У тебя не бывает желания иногда открыться первому встречному?
- Пожалуй, - сказал Тревелер, настраивая гитару. - Беда только, что при таком подходе неизвестно, зачем друзья.
- Затем, чтобы быть рядом, и один из них - тот, кто разговаривает с тобой.
- Как знаешь. Но тогда нам трудно будет снова понимать друг друга, как в прежние времена.
- Во имя прежних времен совершаются великие глупости нынче, - сказал Оливейра. - Видишь ли, Маноло, ты говоришь о взаимопонимании и в глубине души знаешь, что я бы тоже хотел, чтобы мы с тобой понимали друг друга, и когда я говорю с тобой, то это означает гораздо больше, чем только с тобой. Загвоздка в том, что настоящее взаимопонимание - это совсем другая штука. Мы довольствуемся слишком малым. Если друзья понимают друг друга, если между любовниками царит взаимопонимание, если семьи живут в обстановке полного понимания, мы верим в гармонию. Чистой воды обман, зеркало для жаворонков. Порою мне кажется, что между двумя людьми, разбивающими друг другу морду в кровь, больше взаимопонимания, чем между теми, кто смотрит друг на друга вот так, как бы со стороны. А потому… че, я бы и в самом деле мог сотрудничать в «Ла Насьон» по воскресеньям.
- Хорошо говорил, - сказал Тревелер, настраивая первую струну, - а потом вдруг на тебя напал приступ стыдливости, который ты только что упоминал. Ты напомнил мне сеньору Гутуззо, когда ей в разговоре приходится коснуться геморроя своего супруга.
- Ну и Октавий Цезарь, что он говорит, - пробурчал дон Кресло, глядя поверх очков. - К призеру, будто Марк Антоний в Альпах ел какое-то странное мясо. Что он имеет в виду? Козленка, наверное.
- Скорее двуногого бесперого.
- В этой книге если кто не псих, то близок к тому, - сказал уважительно дон Креспо. - Что Клеопатра вытворяет…
- Царицы, они такие сложные, - сказала сеньора Гутуззо. - А эта Клеопатра жуткие делишки обделывала, в кино показывали. Ну, конечно, совсем другое время, религии еще не было.
- Эскоба, - сказала Талита, беря шесть за один раз.
- Вам везет…
- Все равно в конце я проигрываю. Ману, у меня кончилась мелочь.
- Разменяй у дона Креспо, он уже добрался, наверное, до фараоновых времен и наменяет тебе чистым золотом. Вот ты, Орасио, говорил о гармонии…
- В конце концов, - сказал Оливейра, - если ты хочешь, чтобы я вывернул карманы на стол со всем мусором, что в них накопился…
- Не надо выворачивать карманы. Но сдается мне, что ты совершенно спокойно смотришь, как всех нас начинает корчить против воли. Ты ищешь то, что называется гармонией, но ищешь там, где, как только что сказал сам, ее нет, а именно: среди друзей, в семье, в городе. Почему ты ищешь ее внутри социальных ячеек?
- Не знаю, че. Да я и не ищу ее. Все это происходит со мной как бы само собою.
- Почему с тобой должно происходить такое, что все остальные не спят по твоей милости?
- Я тоже плохо сплю.
- Зачем, скажи, пожалуйста, к примеру, сошелся ты с Хекрептен? Зачем приходишь ко мне? Разве не Хекрептен, разве не мы разрушаем тебе гармонию?
- Она хочет выпить мандрагору! - завопил изумленный дон Креспо.
- Выпить что? - сказала сеньора Гутуззо.
- Мандрагору! Велит рабыне подать ей мандрагору. Говорит, что хочет уснуть. Да она с ума сошла.
- Надо было бромурал принять, - сказала сеньора Гутуззо. - Ну конечно, в те времена…
- Ты прав, как никогда, старичок, - сказал Оливейра, наливая канью в стаканы. - С одной поправкой: Хекрептен ты придаешь больше значения, чем она имеет.
- А мы?
- Возможно, как раз и есть то склеивающее начало, о котором мы только что говорили. Мне все время кажется, что наши взаимоотношения подобны химической реакции: они как бы вне нас и от нас не зависят. Рисунок, который вырисовывается сам по себе. Ты пришел меня встречать, не забывай.
