Коньяку!
- Кончился, - сказала Бэпс. - Пошли, я засыпаю.
- А в конце, как всегда, остается лишь акт веры, аутодафе, - сказал со смехом Этьен. - Это по-прежнему - лучшее определение человека. А теперь вернемся к вопросу об яичнице…
(-35)
100
Он опустил жетончик в щель, медленно набрал номер. В это время Этьен, наверное, пишет, он терпеть не может, когда телефон отрывает его от работы, но звонить все равно надо. Телефон зазвонил на том конце провода, в мастерской, неподалеку от площади Италии, в четырех километрах от почтового отделения на улице Дантон. Старуха, смахивающая на крысу, встала на караул у стеклянной будки и украдкой поглядывала на Оливейру, который сидел на скамье, прижавшись лицом к телефонному аппарату; Оливейра чувствовал, что старуха смотрит на него и уже начала вести счет минутам. Стекла в будке были чистыми, довольно редкая вещь; люди выходили из почтового отделения, другие входили, и все время слышался глухой (и почему-то мрачный) стук штемпеля, гасившего марки. Этьен ответил на том конце, и Оливейра нажал никелированную кнопку, которая дала соединение, раз и навсегда проглотив жетончик за двадцать франков.
- Нет от тебя покоя, - проворчал Этьен, видно, сразу узнав его. - Ты же знаешь, я в это время работаю как сумасшедший.
- Я тоже, - сказал Оливейра. - Я звоню тебе как раз потому, что работал и мне приснился сон.
- Во время работы?
- Ну да, часа в три утра. Приснилось, что я иду на кухню за хлебом и отрезаю ломоть. А хлеб не здешний, это французская булка, какие продают в Буэнос-Айресе, знаешь, ничего в нем французского нет, но называется он почему-то французской булкой. Представь, толстенький такой хлебец, белый и крошится. Такой обычно едят с маслом и джемом, понимаешь.
- Знаю, - сказал Этьен. - Я ел такой в Италии.
- Ты что, с ума сошел. Ничего похожего. Как-нибудь я тебе нарисую его, чтобы ты представил. Он по форме похож на рыбу, широкий и короткий, сантиметров пятнадцати, а посередине утолщается. Буэнос-айресская французская булка.
- Буэнос-айресская французская булка, - повторил Этьен.
- Да, но во сне все происходило на кухне, на улице Томб-Иссуар, где я жил до того, как переехал к Маге. Мне хотелось есть, и я взял хлеб, чтобы отрезать ломоть. И тогда я услыхал, что хлеб плачет. Конечно, это был сон, но хлеб заплакал, когда я вонзил в него нож. Какая-то французская булка, а плакала. Я проснулся и не знал, что будет, а нож, по-моему, все еще торчал в хлебе.
- Tiens, - сказал Этьен.
- Теперь понимаешь: после такого сна просыпаешься, идешь в коридор, суешь голову под кран, снова ложишься и куришь всю ночь напролет… Почему-то я решил, что лучше позвонить тебе, может, сходим навестить старика, который попал под машину, помнишь, я тебе рассказывал.
- Правильно сделал, что позвонил, - сказал Этьен. - Сон какой-то детский. Только дети могут видеть во сне или выдумать такое. Мой племянник рассказал мне однажды, что побывал на луне. Я спросил, что он там видел. Он ответил: «Там был хлеб и сердце». Ну и пекарня ему пригрезилась, я после этого на детишек без страха смотреть не могу.
- Хлеб и сердце, - повторил Оливейра. - Да, но я видел только хлеб. Вот так. Тут старуха ждет и уже поглядывает на меня недобро. Сколько минут можно разговаривать по телефону-автомату?
- Шесть. А потом тебе начнут стучать в стекло. Ждет только одна старуха?
- Старуха, косоглазая женщина с ребенком и какой-то, судя по всему, торговый агент. Наверняка торговый агент, потому что в руках у него книжечка, он листает ее как бешеный, а из верхнего кармашка у него выглядывают три ручки.
- А может, сборщик налогов.
- Вот еще двое подошли, парнишка лет четырнадцати, стоит и ковыряет в носу, а старуха в необычной шляпке, как с картины Кранаха.
