Но все это будет когда-нибудь потом. Сейчас же он открыл рукопись
своих стихов. Глаза его наткнулись на посвящение: Бобби, которая должна
первой прочесть их.
"Лейтон-стрит" - так назывались эти стихи. Это была улица в Юте, где
она выросла, улица, где произошло становление ее как писательницы -
простого автора простых рассказов. Гард знал, что она способна на большее,
но для этого ей нужно было бы покинуть Лейтон-стрит. На Лейтон-стрит она
потеряла горячо любимого отца и не менее горячо любимую мать. На
Лейтон-стрит она страдала от бессонницы, засыпая иногда в классе после
мучительной ночи, когда ей ни на минуту не удавалось сомкнуть глаз. На
Лейтон-стрит над ней был постоянный гнет тирании сестры Анны...
Анна.
Более, чем что-либо другое, Анна олицетворяла собой Лейтон-стрит.
Анна была тормозом для стремлений и возможностей Бобби.
Что ж, - подумал Гард. - Для тебя, Бобби. Только для тебя. И начал
читать "Лейтон-стрит" - спокойно, неторопливо, как если бы он не стоял на
сцене, а сидел в уютном кресле у себя дома.
Произведение было написано белым стихом. Верлибром.
Эта улица начинается там, где кончается жизнь.
Дети, живущие на ней, одеты в перелицованные тряпки.
Но, как и все дети в мире,
Они играют в "салочки" и "прятки".
Их беда только в том, что
Они никогда не увидят ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Проходят дни, зима сменяет лето.
По радио они слышат про космические полеты и птеродактилей,
Но им так и не суждено увидеть самим, что же это такое.
Ведь их беда в том, что
Они никогда не увидят ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Они вырастут, состарятся, и когда
Подойдут к последнему порогу,
За которым только вечность,
Они скажут:
Я так и не увидел ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Он не пытался "играть" свои стихи, он просто как бы пересказывал их.
Большинство из тех, кто сегодня вечером пришел послушать поэтов, дружно
пришло к единому мнению, что чтение Гарднера было самым лучшим. А многие
утверждали после, что ничего более прекрасного им никогда не доводилось
слышать.
Поскольку это было в жизни Джима Гарднера последнее публичное
выступление, это было особенно приятно.
Он читал около двадцати минут, и, когда закончил, в зале воцарилась
тишина. Ему пришло вдруг в голову, что ничего более бездарного он еще не
писал.
Внезапно кто-то в заднем ряду вскочил на ноги и восторженно
зааплодировал. Девушка в середине зала подхватила аплодисменты, что-то
выкрикивая при этом. Через секунду весь зал стоял на ногах и ожесточенно
хлопал. Гарднер ловил потрясенные взгляды собратьев по перу.
Но встали и аплодировали, как он успел заметить, не все. Патриция
Мак-Кадл продолжала сидеть с прямой спиной, крепко вцепившись руками в
сумочку. Губы ее были сжаты. Рот, казалось, стал совсем бескровным. Что,
Патти, съела? - злорадно думал Гард. - Это в твоем контракте предусмотрено
не было?
- Спасибо, - кланяясь, бормотал он, беспомощно теребя в руках
рукопись, и быстро сбежал с помоста, заняв свое место рядом с Роном
Каммингсом.
- Боже, - прошептал Гарднеру Рон, не прекращая аплодировать. - Мой
Бог!
- Прекрати хлопать, болван, - прошипел Гарднер.
- Черт меня побери! Я не знаю, когда ты написал эту вещь, но это
великолепно! - сказал Каммингс. - И я ставлю тебе выпивку по этому поводу.
- Сегодня я не пью ничего крепче содовой, - ответил Гарднер, хорошо
зная, что лжет. Головная боль уже прошла. Успех совершенно исцелил его,
довершив начатое аспирином.
Аплодисменты постепенно стихли. На лице Патриции Мак-Кадл застыло
выражение, постепенно становившееся все кислее и кислее.
После удачно окончившегося вечера поэты дружной толпой спустились в
бар. Опьяненный успехом, Джим подсел к стойке. Возле него очутился бармен.
- Я думаю, вы превосходно читали сегодня, мистер Гарднер.
Гард в задумчивости крутил в руках рюмку. "Лейтон-стрит" посвящалось
Бобби Андерсон, и этот парень за стойкой почему-то напомнил ему Бобби,
такую, какая она впервые появилась в университете.
- Спасибо.
- Думаю, вам нужно быть поосторожнее со спиртным. Это может погубить
ваш талант.
- Не переживайте, дружище. Я в полном порядке, - Джим выпил рюмку
водки и отошел от стойки.
Проходя через зал, он увидел Патрицию Мак-Кадл. Заметив, что он
смотрит на нее, она отвернулась, сердитая и высокомерная. В ее голубых
глазах блеснули стальные огоньки. Поцелуй меня в зад, фригидная сука, -
злорадно подумал он и шутливо отсалютовал ей рюмкой.
- Только тоник, да? Это что, тоник?
Возле него, как чертик из коробочки, возник Рон Каммингс. Он улыбался
дьявольской ухмылкой.
- Отстань, - слишком громко сказал ему Гарднер, и сидящие вокруг люди
стали оглядываться на них.
- Гард, старина...
- Я все отлично знаю, и перестань следить за мной, - проворчал он,
чувствуя, что голова его постепенно тяжелеет. Это не было похоже на
обещанную ему доктором головную боль: ощущение рождалось не в самой
голове, а где-то гораздо глубже. И оно нисколько не мешало.
Напротив, это было довольно приятно.
- Ты добился своего, - Каммингс кивком указал на Мак-Кадл. - Она вне
себя от гнева. Она с удовольствием выкинула бы тебя из группы, Джим. Не
давай ей повода.
- Черт с ней.
Кто-то окликнул Каммингса, и он отошел. Гарднер проводил его взглядом
и вдруг рассмеялся. Слезы, вызванные неудержимым хохотом, градом
покатились по его щекам. Люди вновь начали оглядываться на него. Какой-то
мужчина, с интересом глядя на него, выпил залпом рюмку водки, поперхнулся
и теперь безуспешно пытался откашляться.
Понемногу Гард начал брать себя в руки. Из соседнего помещения
доносилась громкая музыка, там собрались наиболее интересные люди,
присутствующие на сегодняшнем вечере. Прихватив блюдо с крошечными
бутербродиками-канапе, Джим направился туда. Проходя через зал, он никак
не мог преодолеть в себе ощущение, что дура Мак-Кадл, сидящая за одним
столиком с их беднягой конферансье, обсуждает сейчас его. Как, вы не
знаете? Но это чистейшая правда: он ударил ее. Прямо по лицу. Она сказала,
что не станет обращаться в суд. Кто знает, верное ли это решение? С тех
пор он больше не бил женщин, - во всяком случае, до сих пор. Но он вполне
может проделать что-нибудь подобное сегодня вечером, ведь он мастер на
всякие эксцентрические выходки. И потом, вы же видите, он не способен
контролировать себя во время выпивки...
Следи за собой, Гард, - услышал он голос, похожий на голос Бобби,
второй раз за сегодняшний вечер. Не показывай всем, что болен паранойей.
Не давай им повода к сплетням.
Стоя уже в дверном проеме, он оглянулся.
Они смотрели прямо на него.
В нем вскипала волна гнева... но он усилием воли заставил себя
улыбнуться им и поднял бокал, как бы намереваясь произнести тост в их
честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81