- А почему не встретить? Я не думал, что ты вернешься таким и так там переменился, что и мне захочется стать другим… Да нет, не в этом дело. Словом, ты и сам не живешь, и другим жить не даешь.
Гитара между тем наигрывала сьелито.
- Тебе достаточно щелкнуть пальцами вот так, - сказал Оливейра совсем тихо, - и меня вы больше не увидите. Несправедливо, если по моей вине вы с Талитой…
- Талиту вынеси за скобки.
- Нет, - сказал Оливейра. - И не подумаю выносить ее за скобки. Мы - это Талита, ты и я, в общем, трисмегистов треугольник. И повторяю: только мигни - и я сам отрублюсь. Не думай, будто я не понимаю, что ты беспокоишься.
- Не настолько, чтобы сразу тебе уходить, у тебя еще тут много дел.
- Можно и сразу. Вам ведь я не нужен позарез. Тревелер заиграл вступление к «Злым козням», остановился. Ночь уже настала, и дон Креспо зажег во дворе свет, чтобы можно было читать.
- Знаешь, - сказал Тревелер тихо. - Когда-нибудь ты все равно решишь уехать, так что нет нужды тебе мигать. Ну, не сплю по ночам, Талита, наверное, тебе рассказала, но, в общем-то, я не жалею, что ты приехал. Может, тебя мне как раз и не хватало.
- Как знаешь, старик. Коли все так складывается, лучше, наверное, не суетиться. Мне и так неплохо.
- Разговор двух дураков, - сказал Тревелер.
- Двух монголоидов, - сказал Оливейра.
- Хочешь что-то объяснить, а все только запутывается.
- Объяснение суть принаряженное заблуждение, - сказал Оливейра. - Запиши.
- В таком случае, поговорим о другом - о том, что происходит в Радикальной партии. Разве только ты… Знаешь, как карусель - все без конца повторяется: белая лошадка, красная, снова белая. Мы с тобой поэты, братец.
- Поэты, пророки, - сказал Оливейра, наливая в стаканы, - жуткая публика, плохо спят, по ночам встают подышать у окна и всякое такое.
- Значит, ты видел меня вчера.
- А как же. Сперва Хекрептен приставала, пришлось сдаться. Потихоньку так, потихоньку, но в конце концов… А потом заснул без задних ног, я уж и забыл, когда спал так. А почему ты спрашиваешь?
- Так просто, - сказал Тревелер и прижал рукою струны. Звякнув в ладони выигранной мелочью, сеньора Гутуззо придвинула стул и попросила Тревелера спеть.
- А некий Энобарб говорит тут, что ночная сырость ядовита, - сообщил дон Креспо. - В этой книжке все, как один, - чокнутые: посреди сражения вдруг начинают говорить о вещах, которые к сражению никакого отношения не имеют.
- Ладно, - сказал Тревелер, - сделаем приятное сеньоре, если дон Креспо не возражает. «Злые козни» - душещипательное танго Хуана де Дьос Филиберто. Ах да, напомни мне, чтобы я прочитал тебе исповедь Ивонн Гитри - это потрясающе. Талита, сходи за антологией Гарделя. Она на ночном столике, где и подобает держать такую вещь.
- А заодно и вернете ее мне, - сказала сеньора Гутуззо. - Ничего страшного, но я люблю, чтобы книги всегда были под рукой. И муж мой - такой же, клянусь.
(-47)
47
Это - я, а я - он. Мы с ним, но я - это я, прежде всего - я и буду отстаивать свое «я» до последнего. Аталия - это я. Ego []. Я. Аргентинка, с дипломом, та еще штучка, порою хорошенькая, большие темные глаза, я. Аталия Доноси, я, До-но-си. До, но си. С одной стороны - «до», но с другой, оказывается, - «си». Смешно.
Ману просто ненормальный, пошел в «Каса Америка» и забавы ради купил эту штуку. Rewind []. Ну и голос, совсем не мой. Фальшивый и напряженный: «Это - я, а я - он. Мы с ним, но я - это я, прежде всего - я, и буду отстаивать свое „я“ до последнего…» СТОП. Аппарат бесподобный, но чтобы думать вслух - не годится, а может, надо привыкнуть. Ману собирается записывать на нем свою радиопьесу об этих сеньорах, да ничего он не запишет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
- Пожалуй, - сказал Тревелер, настраивая гитару. - Беда только, что при таком подходе неизвестно, зачем друзья.