- Ну, тебе уже лучше, - сказал Этьен.
- Да. В этой будочке неплохо. Жаль, правда, что столько народу ждет. По-твоему, мы уже проговорили шесть минут?
- Ни в коем случае, - сказал Этьен. - От силы три, и то едва ли.
- Значит, старуха не имеет права стучать в стекло?
- Пусть катится к черту. Конечно, не имеет. У тебя законные шесть минут, и ты можешь рассказать мне все свои сны.
- Мне приснился только этот, - сказал Оливейра. - Но сон - еще не самое страшное. Самое страшное то, что называется пробуждением… А тебе не кажется, что на самом деле я сплю как раз сейчас и вижу сон?
- Кто его знает. Это заезженная тема, помнишь, философ и бабочка, всякий знает.
- Ты прости, но я еще немного на эту же тему. Мне бы хотелось, чтобы ты представил себе мир, где можно разрезать хлеб и чтобы он не стонал.
- И в самом деле трудно представить, - сказал Этьен.
- Да нет, я серьезно. С тобой не бывало, чтобы ты проснулся с четким ощущением, что в этот самый момент и начинается невероятное заблуждение?
- Именно в таком заблуждении, - сказал Этьен, - я пишу замечательные картины, и мне безразлично, кто я - бабочка или Фу-Манчу.
- Ошибка, заблуждение - какая разница. Кажется, благодаря заблуждению Колумб добрался до Гуанаани или как он там называется, этот остров. Разве обязателен этот греческий критерий истины и заблуждения?
- Я такого не говорил, - сказал Этьен досадливо. - Ты сам говорил о заблуждениях и ошибках.
- Это был просто образ, - сказал Оливейра. - А можно назвать его и сном. Трудно определить, заблуждение как раз и есть то, о чем нельзя сказать даже, что это заблуждение.
- Старуха разобьет тебе стекло, - сказал Этьен. - Даже мне слышно.
- Пусть катится к черту, - сказал Оливейра. - Не может быть, чтобы шесть минут уже прошли.
- Приблизительно. Кроме того, не забудь про знаменитую латино-американскую любезность, которую все превозносят.
- Нет, шести не прошло. Я рад, что рассказал тебе сон, и когда мы увидимся…
- Приходи, когда хочешь, - сказал Этьен. - Сегодня я уже не буду писать, ты перебил мне желание.
- Слышишь, как стучат? - сказал Оливейра. - И не только старуха с крысиным лицом, но и парнишка, и косая. Того гляди, служащий прибежит.
- Чувствую, тебе придется отбиваться.
- Да нет, зачем. Я знаю великий способ - притвориться, будто ни слова не понимаешь по-французски.
- А ты и на самом деле не много понимаешь, - сказал Этьен.
- Да. Грустно только, что для вас это - шуточки, в то время как ничего смешного нет. Просто я не хочу понимать: раз поняв, ты должен принять то, что мы называем заблуждением. Че, дверь открыли, какой-то тип стучит мне по плечу. Ну, спасибо, что выслушал меня, чао.
- Чао, - сказал Этьен.
Поправив пиджак, Оливейра вышел из будки. Служащий выкрикивал ему прямо в ухо правила пользования автоматом. «Если бы у меня в руке был нож, - подумал Оливейра, доставая сигареты, - возможно, этот тип закукарекал бы или превратился в букет цветов». Но вещи имели свойство каменеть и такими оставаться ужасно долго, надо было закурить сигарету, стараясь не обжечься, потому что руки здорово дрожали, и слушать, слушать вопли служащего, который уходил и через каждые три шага оглядывался, чтобы еще раз бросить взгляд на Оливейру и подкрепить свое негодование жестами, и косая с торговым агентом тоже смотрели на него одним глазом, потому что другим уже следили за старухой, как бы она не проговорила больше шести минут, а старуха в будке была точь-в-точь кечуанская мумия из Музея человека, мумия, которая освещается, если нажмешь кнопочку рядом. Но все было наоборот, как столько раз случалось во сне: старуха внутри нажала кнопочку и завела разговор с другой старухой, засунутой в какую-нибудь мансарду этого бескрайне огромного сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
- Кончился, - сказала Бэпс. - Пошли, я засыпаю.