- Затем, чтобы быть рядом, и один из них - тот, кто разговаривает с тобой.
- Как знаешь. Но тогда нам трудно будет снова понимать друг друга, как в прежние времена.
- Во имя прежних времен совершаются великие глупости нынче, - сказал Оливейра. - Видишь ли, Маноло, ты говоришь о взаимопонимании и в глубине души знаешь, что я бы тоже хотел, чтобы мы с тобой понимали друг друга, и когда я говорю с тобой, то это означает гораздо больше, чем только с тобой. Загвоздка в том, что настоящее взаимопонимание - это совсем другая штука. Мы довольствуемся слишком малым. Если друзья понимают друг друга, если между любовниками царит взаимопонимание, если семьи живут в обстановке полного понимания, мы верим в гармонию. Чистой воды обман, зеркало для жаворонков. Порою мне кажется, что между двумя людьми, разбивающими друг другу морду в кровь, больше взаимопонимания, чем между теми, кто смотрит друг на друга вот так, как бы со стороны. А потому… че, я бы и в самом деле мог сотрудничать в «Ла Насьон» по воскресеньям.
- Хорошо говорил, - сказал Тревелер, настраивая первую струну, - а потом вдруг на тебя напал приступ стыдливости, который ты только что упоминал. Ты напомнил мне сеньору Гутуззо, когда ей в разговоре приходится коснуться геморроя своего супруга.
- Ну и Октавий Цезарь, что он говорит, - пробурчал дон Кресло, глядя поверх очков. - К призеру, будто Марк Антоний в Альпах ел какое-то странное мясо. Что он имеет в виду? Козленка, наверное.
- Скорее двуногого бесперого.
- В этой книге если кто не псих, то близок к тому, - сказал уважительно дон Креспо. - Что Клеопатра вытворяет…
- Царицы, они такие сложные, - сказала сеньора Гутуззо. - А эта Клеопатра жуткие делишки обделывала, в кино показывали. Ну, конечно, совсем другое время, религии еще не было.
- Эскоба, - сказала Талита, беря шесть за один раз.
- Вам везет…
- Все равно в конце я проигрываю. Ману, у меня кончилась мелочь.
- Разменяй у дона Креспо, он уже добрался, наверное, до фараоновых времен и наменяет тебе чистым золотом. Вот ты, Орасио, говорил о гармонии…
- В конце концов, - сказал Оливейра, - если ты хочешь, чтобы я вывернул карманы на стол со всем мусором, что в них накопился…
- Не надо выворачивать карманы. Но сдается мне, что ты совершенно спокойно смотришь, как всех нас начинает корчить против воли. Ты ищешь то, что называется гармонией, но ищешь там, где, как только что сказал сам, ее нет, а именно: среди друзей, в семье, в городе. Почему ты ищешь ее внутри социальных ячеек?
- Не знаю, че. Да я и не ищу ее. Все это происходит со мной как бы само собою.
- Почему с тобой должно происходить такое, что все остальные не спят по твоей милости?
- Я тоже плохо сплю.
- Зачем, скажи, пожалуйста, к примеру, сошелся ты с Хекрептен? Зачем приходишь ко мне? Разве не Хекрептен, разве не мы разрушаем тебе гармонию?
- Она хочет выпить мандрагору! - завопил изумленный дон Креспо.
- Выпить что? - сказала сеньора Гутуззо.
- Мандрагору! Велит рабыне подать ей мандрагору. Говорит, что хочет уснуть. Да она с ума сошла.
- Надо было бромурал принять, - сказала сеньора Гутуззо. - Ну конечно, в те времена…
- Ты прав, как никогда, старичок, - сказал Оливейра, наливая канью в стаканы. - С одной поправкой: Хекрептен ты придаешь больше значения, чем она имеет.
- А мы?
- Возможно, как раз и есть то склеивающее начало, о котором мы только что говорили. Мне все время кажется, что наши взаимоотношения подобны химической реакции: они как бы вне нас и от нас не зависят. Рисунок, который вырисовывается сам по себе. Ты пришел меня встречать, не забывай.