- А в конце, как всегда, остается лишь акт веры, аутодафе, - сказал со смехом Этьен. - Это по-прежнему - лучшее определение человека. А теперь вернемся к вопросу об яичнице…
(-35)
100
Он опустил жетончик в щель, медленно набрал номер. В это время Этьен, наверное, пишет, он терпеть не может, когда телефон отрывает его от работы, но звонить все равно надо. Телефон зазвонил на том конце провода, в мастерской, неподалеку от площади Италии, в четырех километрах от почтового отделения на улице Дантон. Старуха, смахивающая на крысу, встала на караул у стеклянной будки и украдкой поглядывала на Оливейру, который сидел на скамье, прижавшись лицом к телефонному аппарату; Оливейра чувствовал, что старуха смотрит на него и уже начала вести счет минутам. Стекла в будке были чистыми, довольно редкая вещь; люди выходили из почтового отделения, другие входили, и все время слышался глухой (и почему-то мрачный) стук штемпеля, гасившего марки. Этьен ответил на том конце, и Оливейра нажал никелированную кнопку, которая дала соединение, раз и навсегда проглотив жетончик за двадцать франков.
- Нет от тебя покоя, - проворчал Этьен, видно, сразу узнав его. - Ты же знаешь, я в это время работаю как сумасшедший.
- Я тоже, - сказал Оливейра. - Я звоню тебе как раз потому, что работал и мне приснился сон.
- Во время работы?
- Ну да, часа в три утра. Приснилось, что я иду на кухню за хлебом и отрезаю ломоть. А хлеб не здешний, это французская булка, какие продают в Буэнос-Айресе, знаешь, ничего в нем французского нет, но называется он почему-то французской булкой. Представь, толстенький такой хлебец, белый и крошится. Такой обычно едят с маслом и джемом, понимаешь.
- Знаю, - сказал Этьен. - Я ел такой в Италии.
- Ты что, с ума сошел. Ничего похожего. Как-нибудь я тебе нарисую его, чтобы ты представил. Он по форме похож на рыбу, широкий и короткий, сантиметров пятнадцати, а посередине утолщается. Буэнос-айресская французская булка.
- Буэнос-айресская французская булка, - повторил Этьен.
- Да, но во сне все происходило на кухне, на улице Томб-Иссуар, где я жил до того, как переехал к Маге. Мне хотелось есть, и я взял хлеб, чтобы отрезать ломоть. И тогда я услыхал, что хлеб плачет. Конечно, это был сон, но хлеб заплакал, когда я вонзил в него нож. Какая-то французская булка, а плакала. Я проснулся и не знал, что будет, а нож, по-моему, все еще торчал в хлебе.
- Tiens, - сказал Этьен.
- Теперь понимаешь: после такого сна просыпаешься, идешь в коридор, суешь голову под кран, снова ложишься и куришь всю ночь напролет… Почему-то я решил, что лучше позвонить тебе, может, сходим навестить старика, который попал под машину, помнишь, я тебе рассказывал.
- Правильно сделал, что позвонил, - сказал Этьен. - Сон какой-то детский. Только дети могут видеть во сне или выдумать такое. Мой племянник рассказал мне однажды, что побывал на луне. Я спросил, что он там видел. Он ответил: «Там был хлеб и сердце». Ну и пекарня ему пригрезилась, я после этого на детишек без страха смотреть не могу.
- Хлеб и сердце, - повторил Оливейра. - Да, но я видел только хлеб. Вот так. Тут старуха ждет и уже поглядывает на меня недобро. Сколько минут можно разговаривать по телефону-автомату?
- Шесть. А потом тебе начнут стучать в стекло. Ждет только одна старуха?
- Старуха, косоглазая женщина с ребенком и какой-то, судя по всему, торговый агент. Наверняка торговый агент, потому что в руках у него книжечка, он листает ее как бешеный, а из верхнего кармашка у него выглядывают три ручки.
- А может, сборщик налогов.
- Вот еще двое подошли, парнишка лет четырнадцати, стоит и ковыряет в носу, а старуха в необычной шляпке, как с картины Кранаха.