- А почему не встретить? Я не думал, что ты вернешься таким и так там переменился, что и мне захочется стать другим… Да нет, не в этом дело. Словом, ты и сам не живешь, и другим жить не даешь.
Гитара между тем наигрывала сьелито.
- Тебе достаточно щелкнуть пальцами вот так, - сказал Оливейра совсем тихо, - и меня вы больше не увидите. Несправедливо, если по моей вине вы с Талитой…
- Талиту вынеси за скобки.
- Нет, - сказал Оливейра. - И не подумаю выносить ее за скобки. Мы - это Талита, ты и я, в общем, трисмегистов треугольник. И повторяю: только мигни - и я сам отрублюсь. Не думай, будто я не понимаю, что ты беспокоишься.
- Не настолько, чтобы сразу тебе уходить, у тебя еще тут много дел.
- Можно и сразу. Вам ведь я не нужен позарез. Тревелер заиграл вступление к «Злым козням», остановился. Ночь уже настала, и дон Креспо зажег во дворе свет, чтобы можно было читать.
- Знаешь, - сказал Тревелер тихо. - Когда-нибудь ты все равно решишь уехать, так что нет нужды тебе мигать. Ну, не сплю по ночам, Талита, наверное, тебе рассказала, но, в общем-то, я не жалею, что ты приехал. Может, тебя мне как раз и не хватало.
- Как знаешь, старик. Коли все так складывается, лучше, наверное, не суетиться. Мне и так неплохо.
- Разговор двух дураков, - сказал Тревелер.
- Двух монголоидов, - сказал Оливейра.
- Хочешь что-то объяснить, а все только запутывается.
- Объяснение суть принаряженное заблуждение, - сказал Оливейра. - Запиши.
- В таком случае, поговорим о другом - о том, что происходит в Радикальной партии. Разве только ты… Знаешь, как карусель - все без конца повторяется: белая лошадка, красная, снова белая. Мы с тобой поэты, братец.
- Поэты, пророки, - сказал Оливейра, наливая в стаканы, - жуткая публика, плохо спят, по ночам встают подышать у окна и всякое такое.
- Значит, ты видел меня вчера.
- А как же. Сперва Хекрептен приставала, пришлось сдаться. Потихоньку так, потихоньку, но в конце концов… А потом заснул без задних ног, я уж и забыл, когда спал так. А почему ты спрашиваешь?
- Так просто, - сказал Тревелер и прижал рукою струны. Звякнув в ладони выигранной мелочью, сеньора Гутуззо придвинула стул и попросила Тревелера спеть.
- А некий Энобарб говорит тут, что ночная сырость ядовита, - сообщил дон Креспо. - В этой книжке все, как один, - чокнутые: посреди сражения вдруг начинают говорить о вещах, которые к сражению никакого отношения не имеют.
- Ладно, - сказал Тревелер, - сделаем приятное сеньоре, если дон Креспо не возражает. «Злые козни» - душещипательное танго Хуана де Дьос Филиберто. Ах да, напомни мне, чтобы я прочитал тебе исповедь Ивонн Гитри - это потрясающе. Талита, сходи за антологией Гарделя. Она на ночном столике, где и подобает держать такую вещь.
- А заодно и вернете ее мне, - сказала сеньора Гутуззо. - Ничего страшного, но я люблю, чтобы книги всегда были под рукой. И муж мой - такой же, клянусь.
(-47)
47
Это - я, а я - он. Мы с ним, но я - это я, прежде всего - я и буду отстаивать свое «я» до последнего. Аталия - это я. Ego []. Я. Аргентинка, с дипломом, та еще штучка, порою хорошенькая, большие темные глаза, я. Аталия Доноси, я, До-но-си. До, но си. С одной стороны - «до», но с другой, оказывается, - «си». Смешно.
Ману просто ненормальный, пошел в «Каса Америка» и забавы ради купил эту штуку. Rewind []. Ну и голос, совсем не мой. Фальшивый и напряженный: «Это - я, а я - он. Мы с ним, но я - это я, прежде всего - я, и буду отстаивать свое „я“ до последнего…» СТОП. Аппарат бесподобный, но чтобы думать вслух - не годится, а может, надо привыкнуть. Ману собирается записывать на нем свою радиопьесу об этих сеньорах, да ничего он не запишет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136