- Ну, тебе уже лучше, - сказал Этьен.
- Да. В этой будочке неплохо. Жаль, правда, что столько народу ждет. По-твоему, мы уже проговорили шесть минут?
- Ни в коем случае, - сказал Этьен. - От силы три, и то едва ли.
- Значит, старуха не имеет права стучать в стекло?
- Пусть катится к черту. Конечно, не имеет. У тебя законные шесть минут, и ты можешь рассказать мне все свои сны.
- Мне приснился только этот, - сказал Оливейра. - Но сон - еще не самое страшное. Самое страшное то, что называется пробуждением… А тебе не кажется, что на самом деле я сплю как раз сейчас и вижу сон?
- Кто его знает. Это заезженная тема, помнишь, философ и бабочка, всякий знает.
- Ты прости, но я еще немного на эту же тему. Мне бы хотелось, чтобы ты представил себе мир, где можно разрезать хлеб и чтобы он не стонал.
- И в самом деле трудно представить, - сказал Этьен.
- Да нет, я серьезно. С тобой не бывало, чтобы ты проснулся с четким ощущением, что в этот самый момент и начинается невероятное заблуждение?
- Именно в таком заблуждении, - сказал Этьен, - я пишу замечательные картины, и мне безразлично, кто я - бабочка или Фу-Манчу.
- Ошибка, заблуждение - какая разница. Кажется, благодаря заблуждению Колумб добрался до Гуанаани или как он там называется, этот остров. Разве обязателен этот греческий критерий истины и заблуждения?
- Я такого не говорил, - сказал Этьен досадливо. - Ты сам говорил о заблуждениях и ошибках.
- Это был просто образ, - сказал Оливейра. - А можно назвать его и сном. Трудно определить, заблуждение как раз и есть то, о чем нельзя сказать даже, что это заблуждение.
- Старуха разобьет тебе стекло, - сказал Этьен. - Даже мне слышно.
- Пусть катится к черту, - сказал Оливейра. - Не может быть, чтобы шесть минут уже прошли.
- Приблизительно. Кроме того, не забудь про знаменитую латино-американскую любезность, которую все превозносят.
- Нет, шести не прошло. Я рад, что рассказал тебе сон, и когда мы увидимся…
- Приходи, когда хочешь, - сказал Этьен. - Сегодня я уже не буду писать, ты перебил мне желание.
- Слышишь, как стучат? - сказал Оливейра. - И не только старуха с крысиным лицом, но и парнишка, и косая. Того гляди, служащий прибежит.
- Чувствую, тебе придется отбиваться.
- Да нет, зачем. Я знаю великий способ - притвориться, будто ни слова не понимаешь по-французски.
- А ты и на самом деле не много понимаешь, - сказал Этьен.
- Да. Грустно только, что для вас это - шуточки, в то время как ничего смешного нет. Просто я не хочу понимать: раз поняв, ты должен принять то, что мы называем заблуждением. Че, дверь открыли, какой-то тип стучит мне по плечу. Ну, спасибо, что выслушал меня, чао.
- Чао, - сказал Этьен.
Поправив пиджак, Оливейра вышел из будки. Служащий выкрикивал ему прямо в ухо правила пользования автоматом. «Если бы у меня в руке был нож, - подумал Оливейра, доставая сигареты, - возможно, этот тип закукарекал бы или превратился в букет цветов». Но вещи имели свойство каменеть и такими оставаться ужасно долго, надо было закурить сигарету, стараясь не обжечься, потому что руки здорово дрожали, и слушать, слушать вопли служащего, который уходил и через каждые три шага оглядывался, чтобы еще раз бросить взгляд на Оливейру и подкрепить свое негодование жестами, и косая с торговым агентом тоже смотрели на него одним глазом, потому что другим уже следили за старухой, как бы она не проговорила больше шести минут, а старуха в будке была точь-в-точь кечуанская мумия из Музея человека, мумия, которая освещается, если нажмешь кнопочку рядом. Но все было наоборот, как столько раз случалось во сне: старуха внутри нажала кнопочку и завела разговор с другой старухой, засунутой в какую-нибудь мансарду этого бескрайне огромного сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136